Перстень вьюги (Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна. Страница 20

Теперь-то она поняла, что любит. Хотелось уткнуться лицом в его китель и поплакать. По-детски. Он все поймет. Николай ее любит, она знает это. В их любви есть что-то особенное, чистое, как родниковая вода. Эта любовь навсегда. Говорят, такая встречается очень редко. Ей просто повезло. Повезло… глупое слово. В любви не может везти или не везти. Везет в игре.

Ее кровать стояла у окна. По ночам не спалось. Она садилась, опираясь на подушку, смотрела на пустынную улицу. Смотрела сквозь бумажные кресты, наклеенные на стекла. Небо резали синие лучи прожекторов, иногда стучали зенитки. Над городом висели призрачные, молчаливые тела аэростатов заграждения.

Мысли текли сами по себе, приходили из потаенных глубин памяти без малейшего усилия. Совсем недавно ее собственная жизнь представлялась ей особенной, полной загадочного смысла. Теперь романтическая дымка рассеялась, нужно было трезво определить свое будущее.

Конечно же, когда ее выпишут из госпиталя и комиссуют, она все равно останется в Ленинграде. Пусть голод, дистрофия… Уходить отсюда нельзя. Здесь он всегда сможет найти ее…

Конечно, о занятиях геологией пока нечего и думать. Какая уж тут геология, когда люди мрут от голода, фашисты беспрестанно бомбят город. Больных до отбоя воздушной тревоги уводят в подвалы. Горят здания и машины, бьют зенитные орудия и пулеметы. Наши истребители непрерывно дежурят в воздухе.

И так изо дня в день. Изо дня в день. Конца этому не предвиделось. Ночью немцы сбрасывали на парашютах осветительные ракеты. Они целую вечность висели над крышами и казались хищными глазами, высматривающими добычу.

Когда охваченный дымом и пламенем «юнкерс» или «фокке-вульф» падал на крыши или прямо на улицы, об этом мгновенно узнавал весь Ленинград. Трансляция работала бесперебойно. Люди привыкли ко всему, даже к смерти, перестали бояться ее и даже днем без страха выбегали из квартир, чтоб наблюдать за воздушным боем.

Ей почему-то почти каждую ночь снился отец. У него был ласковый взгляд, он гладил маленькую Наташку по голове, говорил что-то непонятное и возвышенное.

Она боялась этих снов, и теперь, когда отца уже давно не было в живых, пыталась понять его. Они вместе с матерью, рука об руку, совершали свой жизненный подвиг, оба были энтузиастами. Им обоим просто не повезло. Почему они погибли? Это так несправедливо… И Теплухин погиб. В общем-то, нелепая смерть. От спешки, от непродуманности, от слепой жажды открытия. И отец и Теплухин вели себя не как ученые, а как джек-лондоновские золотоискатели — безрассудно, полагаясь на счастливую звезду.

Она, наверное, унаследовала от отца его авантюрный дух. А теперь вот наказана за свое ухарство. Могла погубить и Дягилева, крупного ученого-физика. В людях слишком долго живет детская бесшабашность…

Ей невыносимо захотелось увидеть Николая. Даже всплакнула от чувства одиночества. Скорее бы!..

Но через все несчастья она несла в себе свою неизбывную страсть к тому делу, которому изначально решила посвятить жизнь, — к геологии, к ее проблемам. Странно устроен человек: даже в самой тяжелой обстановке он не забывает того дела, которое как бы составляет стержень его жизни. Художник Брюллов, зная о том, что скоро умрет, торопился дописать свою страшную картину «Всепожирающее время». По свидетельству критика Стасова, на картине изображено само время, которое безжалостной косой косит и великих и малых.

Она осмысливала идеи Теплухина, мечтая со временем широко оповестить о них мир. Она слишком хорошо знала свой далекий якутский край, верила в алмазы и кимберлитовые трубки, в древнейшие магматические очаги на больших глубинах, связывая с ними будущие невероятные открытия.

Когда закончится война, когда все определится, она все свои исследования посвятит Якутии, она выявит те самые крупные геологические структуры, представление о которых зарождается у нее в голове.

Неужели война никогда не кончится?..

