Багатур - Большаков Валерий Петрович. Страница 45

— Ну, не так уж и плохо, — повеселел Роман Ингоревич. — Я-то всего и успел, что сотни три вывести. Еле пробились… Думаю, тысячу призовём в ополчение. Ты да я да Всеволод — этак наберём цельный… как его… слышь, «мунгал»?

— Сам ты мунгал! — оскорбился Пончик, шмыгнул носом и проворчал: — Тумен наберётся, тьма народу. Угу…

— Во-во! — подхватил князь. — Я что и говорю.

Люди Еремея Глебовича всё прибывали, ходили вокруг, искали знакомых. Сам воевода с Романом Ингваревичем степенную беседу повёл, а Шурик нахохлился. Тоска его взяла. «Цельный тумен…» И что? Великая ли это сила — против семи-то туменов?

Александр с тоскою глянул на восток — занималось хмурое утро 22 декабря. И до рези в глазах, до боли сердечной захотелось ему вернуться в славный 937-й, где и веры хватало, и любовь была, и надежда не умирала…

Глава 15,

в которой Олег встречает Новый год проездом

Ворвавшись в Рязань, сотня Эльхутура рассеялась по улицам и переулкам, нукеры принялись увлечённо грабить богатый город, истреблять его жителей — в общем, отыгрываться за долгую осаду.

Изай Селукович время зря не тратил, не шарахался по Рязани, а повёл своих на княжеский дворец — уж там-то их ждала знатная добыча!

В хоромах их встретил лишь один хромой дедок, зело вредный, но точно знающий, с какого конца у меча остриё. Джарчи с Чимбаем ненадолго задержались, уделывая хромца, а после присоединились к остальным, торопливо взламывавшим замки на княжеских сундуках.

Шубы собольи, на меху куниц и горностаев, одежды шёлковы, атласны, с аксамиту и парчи, роскошные шапки бобровые, сапоги из юфти и сафьяну — всякого добра хватало в сундуках Князевых. Олег сразу вернул долг куману, отдав доху кунью за шубу овчинную.

Поднявшись в покои княгини, он пересыпал в баксон содержимое пары ларчиков, подумал, вернул всё обратно — и уложил в суму оба ларца. Искусной работы, выполненные из красного дерева, они были отделаны фигурными серебряными уголками, накладками из слоновой кости, инкрустированы каменьями — «тара» сама по себе кладом была! А внутри и понизи жемчугов розовых, и тяжелые ожерелья из ажурных золотых цветков с сердцевинами из яхонтов, и цепи, унизанные крупными сапфирами, и увесистые витые гривны шейные, и подвески, и перстни, и серьги. «На жизнь хватит…» — усмехнулся Сухов.

Спустившись в палаты, он угодил на фуршет — нукеры притащили из кладовок и погребов вина и мёду, окороков и хлебов, яблок мочёных, изюму, сыру.

— Присоединяйся! — сказал Джарчи, делая широкий жест.

Олег присоединился с удовольствием. Он вовремя успел отрезать себе изрядный кус копчёного мяса, отхватить ха-арошую горбушку каравая, когда в палаты повалили кешиктены, решительно очищая помещение от нукеров Изая. Нукеры возмутились, но тут в хоромину пожаловал сам Бату-хан, а за ним повалили Чингизиды — Шайбани, Орду, Мункэ, Гуюк, Кюлькан. Степенно вошли Субэдэй-багатур и Сили Цяньбу.

Сухов на цыпочках удалился, по ступенькам поднявшись на балкон, куда выходила дверь светёлки. Изай с бойцами прошмыгнули в комнату, а Олег остался на балкончике, благо тут и скамеечка нашлась — видно, княгинюшка её под ноги подставляла, в кресле сиживая. Точёные столбики перил хорошо скрывали сидящего, открывая ему скудный обзор.

Откусывая то от каравая, то от окорока, Сухов откинулся спиной на резные балясины и стал свысока наблюдать за гулянкой вышестоящих.

Баурчи, ведавшие ханским столом, быстренько организовали пир «по-походному» — затащили в хоромы маленькие столики, пока царевичи с полководцами чинно рассаживались по лавкам, а после торжественно внесли золотые и серебряные блюда с мясом. Чингизиды получили по блюду каждый — знак высшего почёта. Сили Цяньбу и Субэдэй делили одно блюдо на двоих.

Баурчи встал на колени перед Бату-ханом и заговорил с выражением:

— О, неодолимый доблестный хан! Да пошлёт Вечно Синее небо благословение на голову твою! Да посетит тень Священного Воителя эти палаты, где мы сидим. Пусть жёны твои двенадцать раз будут плодоносны, и их глаза озарятся радостью, увидев, что родился сын, а не дочь. Да не отступит никогда от тебя богатство! Да окружит твой шатёр тьма верблюдов, везущих злато, и тьма жеребцов, навьюченных серебром. А если кто умыслит зло против тебя, пусть того покарает бог Сульдэ, наслав тьму несчастий и бед!

