Ночная погоня (Повести) - Кулешов Александр Петрович. Страница 18

Оперативные работники выехали на место и выяснили следующее. В подъезде, когда оба брата Рулевы мирно беседовали, пережидая дождь, к ним подошел живущий по соседству их знакомый Карпенко слегка навеселе. Он недавно вернулся после отбытия срока. Карпенко вмешался в разговор, стал приставать к братьям, ругаться, грозить, а когда они захотели выгнать его из подъезда, выхватил нож, убил одного, ранил другого и убежал. Особой сложности дело не представляло, свидетели видели всех троих, стоявших в подъезде, слышали шум ссоры. Карпенко, как уже известно, имеет преступное прошлое. Да он и сам не отрицал, что ссорился с братьями. Просто он пытался утверждать, что ушел раньше, оставив их одних. Выпил же самую малость по случаю радости — нашел наконец работу. А то все брать не хотели. Он и вообще-то не пьет теперь. А чтоб драться, да еще ножом… «Что вы, гражданин начальник, да ни в жисть!» Он смотрел на Виктора таким отчаянным, таким тоскливым взглядом, что тому делалось не по себе.

И хотя картина в общем казалась ясной, Виктор не мог изменить твердому правилу: проверить, осмотреть, так, словно в деле был сплошной туман и абсолютная неизвестность.

Пока милиционеры в десятый раз осматривали подъезд, стучались к жильцам, Виктор шел вдоль улицы, останавливаясь у подворотен, подъездов, подсвечивая себе карманным фонарем.

Часть оперативников уехали, а он все ходил с помощниками и искал.

Что?

На такой вопрос вряд ли сможет ответить даже самый опытный, самый выдающийся следователь. В каждой профессии рано или поздно, и тем раньше, чем сильнее призвание у человека к этой профессии, достигаются некие вершины и возникает такая степень интуиции — шестого чувства, что ли, которая кажется непостижимой для понимания простых смертных. Нелегко представить себе машинистку, печатающую чуть не триста знаков в минуту, слесаря, выполняющего пятьсот процентов нормы, хирурга, возвращающего жизнь умершему человеку, актера, знающего наизусть сотню ролей, или автомеханика, по звуку мотора точно определяющего малейшую неисправность.

Кому-то это не понять, а для них самих, асов своих профессий, это высшая степень мастерства.

Виктор не волшебник. Он просто опытный, добросовестный работник, одаренный к тому же исключительными способностями. Ведь он вполне мог ограничиться осмотром места происшествия, а не бродить с фонарем по дождю за сотню метров от этого места. Он мог не заметить маленькую темную каплю крови, чудом сохранившуюся дождливой ночью на сухом местечке у входа в один из домов. Наконец, он мог заметить ее и не придать значения, не обыскать с поразительной тщательностью захламленное, пыльное, темное подлестничное помещение и не обнаружить там окровавленный нож. Он мог не найти еще две-три капли крови, а найдя их, не догадаться, куда ведет след…

Но он все это сделал.

Он сумел построить правильную версию, обнаружить свидетелей, задать им нужные вопросы, а потом сделать из их ответов правильные выводы.

И позже, на допросе, еще раз выслушав Петра Рулева, сказал:

— А теперь, хотите, я вам расскажу, как все было на самом деле? Вы стояли втроем в подъезде и ссорились. Только не с Карпенко, а с братом. Карпенко пытался помирить вас, разобраться, кто в чем виноват, потом ушел, вы убили брата, ушли в подъезд дома номер двенадцать, сами себе нанесли рану в бедро, забросили нож и, зажав рану, добрались домой.

— Кто же мог видеть? Ведь не было никого… — вот все, что мог сказать подавленный убийца…

Теперь, когда расспрашивают Виктора об этом деле, непременно задают вопрос, что именно толкнуло его на дальнейшее расследование, кроме обычной профессиональной добросовестности, что заставило его не поверить сразу, с налету, в казавшуюся очевидной виновность Карпенко?

