Помор - Большаков Валерий Петрович. Страница 52

— А ты молодец, — сказал Коломин, догоняя Фёдора.

— Да что ж они, как быдло какое?

— Они и есть быдло, — вздохнул Савва. — Сломали их, Федя, понимаешь? Задавили всё человечье, одни оболочки остались плотские, да и те протянут недолго. Знаешь, сколько тут выработанных штреков? Их пустой породой заваливают, чтобы зря не вывозить. Там и хоронят тех, кому воли к жизни не хватило али здоровья…

— Мне хватит!

— Верю…

Проведя Чугу в давешний забой, Коломин воровато оглянулся и поманил Фёдора за собою.

Протиснувшись в квершлаг — проход, соединявший два соседних штрека, как перекладина в букве «Н», он выпрямился, уходя по плечи в восходящую выработку, невидимую до тех пор, пока не окажешься под нею. Попыхтев, Савва Кузьмич стащил сверху лестницу и поднялся вверх.

— Лезь давай, — услыхал Чуга его шёпот.

Фёдор протиснулся в отверстие уходившего вверх колодца, а после на четвереньках пополз узким штреком, понемногу задиравшимся кверху.

— Сюда жила выходила, — раздался приглушённый голос Коломина, — так, с полвершка всего толщиной. Мы её всю отработали, а полость осталась… Заходи!

Чуга осторожно приподнялся, обнаруживая, что тесный лаз привёл его в тупичок, где можно выпрямиться.

— Гляди!

Савва посветил в узкий закуток, и Фёдор разглядел четыре бочонка.

— В них — порох! Полгода, считай, я в шпуры закладывал чуток поменьше, а что сберёг, сюда оттаскивал. Так вот и накопил. Ежели все их жахнуть, весь угол скалы над нами обвалится! Склон выйдет пологий — хоть пешком восходи, хоть бегом беги. Ночью если рвануть, далеко уйти можно…

— По пустыне? — хмыкнул помор. — Далеко ж так уйдёшь… Без лошадей лучше и не пытаться.

— Да будут тебе лошади! — горячо зашептал Коломин. — Надо только время правильно выбрать. Раз в неделю сюда Рамос заезжает, с грузовыми фургонами. Там вон, где казарма — это за подъёмником сразу, — конюшня большая и амбар. Два дня Рамос тут обретается, а руду он ночью вывозит, когда не жарко. Понял?

— Понял, — кивнул Чуга.

Воображение его разыгралось, он уже предвкушал, как грохнет взрывчатка, как ломанутся узники, и пойдёт веселуха…

— Только этого запаса пороху маловато будет, — озаботился Савва, — нам бы ещё парочку бочоночков… Ближе к весне, думаю, накопим. Ежели ты побольше шпуров наковыряешь, то, может, и пораньше управимся!

— А чего ж… Тихо!

Сам ещё толком не разумея, что его насторожило — то ли промельк какой, то ли шорох или ток воздуха, Фёдор резко развернулся и бросился в оставленный позади штрек. Кто-то пискнул и шустро заработал ногами и руками, да только помор оказался куда проворней и ухватил неизвестного за тощую лодыжку.

— Пусти! — заверещал тот, лягаясь.

Чуга сцапал свидетеля за обе его немытые конечности, дёрнул на себя и перевернул на спину. Прижав его коленом, дотянулся до шеи и обжал кадык твёрдыми пальцами.

— Подслушивал, гад?

— Пусти! — прохрипел тот. — А то я всё хозяину расскажу!

— Это ты, Грязнуля Майк? — глухо донёсся голос Коломина. — Неужто нам попалась та самая крыса, что шныряет по всем углам, а потом докладывает кому надо?

— Это не я… — просипел Майк.

— Да что ты? А кто каждую ночь пропадает где-то по полчаса, а после от него тянет хорошим виски?

— Я больше не буду!

— Не будешь! — подтвердил Фёдор, стискивая горло Грязнули.

Когда Майк перестал дёргаться, Чуга спросил:

— И где его тут завалить пустой породой?

Савва Кузьмич часто дышал за спиной его.

— Лучше дохлую крысу в шахте оставить, — глухо проговорил он. — Пущай думают, что их неловкий соглядатай свернул себе шею, когда оступился.

Так они и сделали.

Глава 19

ГОДОВЩИНА

И потянулись дни за днями, наполненные тяжёлой, выматывающей работой. Чуга бурав вертел да молотом поколачивал, Коломин черпал порох да в шпуры его набивал, деревянной палкой трамбуя.

Индейцы к «пороховым мартышкам» не заглядывали, взрывы пугали надсмотрщиков.

