Перстень вьюги (Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна. Страница 9

Впервые почувствовал себя бесконечно одиноким. Ни одного знакомого! В госпитале он со многими сдружился, у моряков расспрашивал, не знают ли о судьбе подводной лодки «Щ-305», не встречались ли с Иннокентием Макухиным. Все верил, все надеялся. Но никто ничего утешительного ему сказать не мог. Много нашего брата-морячка полегло и в Эстонии, и под Ленинградом… Иногда он доставал из портсигара последнее письмо Кати Твердохлебовой Иннокентию и тупо перечитывал его. Прежней злости на Катю не было. Ладно, живите счастливо… Должен же кто-то добывать сейчас руду. Руда очень нужна. А какой вояка из того же Пашки Неганова? Плоскостопие да и худосочный парень-то, чего нашла в нем Катя? Значит, Иннокентию не судьба…

Эх, встретить хотя бы одного знакомого!

Знакомого не встретил. Наверное, с подводной лодки так никто и не спасся тогда.

Горячее было время, горячее. Только за один месяц фашистские самолеты сбросили на Ленинград почти пятьдесят тысяч зажигательных бомб и тысячу фугасных. Люди не успевали тушить пожары. Гитлер решил сровнять Ленинград с землей, а население уничтожить.

Враг вплотную подошел к Пулковским высотам. Дивизия народного ополчения, оборонявшая высоты, обливалась кровью. Спешно прибывали добровольцы из Выборгского, Дзержинского, Василеостровского и других районов Ленинграда.

Командир дивизии генерал-майор Зайцев и комиссар Смирнов, конечно, жалели интеллигентный люд, старались использовать на подсобных работах, но добровольцам такое отношение казалось чуть ли не оскорбительным, и каждый из них жестоко отстаивал свои права на передовую. В числе этих интеллигентов был и некий Дягилев, с которым бывалому моряку пришлось вскоре познакомиться.

Здесь, на Пулковских высотах, начальник штаба майор Гуменник небрежно перелистал его документы, несколько минут разглядывал Бубякина красными от бессонницы глазами, потом сказал озабоченно:

— Куда же определить тебя, морячок? Сибиряк. На медведя небось хаживал?

— Было дело. На берлогу — это мы запросто…

— А как это вы берлогу обнаруживаете? — неожиданно заинтересовался майор.

— Так то проще пареной репы. У нас в Сибири сугробы — метром меряй. Идешь, скажем, на лыжах по тайге. Мороз градусов пятьдесят. Глядь, а из снежной отдушины валит пар. То она и есть, милая. Медведь — зверь беспокойный…

— Ну, а кем работал до призыва?

— Всяко. Был одно время кладовщиком на складе взрывчатых материалов. О Заярском руднике, наверное, слыхали. На том руднике мою карьеру погубила самая обыкновенная полевая мышь. Я с детства тех мышей боюсь — пужаный, значит. Ну, мышка пробралась в склад, залезла в мой сапог. Стал я натягивать сапог. Голенище узкое. До половины натянул. Тут мышка заволновалась, стала подпрыгивать. Заорал я благим матом, упал, стал по полу кататься. Прибежала охрана. Начальник склада на меня волком смотрит: «Что же это, говорит, вы мышей среди динамитов развели? А если эта тварь в ящик с детонаторами заберется? Взлетит все имущество вместе с вами на воздух… Приказываю переловить мышей!» — «Наймите себе кота, отвечаю, а я мышей ловить отказываюсь. В молотобойцы уйду…» И ушел.

Гуменник хохотал до слез.

— Уморил, морячок. А что, если направить тебя к Черемных? Она девушка с понятием, тоже сибирячка. Найдете общий язык. А впрочем…

Майор нажал на кнопку зуммера телефона:

— Пятый. Пятый? Черемных к Третьему!

Через несколько минут в штабную землянку вошла девушка в короткой, ладно пригнанной по фигуре шинели. Ее сердитые черные глаза без интереса скользнули по лицу Бубякина, и неожиданно он показался себе удивительно нескладным, чересчур высоким, сгорбился, втянул голову в плечи. Так вот она какая, Черемных! Тонкое смуглое лицо с косыми жесткими бровями, слегка вьющиеся волосы, выбивающиеся из-под кубанки, запекшиеся от ветра губы.

— Молотобойцем работали? — внезапно обратилась она к Бубякину.

Потрясенный такой проницательностью, он пробормотал:

— Так точно.