— Ой-е! — вскричали ханы и дружно отхлебнули из чаш княжеское вино.

Баурчи поднёс Бату-хану золотое блюдо с горячим, сочащимся мясом и варёной головой барана. Батый взял двумя руками блюдо и поставил перед собой. Выхватив тонкий кинжал, он отрезал баранье ухо и передал блюдо старшему брату Орду, сидевшему справа. Большой и грузный, Орду быстренько вытер руки, вымазанные в сале, о полу собольей шубы с золотыми пуговицами и принял угощение.

— Мой почтенный старший брат, — промурлыкал Батый, — я твой вечный нукер!

Расчувствовавшись, Орду облизал щёки Бату-хана, [124] твердя:

— Ты одержишь девятьсот девяносто девять побед, достойных твоего деда! А я тут для того, чтобы отгонять от тебя желтоухих предателей!

«А чего это я всухомятку?» — спросил себя Олег. Тихонько поднявшись, он пригнулся под низкой притолокой и вошёл в светёлку, где пили и закусывали нукеры Изая.

Кружки Сухову не нашлось, и он отпил прямо из кувшина. Вино оказалось красным и сладким, тогда Олег отхлебнул ещё. Хорошо пошло!

— А чего ты ушёл? — ухмыльнулся Джарчи. — Хан уже знает тебя, ты и в юрте его бывал… Вы с ним как друзья!

Олег фыркнул.

— Бурундук дружил с медведем, — проворчал он, — и стал полосатым.

Нукеры рассмеялись, прикрывая рты, дабы не прогневать ханов.

Изай вытер руку об правый гутул и потянулся за чаркой. Чимбай мигом плеснул ему вина.

— Печень усыхает, как подумаю, сколько нам ещё топтать тутошние снега, — проворчал арбан-у-нойон.

— Снега и в степи полно, — рассудительно заметил Судуй.

— В степи нет лесов, — возразил куман, — там ничто не застилает взгляд!

Осоловев от сытной еды и хмельного вина, Олег сказал:

— Вы как хотите, а я спать завалюсь.

Бросив на лавку пару шуб, он лёг и укрылся третьей. Сухов до того устал, что ни говор нукеров, ни галдёж ханов не помешали ему задремать. Мысли пошарахались, покрутились и стали успокаиваться, принимать ход неспешный и вялый…

…Отдохнув как следует, Олег подкрепился остатками пиршества, прошёл к двери, переступая через храпящих нукеров, и выглянул в горницу. Верховного командования было не видать, одни следы жизнедеятельности повсюду. Погуляли ханы…

Проверив, легко ли вынимается сабля, Сухов выбрался на свежий воздух.

На улице было тихо. Северный конец города догорал — сизый дым стелился над чёрными, обугленными брёвнами.

Савраска, привязанный к коновязи, радостно зафыркал, замотал головой — узнал хозяина.

— Застоялся, что ль? — ласково потрепал его по шее Олег. — Ну, давай, пробежимся чуток…

Конь был не против. Сухов проехал на южную сторону, ещё не тронутую пожарами, и, сам того не желая, догнал Бэрхэ-сэчена.

Тысяцкий ехал, поторапливая чагравого, и как-то уж очень целеустремлённо. Олег не мешкал — заехал под защиту распахнутой створки ворот, подумав, что лучше не мозолить врагу глаза.

Решив было воротиться до своих, Сухов задержался — поведение Бэрхэ-сэчена стало подозрительным.

Минган-у-нойон заозирался, направляя коня к Успенскому собору. Спешился за оградкой, привязал коня и двинулся к церковному подвалу.

— Чем дальше, тем интереснее… — пробормотал Олег.

Живо спрыгнув с коня, он поспешил к храму. Подбежав к решётчатой двери подвала, Сухов сторожко спустился в стылый коридор. Из-за второго поворота выдавался дрожащий свет свечи.

«Вечно приходится подслушивать, да подсматривать…» — мелькнуло у Олега. Осторожно выглянув, он рассмотрел широкую согбенную спину Бэрхэ-сэчена, читавшего некий пергамент или бересту — в потёмках не понять. Дочитав, минган сжёг послание, тут же достав чистый пергаментный листок. Открыл калямницу [125] и начал сосредоточенно составлять ответ. «Или донесение?» — мелькнуло у Олега. Уж больно всё походит на суровые будни разведчика, заброшенного в тыл врага…