Раз за разом вздрагивала преисподняя, тяжкий грохот прокатывался по выработкам, наполняя их пылью да дымом. Шаг за шагом удлинялись проходки, пуд за пудом откатывалась руда, жменя за жменей копился сбережённый порох.

Пришла зима. Рождество русские невольники встретили под землёй, выпили по очереди из фляжки да закусили, пожелав друг другу одного и того же — выйти поскорее на волю.

Наступил новый, 1868 год. Жаркая зима минула, и в Чихуахуа пришла короткая, но яркая весна. После Пасхи цветы пустынные увяли, трава выгорела, навалились духота и зной. Близилось лето…

…Туго шло дело, никак не наполнялся порохом шестой бочонок — руда попадалась бедная, и Гонт скаредничал, взрывчатки выделял с гулькин нос, в шпуры забивать нечего было. Какая уж тут экономия…

Правда, надежда у Чуги не увядала. Наоборот, уверенность всё сильнее крепла в нём. Честно говоря, к идее подрыва он относился скептически. Мало ли как оно грохнет! А как вывал ляжет? Надо же будет быстренько из этой чёртовой ямы выбираться, пока охрана не очухалась! Интересно, как же это ему исхитриться всё так спроворить, чтоб и коня раздобыть махом, и о бурдюках с водою не забыть, и едой запастись? В суматохе-то выйдет как всегда — хватай, что под руку подвернётся, и ходу! А потом что? От пустыни поблажек не жди, у неё одно наказание — смерть.

Поэтому Фёдор зря времени не терял. Подглядев, как выглядит ключ, которым краснокожие железную дверь отпирали, Чуга раздобыл подходящий штырь, гнул его и так и эдак, больше месяца подтачивал, и вот, апрельской тёмной ночью, прокрался ко входу в миссию. Было тихо, даже шагов вертухая слышно не было. Осторожно вставив свою отмычку в замочную скважину, Фёдор повернул её. Самоделка на полпальца крутнулась — и ни с места.

Ещё неделю помор обтачивал воровской инструмент, выходил пару раз по ночам, вроде как до ветру, и вот однажды сработанный им ключ со скрежетом провернулся, отпирая замок.

Фёдор припрятал отмычку в потайной щели и вернулся в барак с улыбкой на лице — первый шаг к свободе был сделан…

…Обливаясь потом, Чуга молотил по бураву, чувствуя спиной каменное тело скалы.

— Достаточно, — сказал Коломин.

Фёдор отложил бурильный молот и локтём отёр потное лицо. Пока он отпыхивался, Савва Кузьмич черпал порох деревянной ложкой и набивал им шпуры.

— Отцвела пустынька-то, — приговаривал он, — опять всё посохло да повяло…

— А вы эту Чихуахуа хорошо знаете?

— А то… Всю осень, считай, с команчами хаживал по Пекосу — эта река такая на севере, от неё-то и начинается Чихуахуа. Места там дичайшие… В пустыне что главное? Вода! Источники знать надо и тинахасы всякие — это как бы лужи, где водичка после дождей скапливается и держится долго. Отсюда, ежели на север двигать, выйдешь на гряду Пылающих скал — красные они, оттого и названы так. В тех скалах ручеёк бежит малый, а после надо маленько к востоку склоняться, пока не выйдешь к Тотемным холмам. Там тоже вода есть. И коням хватит напиться, и людям…

Заложив бикфордовы шнуры, Коломин сказал, не оборачиваясь:

— Дуй наверх и звякни три раза. Как все подымутся, вдаришь дважды — я запалю…

— Понял, — кивнул Чуга. — Щас я…

Проворно поднявшись наверх, Фёдор подхватил молоток и отколотил по рельсу условленный сигнал. Народ стал подниматься, радуясь хотя бы недолгому избавлению от каторжного труда.

Чугу приветствовали по-разному, помора и уважали, и боялись, но вот пакости ему не делал никто. Да и попробуй обидь такого бугая! В преисподней Фёдор даже поправился — жирок согнал, а вот мяса на нём наросло будь здоров. Помаши-ка кувалдой да киркой, погреби тяжёлую руду, попили брёвна на крепи — быстренько в плечах раздашься, особливо когда три раза в день у тебя на столе говядина с бобами. Выглядеть Чуга стал как тот варвар, про которых Туренин рассказывал, — в одних сапогах сношенных да штанах рваных, с голым мускулистым торсом, загоревшим дочерна, бородатый, с отросшими волосами. На шнурке ладанка болтается, след когтей тигриных полгрудины пропахивает… Дикарь дикарём.