— Об этом не трудно догадаться. Не возьму я его, товарищ майор.

— Почему же?

— Вы знаете, почему бог сделал слона серым?

Глаза Гуменника блеснули недобрым огоньком, он поднялся, схватившись веснушчатыми руками за край стола.

— А я вас и не спрашиваю, товарищ лейтенант! Возьму — не возьму… Вы мне эти штучки бросьте. Вас, если хотите, за глаза величают «еловой шишкой». Забирайте человека!

Бубякин решил тогда, что пора вмешаться:

— Я не навязываюсь. Рост у меня — в самом деле сплошная демаскировка. Кроме того, просился в 7-ю морскую бригаду, к своим, а меня сунули сюда.

Начальник штаба взревел:

— Вы мне здесь базар не устраивайте! Вон отсюда…

Черемных схватила Бубякина за локоть, и они побежали к двери. Оглянувшись на ходу, Бубякин увидел, как начальник штаба беззвучно смеется. Он даже успел подмигнуть: держись, мол, морячок! Очутившись на воздухе, они остановились, перевели дыхание. Черемных расхохоталась:

— Ну как? Хорош. Нечего сказать. Одним словом, гуменник. Знаете такую птицу?

— Знаю. Крупный гусь с черным клювом и ярко-желтой перевязью.

— Ладно, давайте знакомиться…

В тот же день батальон немцев перешел в атаку на высоту Глиняную, где размещалась школа снайперов, и матросу Бубякину пришлось сразу же взять винтовку в руки. Когда враг отошел, Наташа сказала:

— Каждый день такое. Привыкайте. На первый раз держались неплохо.

Это была не похвала. Это была оценка поведения человека. И ничего больше. Деловитый будничный тон.

Очень часто Бубякин смотрел на смуглый лоб Наташи и удивлялся: откуда в этой девушке глубокое знание такого сурового, не женского дела, как война? Черемных сама выискивала и подготавливала для учеников новые позиции, изучала расположение огневых точек и блиндажей противника, следила, когда немецкие солдаты пробираются за обедом, сменяют посты. Как только начинался артиллерийский обстрел, она вместе со своими «гусятами» (как она называла учеников) искусно переходила на запасные позиции, чтобы сразу же после прекращения огня снова выдвинуться на самый передний край. Снайперское правило — все вокруг видеть, а самому оставаться незамеченным — не было новинкой для Бубякина. Он считал себя прирожденным стрелком. Но вскоре понял, что это не так. Снайперская винтовка, как это ни странно, оказалась тяжеловатой для его рук. Особенно при стрельбе навскидку. Пришлось тренироваться. А хрупкая на вид Черемных была неутомимой, без особого напряжения стреляла и навскидку, и стоя, и с колена. Это не могло не удивлять.

К Бубякину Наташа относилась ровно, без насмешек. Просто он был для нее одним из многих. Матрос лез из кожи, чтобы отличиться, напрашивался на самые рискованные задания, пытался поразить хорошим знанием местности и даже придумал особую движущуюся мишень для тренировок. Но Черемных принимала все это как само собой разумеющееся. Кому же, если не сибиряку, отличаться!..

Реванш Бубякин брал по вечерам в землянке. Рассказывал сибирские и морские истории. Слушали его с раскрытыми ртами. Врал он немилосердно и не обижался, когда не верили.

— У нас в Сибири миллион больше, миллион меньше — не имеет значения. Сопки до неба. Деревья — во! Рыба — во! Медведи на балалайке играют.

Бубякин был всеобщим любимцем. Знал это и гордился. Даже Черемных смеялась вместе со всеми, когда он рассказывал свою путаную биографию. Биография состояла из ярких таежных эпизодов: «О том, как я был пасечником», «О том, как мы заблудились в горелой тайге», «О том, как я нашел золотой слиток и что из того вышло», «О том, как я попал в заколдованное место и напился живой воды».

— А почему вы решили, что вода живая? — спрашивала Черемных.

— В народе сказывают. Кто той воды испьет, для пули совершенно неуязвим. Не верите?

— Верю. Есть много вещей, еще не познанных. Если, к примеру, произнести общеизвестное заклинание, которому меня научила бабка Маланья, — «летела сова из красна села, села сова на четыре столба», — то обязательно попадешь в яблочко. Я много раз испытала. Попробуйте. Или заклинание для раззяв: «Не доглядишь оком, заплатишь боком».