Теплухин не ошибся: то был алмаз. Великолепный алмаз. То ли в шутку, тот ли всерьез Иван Григорьевич назвал его «Наташа». А надо было бы назвать «Данила», в честь старого якута. Куда все-таки девался камень?

Два года назад она была в Якутии, пыталась собрать как можно больше сведений у местных жителей об алмазах.

Что бы там ни говорил Трескунов, она верит в сибирские алмазы, верит и в то, что ей суждено открыть их. Ну а что, если Козюкова присвоила себе этот алмаз? Николай прав: это тягчайшее преступление перед государством. Сейчас, когда страна захлебывается в крови, на алмазы можно было бы купить за границей хлеб, оружие… А эта красивая обывательница зажала алмаз в кулак, прячет его от людских глаз, любуется им, как пушкинский скупой рыцарь. А ее муженек Трескунов всячески старается развенчать все утверждения о сибирских алмазах. Умотали куда-нибудь в благодатные края, где нет затемнения… И алмаз увезли…

Сейчас она их люто ненавидела, и Козюкову и Трескунова. Ей просто непонятны были такие люди с их чудовищным эгоизмом. Даже от славы первооткрывателей отказались. Да и какие они первооткрыватели?! Первооткрыватель Теплухин. Первооткрыватели якут Данила, отец…

Если бы ей удалось подтвердить свою гипотезу о сходстве магматизма Сибирской платформы с магматизмом Южной Африки, так небрежно отброшенную Трескуновым!..

Она основывалась на обследовании тех самых пород, которые экспедиция Теплухина (но уже без Теплухина) все-таки привезла в Ленинград. Их трудно было разыскать в подвалах, эти образцы, заброшенные, никому не нужные. Но она нашла их и сделала для себя открытие: некоторые породы в самом деле по строению и составу имели большое сходство с кимберлитами Южной Африки! Однако ей почему-то не поверили, высмеяли.

В институтские годы она, собственно говоря, и занималась кимберлитом. Прочитала все о кимберлитовых трубках — вулканических трубках взрыва, расположенных близ разломов глубокого залегания, изучала редкие образцы. Порода состояла в основном из оливина, пиропа, пироксена.

Она решала не только сугубо геологическую задачу. Хотела знать наверное: не ошибся ли Теплухин, приняв голубой кристалл за алмаз? И чем больше она углублялась в проблему, тем сильнее зрело убеждение: он прав! Она собственными глазами видела, как Теплухин передал камень Козюковой. Зачем бы ему брать драгоценный камень с собой? Алмаз присвоили — в этом она больше не сомневалась. Присвоили — значит, украли у народа.

Она станет ученым-алмазником. Докажет свою правоту, правоту Теплухина, а заодно изобличит воров. К таким следует быть беспощадной.

Жить стоит. Хотя бы для этого…

В ее тягостной госпитальной жизни блеснул светлый лучик: Гуменник переслал письмо от неизвестной девушки, которая назвала себя Женей. Судя по письму, они были одногодки. С фотографии на Наташу смотрело милое округлое лицо. Глаза под тонкими дугами бровей ласково светились, и улыбка у Жени была добрая, приветливая. Женя восхищалась подвигами Наташи, о которых вычитала в газетах. Она доверительно рассказывала о себе — в детстве увлекалась астрономией, после окончания средней школы стала студенткой Московского университета. Она писала, что хотела посвятить жизнь астрономии, возглавляла «отдел Солнца» во Всесоюзном астрономо-геодезическом обществе, обрабатывала многолетние наблюдения за солнечными пятнами. Ее труды не пропали даром, в ученом мире ее заметили. Университет, кстати, окончить так и не удалось: Женя добровольно ушла на фронт, в авиацию. Окончила летную школу, сейчас назначена штурманом звена самолетов в полку ночных бомбардировщиков, который целиком состоит из женщин. Они узнали о ранении прославленного снайпера, защитницы Ленинграда, Натальи Черемных, и хотят с ней переписываться.

Наташа была растрогана, даже всплакнула. Почему она не пошла в летную школу? Наверное, судьба сложилась бы по-иному. В военкомате решили: раз сибирячка, значит, готовый снайпер! Почему? Стрелять-то по-настоящему она научилась не в Сибири, а здесь, на фронте. Пришлось держать марку сибирячки. А теперь она просто инвалид войны.