В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович. Страница 38
«Раскис?» — почудился ему голос Лены, словно она сидела рядом.
Петр чуть не вслух ответил ей:
«Нет, я не раскис. Ведь и ты не сразу сыграла полонез Шопена?»
«Музыка — это. жизнь. А море — оно старит. Ты не привыкнешь к нему. Уходи на берег. Ты любишь меня. Только меня».
«Перестань, Ленка!»
«Ты уехал на Север только потому, что выполняешь завещание отца. Но он-то был сильным моряком, а ты?»
«Ленка, отца не тронь. Он на глубине…»
«Ты — слабый, тебя бьет море. Вот лежишь, желтый и вялый, как выжатый лимон. У меня даже слезы. Уходи на берег, Петя. Прошу!»
Мысли вертятся, и кажется, нет им конца. Палуба, мостик, надстройка — все слилось в его глазах в сплошную темноту, и ничего не видно вокруг. Как в полярную ночь. Только лунная дорожка стелется по воде, серебрясь рыбьей чешуей. Почему так бывает? Мечтаешь о чем-то большом и самом дорогом, а потом вдруг все рушится, как домик на песке. Если бы знал Петр…
Он спрыгнул с койки и поднял с палубы фотокарточку жены. Подержал ее, потом положил на стол. Выглянул в дверь. У трапа с боцманом о чем-то разговаривал Зубравин. Петр подозвал мичмана.
— Люди собрались в кубрике?
— Так точно, вас ждем.
— Проведите разбор сами… У меня голова… — краснея, сказал Грачев.
Петр закрылся в каюте, прилег на койку, подложив под голову руки. Море. Еще недавно он как зачарованный смотрел на его синеву. И виделись вдали белые яхты, с косыми, как крылья чаек, парусами. Петр жадно вдыхал солоноватый норд-ост. А теперь… Теперь море не для него. Если так жестоко обошлось с ним в первом походе, то что будет дальше? Будущее виделось Петру в розовой дымке, но стоит подуть ветру — и нет этой дымки. Воображение рисовало одну картину суровее другой. Вот Петр плывет на шлюпке. Волны бросают ее. Зеленая глыба накрывает его. И нет шлюпки. Он один барахтается в воде. Потом Петр увидел себя на тонущем корабле…
«Надо уходить, пока не поздно…»
Петр сел к столу и стал писать рапорт. Неровно вывел:
«Прошу перевести меня на берег, так как я…» Он задумался, а что дальше?
В коридоре раздались чьи-то шаги. Лязгнула железная дверь, и в каюту вошел Леденев. Петр схватил листок и сунул его в карман. А замполит будто ничего и не заметил, уселся на стуле. Сначала пожаловался на капризную погоду, а потом поинтересовался самочувствием лейтенанта. В его голосе не было насмешки или иронии, чего больше всего боялся Петр, и поэтому ему стало веселее.
— Поутихло море, а то бунтовало, — улыбнулся он.
— Я видел, как вы крепились. Так и надо.
«Сказал бы, что слабец, а то — крепились», — усмехнулся про себя Петр. Вслух же сказал, что у него сейчас такое ощущение, будто заново народился. Хотя чего там, в космонавты его сейчас не возьмут.
— А мне почему-то казалось, что вы станете проситься на берег. Есть такие. В первой схватке с морем сдаются.
Петр покраснел.
Леденев полез зачем-то в карман.
— Петр Васильевич, а для вас у меня сюрприз. В базе не стал отвлекать от подготовки к походу.
— Что? — насторожился Грачев.
— А вот, — замполит положил на стол бумагу с резолюцией адмирала Журавлева. — Читайте! У вас теперь есть жилье. Вернемся с моря — и можете получать ордер. Комнатушка невелика — двенадцать метров, но зато со всеми удобствами: газ, ванная, горячая вода. Телефона, правда, нет. Да и к чему он вам? Жена ведь не звонит. Или я ошибаюсь?
Петру стало неловко. А еще насторожило то, что слишком часто замполит спрашивает о жене. И чего ему беспокоиться? Впрочем, он на то и замполит, чтобы задавать вопросы. Петр задумался на мгновение, затем мягко улыбнулся:
— А чего звонить? Что, разве я комнату сам не уберу? Еще как!
— Ну-ну. — Замполит встал, собрался уходить. — Да, а почему вы не проводите разбор со своими людьми?
— Мичману поручил.
— Да? Зря. Я не против Зубравина. Но что подумают матросы.
— Стыдно идти к ним, — признался Грачев.
Леденев заметил: правды бояться не надо. Тот, кто не скрывает свои слабости, хочет стать сильнее. Все победы начинаются с победы над самим собой. Об этом и Леонов писал.
