Дело человека [Дело для настоящих мужчин] - Герролд Дэвид. Страница 7

Уайтлоу был, конечно, прав. Почти всегда. Если б даже он был не прав, никто из нас не смог бы поймать его на этом. Через некоторое время мы поняли это очень хорошо.

Я знал, что он сказал бы. Что выбор за мной. Даже если бы я попросил его совета, он только сказал бы в ответ:

— Я не могу ответить на этот вопрос за тебя, сынок. Ты уже знаешь ответ. Ты просто ищешь аргументы.

Верно.

Я никогда больше не смогу рассчитывать на добрую волю вселенной. Пять больших эпидемий чумы и десяток маленьких позаботились об этом.

Мой кофе остыл.

Поэтому я пошел разыскивать Шоти.

Шоти нависал надо мной, как стена.

— Вот, — сказал он и сунул мне в руки огнемет. — Не вздрагивай, — улыбнулся он. — Бояться нечего. Он не заряжен.

— О, — сказал я, совсем не успокоенный. Я пытался понять, как его держать.

— Следи за этим, — предупредил он. — Иначе спалишь сам себя — вот, держи его так. Одна рука на управлении пламенем, другая — на стволе. Видишь рукоятку? Правильно. Теперь постой спокойно, пока я закреплю ремни. Мы будем работать без баллонов, пока не вникнешь. Знаешь, тебе повезло…

— О?

— Этот факел — фирмы «Ремингтон». Почти новый. Разработан для войны в Пакистане, но не использовался. Там не понадобился — но для нас теперь он хорош, потому что берет все, что горит и плавится. Гляди, вот хитрость: можно стрелять струей горючего — лучше всего сгущенный бензин — или можно выставить огневой вал взрывающихся пуль, смоченных в горючем. Или одновременно. Патроны упакованы в этой коробке. Когда используешь пули, бери дальний прицел — они взрываются при ударе и летят большие брызги. Эффект ужасен — не нацеливай его в землю, иначе взлетишь.

— Но, Шоти…

— Что-нибудь не так?

— Напалм был запрещен за десять лет до конфликта в Пакистане. Что правительство сделало с огнеметами?

Он продолжал прилаживать ремни.

— Тебе нужны наплечники. — Он отвернулся. Я подумал, что он не хочет отвечать, но он вернулся от джипа с наплечниками и сказал: — То же, что и с атомными бомбами, нервными газами, бактериологическим оружием, галлюциногенами и переносчиками инфекций. Положило на склад. — Он остановил мой вопрос, прежде чем я смог его задать. — Я знаю, они незаконны. Они потому и есть у нас, что у другой стороны они есть тоже. Позволить им знать — это гарантия. Так работают все соглашения.

— Но… я думал, что цель — запретить негуманное оружие.

— Нисколько. Просто предотвратить его использование. Всегда есть разница между тем, что говоришь, и тем, чего реально хочешь. Если достаточно умен, чтобы понять, чего реально хочешь, тогда легко понять, что надо говорить, чтобы получить это. Вот о чем все конференции. — Он угрюмо помолчал. — Я знаю. Я там был.

— Где?

Шоти хотел сказать что-то, но остановился.

— Ладно. Как-нибудь потом. Лучше ответь: что делает оружие негуманным?

— Э-э… — Я задумался.

— Тогда спрошу полегче. Назови мне гуманное оружие.

— Ну… я тебя понял.

— Правильно. Такого нет. Как в Рождество — важен не подарок, а внимание. — Он обошел меня и начал прилаживать наплечники под ремни. — Оружие, Джим — помни об этом — подними руки — это средство остановить другого. Истинная цель — остановить его. Так называемое гуманное оружие просто останавливает человека без того, чтобы нанести ему непоправимый ущерб. Лучшее оружие — можешь опустить руки — действует своим существованием, своей угрозой, и вообще не применяется. Враг останавливает себя сам. Вот когда он не остановится, — он повернул меня, чтобы поправить ремни спереди, — тогда оружие становится негуманным, потому что его хотят использовать. А тогда наиболее эффективно то, которое убивает — потому что оно останавливает парня навсегда. — Он встал на колени, подтягивая крепление на поясе. — Хотя… много говорилось об увечьях…

— Э? — Я не видел его глаза, и не понимал, шутит он или нет.

