Мушкетер - Большаков Валерий Петрович. Страница 3
Кирпичам тем лет триста, но сводчатый проём, который ими замуровали, был вдвое старше. После исчезновения алхимика вход в странный тупик замуровали, от греха подальше. Свят-свят-свят!..
Комп пискнул и выдал синтезированным голосом:
— Хроностабилизатор вышел на полную мощность. Есть вход в темпоральный канал. Точка входа и точка выхода зафиксированы. Есть включение баланса энергии… Стабилизация канала… Фокусировка… Есть темпоральная конфигурация.
— Давай, давай… — еле выговорил Виктор, хватая бутылку за горло. Больше разбрызгав, чем налив, он поднёс стакан к губам и выпил. Хорошо пошло! — Ак-ктивируй, давай!
— Двадцать секунд, — отрапортовал компьютер. — Канал стабильный. Мелкие флуктуации в пределах нормы.
В то же мгновение вокруг незримого лазерного луча закружились сиреневые сполохи. Призрачными опахалами они распускались, словно лепестки невиданного огненного цветка. Смутные тени завились вокруг, обметая стены, а фиалковое сияние всё набирало силу и вот полыхнуло вовсю.
Когда Акимов проморгался, то не увидел кирпичной кладки — перед ним была добротная дверь, сколоченная из толстых досок и навешенная на кованые петли.
Стремительно трезвея, хронофизик отворил тяжёлую «бронедверь». На него дохнуло прохладой, как из бабушкиного погреба. За проёмом чернел сводчатый подземный ход, уводивший совсем недалеко, метров на десять от силы. Но не тупик!
Шатаясь, Виктор переступил порог и зашагал вдоль стены, выложенной камнем. Было совсем не страшно, ведь впереди виднелась плохо прикрытая дверь, из-за которой пробивался свет и слышались голоса.
— Ик! — сказал Акимов, хватаясь за витую ручку, и вышел на свет божий. «Явились, не запылились…» — подумал он о друзьях, слушая неразборчивый говор. На душе потеплело. Виктор до того расчувствовался, что даже всхлипнул. И тут же его продрало нервным морозцем — он входил в ту же самую комнату, которую только что покинул! Как это возможно?
В комнате находился всего один человек — тщедушный, остролицый типчик с тонзурой, в чёрной рясе, подвязанной верёвкой. Монах, что ли? Откуда он тут взялся? А Олег где? Ярик? Шурка?..
Увидав Акимова, монах выпучил глаза и заорал. Просеменил к выходу, осеняя себя крестным знамением, и умотал.
С запоздалым изумлением хронофизик огляделся. Те же своды, те же фигурные держаки для факелов, даже расколотая плита под ногами с тем же рисунком трещин. Но никакого верстака, никакой аппаратуры и в помине не было. Ни переносного холодильничка, ни компа — ничего!
Зато наличествовал крепкий, тяжёлый стол, заставленный бутылками. Пустыми или полными, не понять, сосуды покрывал толстый слой пыли. На стенах висели полки, забитые колбами и ретортами, в углу валялся котёл, а с потолка свисало чучело крокодила.
«Откуда вышел, туда и вернулся? — мелькало у Виктора. — Я что, скомандовал себе „кругом!“ и двинул обратно? А когда они успели всё тут переставить? Да кто они-то?! „Ирония судьбы, или С лёгким паром“!..»
— Что за… — начал учёный, но не договорил.
Чадно горел факел на стене, зазеленевший бронзовый канделябр, попиравший стол, был утыкан свечами — это их трепетное сияние он видел, когда брёл по коридору. И тут Акимова пронзило: мёбиус-вектор!
— Сработало! — выдохнул он.
Резко повернувшись кругом, хронофизик бросился обратно — и шарахнулся о кирпичную кладку. Двери не было!
Поскуливая от ужаса, Виктор судорожно ощупывал кирпичи, пальцами касаясь недавно засохшего раствора — проход замуровали совсем недавно, неделю или две назад.
— Господи, господи… — застонал учёный, словно воочию наблюдая, слыша, как рушится его жизнь — такая налаженная, устроенная, безопасная…
Да нет, гулкий стук и топот — это не озвучка краха жития. Это за ним пришли!
Акимов резко обернулся, спиной прижимаясь к кирпичной стенке и моля, чтобы растаяла кладка. Но та была тверда и холодна.
Низковатая дверь, ведущая к винтовой лестнице, рывком распахнулась, и в помещение ввалилось трое верзил с бледными лицами, стриженные под горшок, в штанах до колен, в чулках и в просторных рубахах. Их грубые сабо из дерева громко клацали по каменному полу, а в руках верзилы держали верёвочную сеть.
