День проклятия - Герролд Дэвид. Страница 51

Даже если он выживет, жизнь его кончена. Я это точно знал.

Нахлынули воспоминания. Дьюк научил меня почти всему, что должен знать офицер. В двух словах: будь уверенным.

«Это легко проверить, — говорил он. — Можешь ли ты дать голову на отсечение? Если однозначно не скажешь „да“, — значит, по-прежнему не уверен.

Если ты чего-то не берешь в расчет, не знаешь, не замечаешь, не уверен — тут тебе и крышка. Нравится тебе или нет, но твоя работа заключается в том, чтобы знать все обо всем, с чем ты собираешься иметь дело.

Случайностей не бывает, Джим. Если тебя убивают, игра закончена. Ты проиграл».

Действительно, все просто.

Только как быть, если ты лежишь на госпитальной койке, похожий на первое жаркое новобрачной? Дьюк перегнул палку: доверился мне. И не важно, что болтают полковники Тирелли и Андерсон. Это моя вина.

Если бы я мог, я разбудил бы его, чтобы попросить прощения.

Хотя и знал, что он не простит.

КРАСНАЯ СМЕРТЬ

Постепенно легкие мои очистились, и меня выписали — требовались свободные койки. Кашель не прошел, да и боль в груди напоминала о прежних муках, но я продолжал лечиться амбулаторно и поправлялся с каждым днем. Я выжил — и теперь всерьез задумался над будущим.

По крайней мере, над ближайшим.

— Навестите мать, — посоветовала мне Флетчер. — Она не давала нам покоя почти месяц.

Моя мамочка жила в Санта-Крузе и занималась какими-то картографическими работами — я не знал точно. Она обещала все объяснить при встрече. Отметившись в гараже, я вывел джип на автостраду и покатил на юг.

Дорога заняла больше часа, но время пролетело незаметно: я спорил сам с собой.

Я размышлял об отставке. Слова доктора Флетчер не давали мне покоя:

— Мы с вами по разные стороны баррикад. Ваше дело — убивать червей, мое — изучать их.

Я посмотрел на себя в зеркальце, удивляясь, как докатился до такой жизни. Я готовил себя вовсе не для этого. Больше всего на свете мне хотелось посвятить себя тому, чем занималась Флетчер, — исследованию хторров. Но мешали лычки на рукавах. Из-за них руки продолжали сжимать оружие, из-за них я не мог даже мечтать ни о чем другом, кроме уничтожения червей. Таковы порядки в армии, и рассуждать здесь не приходилось.

Но охота на червей — на данном этапе — не была работой. Хторранская экосистема пожирала нас заживо. Одни только микроорганизмы убили миллиарды людей, а выжившие столкнулись с морскими слизнями, ядовитыми жигалками, пузырчатыми насекомыми, красной кудзу, травой «погоди-постой», ползучими петлями, либ-битами, мипами — и конечно же с червями.

Наши пращуры убивали динозавров и поедали их детенышей. И до сих пор мы едим их потомков — цыплят, уток, индеек. А если бы по Земле еще бродили тираннозавры, гадрозавры или дейноцефалы, мы исхитрились бы съесть и их. Хторранские организмы относились к нам так же, не видя в нас ничего, кроме пищи. Кто же всерьез воспринимает свой бутерброд?

И если это лишь первая волна вторжения, как считает доктор Зимф, какие ужасы ждут нас впереди?

За безумием должен скрываться разум, но он может не проявлять себя еще сотни лет, возможно, до тех пор, пока последний представитель рода человеческого окажется… Где? В зоопарке? В музее? Не в наших силах просчитать все варианты.

У меня было другое мнение,

Но…

Если это реально, зачем продолжать сопротивление? Если ситуация настолько безнадежна, почему бы просто не лечь и умереть?

Да потому — я даже улыбнулся про себя, — что на самом деле я не верил в это. Смотрел правде в глаза и не верил!

Прямого отношения к армии это не имело. Мы сдерживали червей исключительно грубой силой, потому что не могли придумать ничего лучшего.

Нет, не безнадежность ситуации заставляла меня думать об отставке. Я продолжал бы сражаться с ними вечно, даже не имея ни единого шанса на победу.