— … но еще больше вопросов об оружии у тех, кто его применяет. — Он снова выпрямился и постучал в пряжку на моей груди. — Окей; это защелка быстрого отстегивания. Щелкнешь вверх и вся штука отпадает. Это когда тебе внезапно надо бежать, как черт. И лучше так и сделать. Через пять секунд он взрывается на кусочки. Порядок, теперь я подвешу тебе баллоны.

— Ты хотел сказать что-то о Московском договоре, — подсказал я.

— Нет. — Он направился к джипу.

Я согнул руки. Упряжь была жесткой, но удобной. Шоти знал, что делает.

Он вернулся с баллонами. Они слегка плескались.

— Заполнены наполовину. Я не хочу, чтобы ты начал лесной пожар. Повернись.

Он подвешивал баллоны мне на спину и говорил:

— Хочешь знать о договорах? Они позорны. Устроить фальшивые правила типа «я не стану использовать это, если ты не будешь применять то», может казаться цивилизованным, потому что уменьшает жестокость — но это не так. Это просто делает жестокость приемлемой на долгое время. Что вовсе не цивилизованно. Если мы находимся в ситуации, когда надо остановить другого парня, то давайте просто остановим его. Это более действенно. Вот тут, как ты чувствуешь?

Я попробовал равновесие:

— О, прекрасно…

Он нахмурился. — Нет. Нет баланса. Они слишком низко. Постой спокойно. — Он снял баллоны со спины и начал переналаживать ремни упряжи. — Этот факел, — сказал он, — этот факел — прекрасное оружие. Максимальная дистанция — шестьдесят метров. Восемьдесят с ускорителем. Ты становишься полностью независимой боевой единицей. Ты несешь свое горючее, выбираешь собственную цель, прицеливаешься и нажимаешь. Врр-у-уумм! Он может остановить навсегда человека — или червя. Он может остановить танк. Он может сжечь дот. Ничего не спасет от факела — кроме толстой брони или большой дистанции. Но он… — он резко дернул ремень, — не гуманен. Ты нажимаешь крючок и человека перед тобой больше нет; только небольшой кусочек ада. Можно видеть как он чернеет, съеживается, а его кровь закипает под кожей. Можно почувствовать, как жарится его плоть. Иногда можно услышать крик, когда воздух взрывается в его легких. — Он затянул ремень. — И это хорошо, Джим, это очень хорошо. Ты должен ощущать правоту того, что делаешь. Если ты идешь убивать, то должен делать это лично, чтобы ощутить, что делаешь. Это и есть цивилизованный способ. — Он подтолкнул меня. — Этот факел не гуманный, но он цивилизованный.

Во рту было сухо. Я попытался произнести:

— Цивилизованный?…

— Он остановит их, нет? Стой спокойно, я снова прилажу баллоны. Оружие должно позволять тебе спокойно спать по ночам. Если не так, то что-то неладно с войной.

Он поймал меня неподготовленным. Я почти шатался. Я закостенел под весом. Но он был прав. Равновесие улучшилось.

Видимо, он заметил выражение моего лица.

— Джим, на войне нет вежливости. Особенно на этой. У нас нет времени на справедливость. Факел сожжет хторра как пух, только это имеет значение — черви не дают второго шанса. Они летят на тебя на добрых шестидесяти пяти километров в час — двести двадцать пять килограммов разъяренного червя. А на рабочем конце — сплошные зубы. Все красное — сожги. Таков постоянный приказ. Нельзя ждать разрешения.

— Ладно, не буду.

Он посмотрел мне прямо в глаза и коротко кивнул; его выражение было жестким. — Еще одно. Не медли, даже если можешь задеть человека. Не медли, даже если думаешь, что можешь спасти его — не можешь. Если хторр начал жрать, нет способа остановить его. Он не может остановиться. Даже если захочет. Сожги обоих, Джим. И сожги быстро. Он поблагодарил бы тебя за это, если бы смог. — Он изучал мое лицо. — Ты сможешь это запомнить?

— Попробую.

— Это как с девочкой. Лучшее, что можно сделать.

Я кивнул и поправил на плечах огнемет. Мне это не нравилось, я, наверное, не смогу. Слишком тяжко.

— Окей, — сказал мой рот. — Покажи мне, как он работает.

Разведка подтвердила, что в долине только три червя, как предполагал Дюк, и они чем-то очень заняты. Когда Ларри доложил, Дюк нахмурился. Он не любил, когда черви были так активны — они становились голодными.