Ночная погоня (Повести) - Кулешов Александр Петрович. Страница 46

Лейтенант внимательно рассматривал удостоверение, путевой лист — здесь все было правильно. Но сейчас не это имело значение.

— Машина в порядке? — внезапно спросил лейтенант и, раньше чем водитель успел ответить, легко вспрыгнул на подножку и резко приказал: — Подвиньтесь, проверю.

Этого Николай не ожидал, и на какое-то мгновение его лицо оказалось рядом с лицом лейтенанта. Повернувшись к водителю, Никитин демонстративно вдохнул носом воздух.

Наконец-то Николай понял. Какой дурак! Как он мог на таком деле выпить! И как мог не сообразить, почему остановил его этот чертов инспектор, уж неизвестно каким невероятным путем учуявший неладное. Ведь догадайся Николай, он бы сделал вид, что не слыхал свистка, удрал, а там, когда на базу придет вызов, все будет проще. Ну, ответит за нарушение, которого, кстати, не было. Главное — деталей не будет! А теперь? Что теперь?

— Много выпил? — спросил Никитин.

— Да что вы, товарищ лейтенант! Да ей-богу… да я…

Никитин только махнул рукой.

— Отстраняю вас от управления! Поедем на экспертизу… — Никитин спокойно нажал педаль и повел машину.

Жаль, конечно, что свидание с Леной сорвется. А может, она дождется? Ведь это впервые. И все из-за этого пьяницы… Никитин бросил в сторону Николая презрительный взгляд. Он, конечно, не пьян, так, едва-едва выпил, но за рулем трехтонки… Даже если был бы один процент риска, этого не следовало допустить. Ничего нет страшней в городе, чем пьяница за рулем. Ладно, надо побыстрей доставить его… Так размышлял лейтенант Никитин, спокойно ведя машину.

Ворча про себя, следовал за грузовиком на своем «Москвиче» капитан Юнков. Отдавая дань бдительности инспектора, восхищаясь его наблюдательностью, он в то же время досадовал, что срывается операция. Но, может, он ошибся и водителя выпустят? Или удастся изобличить его прямо в милиции в воровстве деталей, сразу же допросить, выяснить, куда, к кому ехал? Эх, если б капитан Юнков мог предполагать, к чему приведет его затянувшаяся слежка…

Николай все больше наливался яростью. Накрылся! Кончено дело, теперь срок обеспечен. Был хороший бизнес, были деньги, была клиентура. А теперь из-за этого, из-за этого… все летит прахом!

Николай не желал признаться себе, что виноват во всем сам. Не в воровстве — разумеется, об этом он и не думал, — а в том, что выпил. И именно то, что виноват он, вызывало к задержавшему его милиционеру жгучую ненависть.

Он задыхался от этой ненависти, лицо покрылось испариной, короткие пальцы, сжатые в кулак, побелели.

При мысли, что его ждет и что он потерял по вине этого… этого (Николай не находил слов), он застонал. Но Никитин так же спокойно продолжал вести машину. Он вывел ее на Ленинградский проспект, повернул налево, на узкий проезд, пересекавший разделительную, усаженную деревьями полосу, и переехал на другую сторону проспекта, чтобы попасть на Беговую. Подобный маршрут не существует для транспорта, но за рулем грузовика сидел милиционер, а следовавший сзади «Москвич» благодаря своим волшебным знакам мог вообще двигаться в любом направлении.

Теперь они ехали по Беговой, приближаясь к перекрестку.

И тогда вдруг в затуманенном вином и яростью мозгу Николая возник безумный план, план, который мог прийти в голову только загнанному в угол, потерявшему чувство реальности преступнику.

Николай решил убить милиционера, выбросить его из кабины, свернуть влево, на максимальной скорости подъехать к ипподрому, ломая ограждение, выехать на него, пересечь огромное поле и где-нибудь там, в дальнем конце, где нет людей, куда не скоро доберутся, бросить машину и скрыться. Он не подумал о том, что его удостоверение и путевка у Никитина в кармане и что вообще потребуется пять минут для установления личности шофера брошенной машины, что машина не сумеет преодолеть ограду ипподрома, проехать по пересеченному различными препятствиями полю. Он не думал о том, что в намеченной им авантюре могут погибнут! люди, что грузовик его сомнет другие машины (чего ему бояться — у него трехтонка!). И уж меньше всего он думал о том, что произойдет с оглушенным, выброшенным на полном ходу из кабины человеком.

Задыхаясь от ярости, Николай быстрым движением достал из-под сиденья тяжелый гаечный ключ и изо всей силы ударил Никитина в висок…

Рванув дверцу, он торопливо сдвинул милиционера к краю сиденья, взял управление на себя и попытался выбросить безжизненное тело из машины.

Машина шла на малой скорости, и скорей всего Никитин остался бы жив.

Но тут произошло неожиданное. Чудовищным усилием воли стараясь сохранить ускользавшее сознание, почти ничего не видя и не слыша, Никитин вцепился в Николая, не давая ему вести машину. Билась последняя угасавшая мысль: «Задержать, задержать подольше».

Не сделай этого, Никитин, вероятно, остался бы жив. А преступник, круша и давя все на пути, умчался бы, осуществляя свой жестокий и бессмысленный план. И сколько других людей погибло бы под колесами его грузовика, трудно и предположить.

Николай изо всей силы пытался вытолкнуть инспектора. Грузовик, вихляя, еле двигался по улице, вызывая недоумение у следовавших сзади водителей.

Наконец, почувствовав, что ничего не может сделать, Николай вновь схватил гаечный ключ и остервенело начал бить и бить лейтенанта.

Но сдавившие его пальцы так и не разжались… С пронзительным визгом тормозов подлетел к кабине грузовика серый «Москвич», и капитан Юнков, вскочив на подножку, скрутил убийцу.

Была предотвращена гибель многих людей. Но спасти жизнь Никитина врачи были не в силах.

Он погиб на посту. Такая у него была служба, и с самого начала он знал, что ежедневно рискует жизнью, хоть и работает не в уголовном розыске, а спокойно прогуливается с жезлом в руке по широкой, окаймленной зеленью асфальтовой магистрали.

Не было войны, над городом светлело мирное небо, но он, Никитин, был на фронте, а на фронте нельзя без жертв. Его и наградили боевой наградой — медалью «За отвагу». Только последним словом в Указе было слово «посмертно».

Тот номер газеты с Указом Лена бережет вместе с самыми дорогими, немногими своими реликвиями.

Не дождавшись тогда своего Валентина, хмурая и злая, Лена возвратилась домой.

Делилась с подругами мрачными мыслями, во всех деталях рассказывая о неудавшемся свидании (о том, что было на улице Горького, она рассказать забыла)… Обсуждали коллективно, строя всевозможные догадки.

Обсуждали, пока не узнали правду…

Прошло время, и Лена снова стала смеяться и кокетничать, флиртовать и веселиться. Она была полна все той же неуемной, жадной любви к жизни. Так же любила вечеринки и танцы, красиво одеваться…

И так же забывала порой брать билеты в автобусе, перебегала улицу в неположенном месте.

Но иногда, если случайно заходил разговор о каких-нибудь дорожных происшествиях или авариях, она вдруг, зло сверкая глазами, требовала для всех этих лихачей, шоферов-пьяниц, нарушителей, из-за которых гибнут замечательные люди, расстрела, а еще лучше виселицы.

И в голосе ее звучала такая ненависть, что собеседнику становилось не по себе и он спешил переменить тему разговора…

1971 г.