Все трое стали наступать на Виктора, а за их широкими спинами подпрыгивал четвёртый, тот самый монах. Он изрыгал хулу и грозил Акимову тощим кулачком.
С перепугу хронофизик бросился напролом и сам же запутался в сети. Верзилы радостно взревели, повалили «гостя из будущего» на пол и стали вязать. Пыхтя, они выговаривали:
— Sancta Dei Genetrix… Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra… [8]
Тут к Виктору прорвался остролицый типчик. Задрав чёрную рясу, он больно пнул Акимова, схватился за распятие и взревел:
— Сгинь! Изыди, нечестивый!
Его старофранцузский Виктор понимал с пятого на десятое, хотя какая теперь разница? Всё кончено. Живьём взяли демона.
Сейчас его бросят в застенки инквизиции, будут пытать, а после сожгут на костре… Акимова резануло жалостью, и он заплакал.
Сквозь слёзы Витя увидал, как протаивают кирпичи, по второму разу освобождая проход. Но не для него.
Стащив у мадам Лассав целую тарелку плюшек, Олег с Пончиком тихо наслаждались ими в тени беседки. Начало мая, душистый чаёк в термосе, выпечка, исходящая ванильным духом, — что ещё нужно для счастья?
— А ты почему не бреешься? — спросил Шурик, щепетно беря плюшку, пятую по счёту. — Угу…
— Лень, — признался Сухов. — Бородку, что ли, отрастить?
— Совсем ты без Алёны распустился, — пригвоздил его Александр.
— Расслабился просто… — потянулся Олег. Откинувшись на беседочные перила, он засвистел незамысловатый мотивчик: «Пора-пора-порадуемся на своём веку…»
Пончик шумно вздохнул, сощурился мечтательно.
— Знаешь, — сказал он, — а я бы хотел попасть туда, ко временам д’Артаньяна, кардинала Ришелье… Угу.
Сухов фыркнул.
— Мало тебе Византии?
— Сравнил! Мрачное Средневековье и начало XVII столетия. Есть же разница!
— Да никакой. Та же грязь, те же грубые нравы, только… это самое… кровь тебе пустят не мечом, а шпагой.
— Шпаг мне, шпаг! — театрально продекламировал Шурик и вдруг нахмурился: — А куда это Витька пропал? Что-то я его не вижу. Угу…
— В замке, наверное, — пожал плечами Олег, раздумывая, съесть ли ему ещё одну плюшку, последнюю, или пора завязывать.
Александр беспокойно заёрзал.
— По-моему, он на нас обиделся, — предположил он.
— Разве? — сказал Сухов, с сожалением отставляя пустую чашку.
— Да, да! Он нас так звал, а мы… Давай сходим?
— Неохота, Понч…
— Ну давай! Ты что, сюда толстеть приехал?
— Щас получишь…
— Ну, Олег!
— Господи, как ты меня достал… Пошли.
Обрадованный Шурик тут же выбежал на солнце и крикнул:
— Яр! Пойдём с нами!
Наверху что-то упало, и в окне показался встрёпанный Быков.
— Чего тебе надо? — сонно сказал он.
— После обеда спят либо аристократы, либо дегенераты! Угу… Пошли в замок!
— С чего бы я туда пёрся?
— Это ж твоё «дворянское гнездо»! Пошли!
— Ёш-моё! Как же ты мне надоел уже… Иду!
Десять минут спустя все трое неспешно брели по улочке. Ярослав обратил внимание на предвыборные плакаты, расклеенные повсюду, и спросил:
— Понч, а ты бы за кого голосовал?
— Не знаю… За Олланда, наверное. Социалист всё-таки. Угу…
— А ты? — Быков повернулся к Сухову. — За Саркози?
— Ещё чего.
— А за кого?
— Чего ты ко мне пристал?
— Нет, ну ты скажи!
— За Марин Ле Пен, — усмехнулся Олег.
— Она же ультра, — удивился Шурик.
— Потому и голосовал бы. Все эти высоколобые, прекраснодушные интели-либерасты изнасиловали Европу. Напустили негров с мусульманами, теперь гомосекам задницы лижут…
— Расист и гомофоб! — заклеймил его Яр.
— Не говори ерунды. Африканцев с арабами надо было работать заставить, а не брать на содержание. Пусть бы учились, поднимали свой культурный уровень, а то ведь фигня получается: европейцам уже крестики нательные носить нельзя — не политкорректно, видите ли! Зато святые понятия «мать» и «отец» упраздняются, будут теперь «родитель А» и «родитель Б». Гомосятина полная!