Ну, обычное для следователя недоверие к очевидному, ну, излишняя, но, в общем-то, объяснимая горячность и озлобленность Петра против Карпенко, старание убедить всех в его виновности. А еще? А еще, сам себе отвечал Виктор, глаза Карпенко, его неуклюжие, отчаянные оправдания. Да, бывший преступник, да, под хмельком… и тем не менее он тоже имеет право на доверие!

Не просто сочувствие…

Каждое утро, приходя на работу, Виктор, как он выражался, «знакомится со своей корреспонденцией».

Это приказы, ориентировки, служебные записки, отчеты и так далее. Но порой среди вороха напечатанных на машинке бумаг попадался треугольник или простой конверт, надписанный далеко не всегда красивым почерком.

Эти письма он читал в первую очередь.

Они, как правило, приходили не из Сочи, и не из Малаховки. Их отправители жили в далекой сибирской тайге. Они обосновались там надолго благодаря его, Виктора, усилиям.

Но содержали письма не проклятия и угрозы, а совсем наоборот, — неумелые слова благодарности, рассказы о суровом житье. И главное — планы на будущее, мечты, вопросы.

Виктор ни разу не оставил такое письмо без ответа. Наверное, немало было таких, кто когда-то, загнанный Виктором в угол, в сладком сне видел, как расправляется с ненавистным оперативником. Проходило время, порой годы, и многие все же поняли, что к чему, и… разгадали сочувствие.

Людям, даже самым плохим, так нужно бывает сочувствие, одна капля.

Виктор отложил перо, посмотрел в помутневшее от мокрого снега окно. Тонкие струйки стремительно начинали свой бег по стеклу и потом, нерешительно остановившись, на мгновение замирали и вновь продолжали путь, на этот раз зигзагами, виляя из стороны в сторону.

За их причудливой оградой виднелось серое, набухшее небо, клочкастые облака, потемневшая стена дома напротив.

Виктор еще раз неизвестно зачем поворошил бумаги на столе — письма от Губановой не было. Жаль.

Больше всего он любил получать письма от нее. И не потому, что она лучше всех умела их писать. Скорее потому, что эта странная печальная женщина, трудное единоборство с которой он никогда не забудет, оставила в памяти какое-то особое, смешанное чувство горечи и удовлетворения.

Вот уже два года, как она переписывается с Тихоненко, ей осталось не так уж много времени пробыть в тюрьме, он знает, что потом, когда она вернется, то придет сюда, к нему, на Петровку, 38, как приходили до нее многие, как будут приходить после нее, и он поможет ей устроиться на работу, поможет снова найти место в жизни.

Обычное дело. Разве только к нему сюда приходят, разве только он помогает…

Обычное дело, старое дело. Он хорошо помнит его.

Губанову задержали при смешных обстоятельствах. К тому времени, когда это произошло, она была уже опытной «домушницей». На ее счету были десятки краж, и она дважды отбывала наказание. Губанова тщательно готовила свои операции и шла наверняка. Вот и тогда она два месяца следила за квартирой и ее жильцом. Казалось, все предусмотрела. Ан нет, всего, оказывается, не предусмотришь. Хозяин квартиры, человек тихий и степенный, отличался аккуратностью и точностью: всегда в одно время уходил на службу, в одно время возвращался. А тут взял да и загулял. Пошел к другу на рождение да так с непривычки напился, что на следующий день проспал все на свете. Еле придя в себя, с раскалывающейся от боли головой, он часов в одиннадцать утра поднялся с постели и вышел в соседнюю комнату.

Увидев незнакомую женщину, спокойно и неторопливо укладывавшую его костюмы, рубашки и обувь в его же чемодан, хозяин квартиры сначала решил, что продолжает видеть сон. Сообразив наконец, что происходит, он бросился к женщине и стал звать на помощь.

— Несолидный мужчина, — презрительно отозвалась о нем Губанова при первом же разговоре, — пьяный, небритый и кричал, словно его не обворовывают, а режут. Несолидный!

— Да, — согласился Виктор, — несолидный. Что ж делать, не всем мужчинам храбрыми быть.

— Да, все вы подлецы, — неожиданно зло сказала женщина, — извините, конечно, гражданин начальник, я не вас имею в виду.

Виктор некоторое время внимательно разглядывал Губанову. Откуда такая злость? Такое мужененавистничество?