Грешница - Герритсен Тесс. Страница 20
– Я подумала, что пора перестать избегать тебя, – сказала она. – Иначе мне будет трудно жить дальше.
– Приятно слышать о таком решении.
Маура вздохнула.
– Оно мне далось нелегко.
– Мне кажется, трудно выразить словами то, что ты хочешь сказать мне. В любом случае лучше это сделать при личной встрече, а не по телефону.
– Ты считаешь, так будет лучше?
– Во всяком случае честнее.
Это был вызов. Он решил испытать ее мужество.
Маура выпрямилась в кресле, не сводя глаз с огня.
– А почему для тебя это так важно?
– Потому что, надо признать, нам обоим нужно жить дальше. Сейчас мы топчемся на месте, не понимая толком, что произошло между нами. Я любил тебя; думаю, и ты любила меня; тем не менее, посмотри, к чему мы пришли. Мы даже не можем быть друзьями. Скажи мне, почему. Почему двое людей, которые были мужем и женой, не могут поговорить цивилизованно? Так, как говорят со всеми остальными?
– Потому что ты не такой, как все.
"Потому что я любила тебя".
– Мы можем это сделать, так ведь? Просто поговорить с глазу на глаз, похоронить призраки. Я недолго пробуду в городе. Решай: или сейчас, или никогда. Или мы по-прежнему будем прятаться друг от друга, или же поговорим начистоту о том, что произошло. Вини во всем меня, если тебе так удобнее. Признаюсь, я заслуживаю этого. Но давай перестанем делать вид, будто мы не существуем друг для друга.
Она посмотрела на пустой стакан из-под шерри.
– Когда ты хочешь увидеться?
– Я мог бы приехать прямо сейчас.
Маура бросила взгляд на окно и снова увидела разноцветные фонарики-сосульки, которые светили особенно ярко во внезапно опустившейся черноте ночи. За неделю до Рождества она чувствовала себя одинокой как никогда.
– Я живу в Бруклине, – произнесла она в трубку.
7
Сквозь пелену снега она различила фары его автомобиля. Он ехал медленно, высматривая ее дом, и все-таки проехал мимо, в самый конец аллеи.
"Ты тоже весь в сомнениях, Виктор, – подумала она. – Тоже задаешься вопросом, не ошибка ли это, и не лучше ли развернуться и поехать обратно в город?"
Автомобиль остановился у тротуара.
Маура отошла от окна и остановилась посреди гостиной, чувствуя, как забилось сердце и взмокли ладони. Звонок в дверь как будто застал ее врасплох, и она судорожно вздохнула. Она была не готова к встрече с ним, но Виктор уже стоял за дверью – не заставлять же его томиться на холоде.
Звонок прозвенел еще раз.
Она открыла дверь, и в дом ворвались снежинки. Они искрились на его куртке, на волосах, бороде. Это была классическая сценка в стиле канала "Холлмарк" – бывший любовник стоит на пороге, жадно вглядываясь в лицо женщины, а она не может придумать ничего лучше, кроме как сказать: "Входи". Ни поцелуя, ни объятий, ни даже рукопожатия.
Виктор зашел, скинул с себя куртку. Вешая ее в шкаф, она уловила знакомый запах, и ей стало трудно дышать. Она захлопнула дверцу и повернулась к гостю.
– Хочешь чего-нибудь выпить?
– Как насчет кофе?
– Настоящего?
– Прошло всего три года, Маура, и ты уже забыла?
Нет, она не забыла. Кофе крепкий и черный – такой он любил. Маура испытывала знакомое волнующее чувство, когда вела его на кухню, а потом доставала из морозильника упаковку кофе "Сатро-Ростерс" в зернах. Это был их любимый сорт, когда они жили в Сан-Франциско, и ей до сих пор присылали свежие зерна из магазина раз в две недели. Брак может разрушиться, но некоторые связанные с ним привычки остаются. Она смолола зерна и запустила кофеварку, зная, что он медленно оглядывает ее кухню, оценивая холодильник "Саб-Зироу" из нержавеющей стали, плиту "Вайкинг" и столешницы под черный гранит. Она переделала кухню вскоре после покупки дома и сейчас испытывала гордость от сознания того, что он находится на ее территории, что она сама заработала все, на что он сейчас смотрит, заработала тяжелым трудом. В этом смысле их развод был относительно спокойным: они не предъявляли друг другу никаких имущественных претензий. После двух лет совместной жизни каждый из них просто забрал свою часть раздельного имущества, и они разбежались. Этот дом был только ее собственностью, и каждый вечер, переступая порог, она знала, что найдет все вещи на своих местах. И каждый предмет мебели был выбран ею и куплен на ее деньги.