Петр улыбнулся. В первый раз после шторма.
— Да, надо идти на разбор. — Леденев выколотил трубку. — Шторм многим душу вывернул. Я-то не видел, как вы к рубке добирались. А мичман видел.
— И что он сказал?
— Палуба, говорит, скользкая была, а то бы лейтенант добрался — силенка у него есть.
Грачеву не верилось, что мичман сказал именно так.
— Зубравина я уважаю, — Леденев закрыл глаза, вспоминая. — Его крепко беда согнула. Брат на границе погиб. Здесь, недалеко. Были мы на заставе. Серебряков в газете о нем писал. Не читали? Жаль.
Грачев надел другой китель. Замполит потянулся к пепельнице и увидел фотокарточку Лены.
— Жена? Красивая, — заметил Леденев, слегка смутившись. — Что-то вы молчите о ней, а? Скоро приедет?
— Нет, — ответил Петр. — А что?
— Плохо это, вот что, — откровенно сказал замполит. — Жена там, а вы переживаете. Не помощь это службе.
«Угадал», — подумал Грачев, а вслух пошутил: мол, завтра передаст жене по радио, чтобы срочно написала ему, а то товарищ замполит ночами не спит.
Еще на трапе Грачев услыхал голос мичмана:
— Первый шторм в его жизни. А вы? Еще хуже охали. Лучше помалкивайте. Тоже мне морские львы!
«Обо мне говорят…» — вздохнул Петр.
— Пожевал бы сухарик, и тошнота бы исчезла, — съязвил кто-то.
«Клочко. Колючка!» Грачев заколебался: идти ли?
Все поднялись. Мичман зычно скомандовал «смирно», но Грачев махнул рукой — садитесь. Лейтенант задержал укоряющий взгляд на Игнате Клочко, мол, видишь, я и без кваса хорош, и только после этого спросил мичмана, где Крылов.
— Заставил прибирать рубку.
Радисты зашептались. Симаков прикрыл рукой улыбку. Грачев заметил это, и на душе у него заскребло. Он велел мичману вызвать Крылова — на разборе обязаны быть все, кроме вахтенных. Зубравин, положив тетрадку на стол, молча вышел.
Грачев с трудом разбирал почерк мичмана. «Симаков — путаник. Одна минута. Крылов — ас эфира». Грачев поморщился: какой-то ребус, а не записи. Но вообще-то и ему не мешало бы завести такую тетрадь.
— Как море, товарищ лейтенант?
Грачев мог бы не отвечать Симакову, но все притихли и так смотрели на лейтенанта, что молчать нельзя было.
— Хорошее море. Когда мне было трудно, я вспомнил вас, Симаков. Представил, как вы один сражаетесь с целой стаей косаток.
Моряки захохотали.
По трапу следом за мичманом спустился Крылов и сел. Зубравин взял со стола тетрадку и свернул ее трубочкой. Лейтенант стал говорить о том, что на этот раз радисты связь с базой держали надежно. Вот только Симаков почему-то долго настраивал передатчик. На целую минуту задержали радиограмму.
Щеки Федора стали пунцовыми.
— Сильно качало, еле на ногах стоял, — пробормотал он.
— И настройку напутал, — сказал Зубравин. — Хорошо, что заметили, а то бы телеграмма попала на Луну.
Все оживились, и только Крылов сидел насупившись. Но когда лейтенант стал допытываться, почему все-таки Симаков сплоховал, он сказал, что, мол, передатчик настраивать надо в базе, тогда и не будет казусов. Не успел Грачев что-либо ответить, как мичман возразил:
— К чему упрощать учебу? Ты настрой аппаратуру, когда палуба живой становится. А у причала, где тишь да благодать, и бабка беззубая все сделает.
Петр засмеялся. На верхней палубе он спросил мичмана, отчего тот хмурый.
— Стыд растерял наш Ромео, — сказал Зубравин. — Отпустил его в ларек за папиросами, а он чуть в город не убежал.
— И мне не доложили?
Зубравин отвел глаза в сторону. Жаль, что так у парня с Таней…
— Не узнаю вас, мичман! Сами упрекали, что я балую Крылова. Выходит, не я? Наказать следовало.
«Я-то сам знаю, когда бить хлопца».
Мичман старался ладить с людьми. Чутье подсказывало ему, что не все можно втиснуть в рамки устава. Разве тому же Крылову положено сидеть на вахте подряд шесть часов? И смежную специальность изучать устав не обязывает. А Крылов выучился уже на акустика и дублирует старшину. Нет, к людям надо подходить по уставу доверия. Пока он пристыдил Крылова, а там видно будет.