Дело было в Дьюке.

Я нес ответственность за случившееся.

Будь оно трижды проклято!

Снова Шорти, только страшнее. Я сжег Шорти, но его атаковал червь. Шорти повезло — он умер мгновенно. У Дьюка это займет годы…

Если я демобилизуюсь, то, по-видимому, смогу сразу же приступить к работе у Флетчер. Допуск у меня уже есть.

Желание сделать это немедленно оказалось настолько сильным, что я схватил телефон.

Но не позвонил. Наверное, можно уйти из армии — мой срок истек год назад, — но как уйти от боли?

В этом и состояла безвыходность положения.

Я свернул к Санта-Крузу, но в мыслях остался на том же месте. В тупике.

Предстоящая встреча с матерью не волновала меня. Я примерно представлял, во что она выльется.

Ее квартира и офис размещались в частной застройке (читай: крепости) под названием Фэнтези-Вэлли-Тауэрс, расползшейся скоплением шаров, куполов и шпилей и напоминающей декорации к голливудским сказкам. Этот архитектурный стиль назывался «апокалипсическое барокко». Наружные стены окружали лабиринт арок, террас, балконов. До эпидемий жилье здесь стоило, наверное, чертовски дорого. Но теперь все выглядело неухоженным и даже слегка запущенным.

Парадные двери в доме матери были в два моих роста и казались хрустальными, но всю картину портила куча невыметенных листьев перед входом.

Мать открыла с громким, возбужденным смехом. Ее платье являло собой невероятный коктейль ярких шелков и перьев, прямо-таки фонтан розового и алого. На шее — ожерелье из серебряного с бирюзой цветка тык-вы-навахо в середине и дюжиной обсыпанных драгоценными камнями тыквочек вокруг. Явно тяжелое, как и кольца на пальцах.

— Наконец-то ко мне пришел мой маленький! — воскликнула она и подставила щеку для поцелуя. В руке у нее был стакан. — Прости, что не навестила тебя в больнице, но нас туда не пускали.

— Все правильно. Да и вряд ли я составил бы хорошую компанию.

Она схватила меня и потащила на террасу, громко выкрикивая:

— Алан! Алан! Джим приехал! Джим, ты ведь помнишь Алана?

— Того, что увлекался серфингом?

— Да нет, глупенький. Того звали Бобби. — Бобби был всего на два года старше меня; когда я видел его в последний раз, он еще не решил, кем будет, когда вырастет. — А это Алан Уайз. Я же рассказывала тебе.

— Нет, ты рассказывала об Алане Плескоу.

— Разве?

— Да. Не думаю, что я знаком с этим Аланом.

— О, тогда…

Этот Алан оказался высоким блондином с седеющими висками. Когда он улыбался, от глаз разбегались лучики морщин. Рукопожатие его было чуть сердечнее, чем надо, а грудь находилась в состоянии неуклонного сползания к животу.

На террасе был еще один человек, коротенький и смуглый, смахивающий на японца. Очки с толстыми стеклами и темно-серый деловой костюм делали его похожим на адвоката. Алан представил его как Сибуми Та-кахару. Мистер Такахара вежливо поклонился. Я поклонился в ответ.

Алан потрепал меня по плечу и сказал:

— Ну, сынок, небось хорошо вернуться домой и отведать добрую мамочкину стряпню, а?

— Что?.. Да, сэр, конечно.

Только это был не мой дом, а мать вряд ли готовила со времен крушения «Гинденбурга».

— Что будем пить? — спросил Алан. Он уже стоял у бара и накладывал лед в стаканы. — Нита, хочешь повторить?

— Вы умеете готовить «Сильвию Плат»?

— Что?

— Да так, не обращайте внимания. Все равно у вас, наверное, не найдется нужных ингредиентов.

Мать с удивлением посмотрела на меня:

— Что это за «Сильвия», Джим? Я пожал плечами:

— Не важно, я пошутил.

— Нет, расскажи, — продолжала настаивать мать. Ей ответил Такахара:

— Этот коктейль состоит из слоя ртути, слоя оливкового масла и слоя мятного ликера. Пьют только верхний слой.