– Похоже, ты наконец приобрела кухню своей мечты, – сказал он.
– И очень рада этому.
– Тогда скажи, неужели еда и впрямь вкуснее, если готовить на модной плите с шестью конфорками?
Маура не оценила его сарказма и выпалила в ответ:
– Если хочешь знать, вкуснее. И еще вкуснее, когда ешь из фарфоровой посуды от Ричарда Джинори.
– А как же старый добрый "Крейт и Баррел"?
– Я решила побаловать себя, Виктор. Перестала испытывать чувство вины оттого, что у меня есть деньги и я их трачу. Жизнь слишком коротка, чтобы жить как хиппи.
– Да ладно, Маура. Неужели жизнь со мной так ужасна?
– Ты заставлял меня думать, будто позволить себе немного роскоши – значит предать идею.
– Какую идею?
– Для тебя все вокруг было идеей. В Анголе люди голодают, поэтому грех покупать красивые скатерти. Или есть мясо. Или ездить на "Мерседесе".
– Мне казалось, что и ты так думаешь.
– Знаешь что, Виктор? Идеализм быстро надоедает. Я не стыжусь того, что у меня есть деньги, и не испытываю вины за то, что я их трачу.
Наливая кофе, она задавалась вопросом: доходит ли до него, что он, поклонник кофе марки "Сатро", пьет напиток, приготовленный из зерен, которые доставляют через всю страну (сколько топлива сожгли на авиаперевозке!). Или что чашка, в которую налит его кофе, украшена логотипом фармацевтической компании (полученная ею "взятка"!). Но Виктор молча принял чашку из ее рук. Странно для человека, повернутого на идеализме.
Именно эта страсть и увлеченность поначалу привлекли Мауру. Они познакомились в Сан-Франциско на конференции по медицине в странах третьего мира. Она выступала с докладом по организации процедуры вскрытия в этих странах; он рассказывал о человеческих трагедиях, с которыми сталкивались миссионеры фонда "Одна Земля". Стоя на трибуне перед хорошо одетой аудиторией, Виктор больше походил на усталого и небритого путешественника, чем на врача. Впрочем, он действительно был только что с самолета, прилетевшего из Гватемалы, и даже не успел сменить рубашку. Он вошел в конференц-зал с одной коробкой слайдов. У него не было ни написанной речи, ни заметок – только драгоценная коллекция снимков, которые сменялись на экране в трагической прогрессии. Молодая эфиопка, умирающая от столбняка. Перуанский мальчик с волчьей пастью, брошенный на обочине дороги. Казахская девочка, умершая от пневмонии, в похоронном саване. Каждую из этих смертей можно было предотвратить, подчеркивал он, комментируя кадры. Все это были невинные жертвы войн, нищеты и безразличия со стороны мирового сообщества. Его организация "Одна Земля" могла бы спасти этих несчастных. Но не хватало ни денег, ни добровольцев, чтобы предотвратить гуманитарную катастрофу.
Мауру тогда глубоко взволновала его речь. Он с такой горячностью рассказывал о палаточных больницах и передвижных кухнях, о бедняках, которые каждый день умирают незамеченными.
Когда в зале зажегся свет, она уже смотрела на него другими глазами. Перед ней был не неряшливый врач, а человек, который посвятил свою жизнь великой цели. Ее, превыше всего ценившую порядок и логику, неудержимо потянуло к этому мужчине с бешеной энергетикой, который ради благой идеи бросался в самые бредовые экспедиции.
А что он увидел в ней? Разумеется, не боевую подругу. Нет, она принесла в его жизнь стабильность и покой. Именно Маура вела их совместную бухгалтерию и организовывала домашнее хозяйство, она ждала Виктора дома, пока он бороздил "горячие" точки, перелетая с континента на континент. Его жизнь протекала на колесах, и в ней был избыток адреналина.