Пират - Большаков Валерий Петрович. Страница 5
— Если я и свинья, то русская! — крикнул он в ответ, разводя руки — мол, без оружия, прошу учесть.
Из кустов показался молодчик весьма живописной наружности — в полосатых штанах, заправленных в ношеные ботфорты, в безрукавке на голое тело.
Его круглую голову с жидкими волосёнками венчала фетровая шляпа с роскошным плюмажем.
Брыластые щёки круглоголового покрывала трёхдневная щетина, а в руках он сжимал пару пистолетов.
— Какая-какая ты свинья? — переспросил он, глумливо ухмыляясь.
— Заткнись, — вежливо посоветовал ему Сухов. — Я — русский, из Московии. [5] Зовут Олег… Олег Драй.
Он был зол — на всех, на себя, а потому не стал, как обычно, представляться Олегаром. Да и чего ради?
А dry по-английски будет — «сухой».
Как ещё перевести свою фамилию? Ну можно по-французски — sec. Фигня какая-то. Почти что «гомосек»… Или «зэк».
А по-испански как? Вроде frio. Ага! Олего Фрио.
Олигофрен?.. Нет уж, спасибочки… Пусть лучше Драй.
— Олего? — переспросил молодчик, малость на испанский манер.
— Можно и так, — пожал плечами Сухов, прикидывая, идти ему на прорыв или не стоит. Выходило, что лучше обождать.
Тут кривоносый поднялся на карачки и резво вскочил, имея намерение нанести Сухову телесные повреждения.
Олег не стал дожидаться нанесения травм — в очередной раз вышибив дух из громилы, развернул его к себе спиной и укрылся за этим полуживым, вяло трепыхавшимся щитом.
— Опусти пистолеты, слышишь?
Круглоголовый задумчиво почесал дулом щёку и сунул один из пистолей за кушак. Другой он опустил.
— Тебя-то самого как величать, стрелок? — осведомился Сухов, отталкивая сомлевшего верзилу с серьгой (не забыв присвоить его нож). Верзила коротко хрюкнул, валясь Олегу под ноги, а «стрелок» восхищённо покрутил головой.
— Ну и нагле-ец… — протянул он. — И откуда ты такой взялся?
— Из Московии, я уже сказал. Это только и помню, да ещё имя своё — так дали по башке, что всю память отшибло. Год какой сейчас?
— Шестьдесят восьмой, — ответил круглоголовый, поглядывая на Олега с подозрением: не дурит ли его этот странный тип?
— Тысяча шестьсот?..
— Ну а какой ещё?
— Ты так и не представился, стрелок.
— Чак Нормандец, — отрекомендовался владелец пистолетов с важностью, достойной, как минимум, герцогского титула. — Морской Пёс!
Тут причалила шлюпка, и человек восемь моряков с мушкетонами рысцой приблизились, поглядывая то на Чака, то на Олега.
Нормандец, получив подкрепление, взбодрился — сунул за кушак и второй пистолет.
— Вяжите его, ребятки, — сказал он, кивая на Сухова.
— Брось, Чак, — поморщился Олег, — я и так дойду.
— Закрой пасть! — рявкнул злодейского облика матрос, заросший курчавым волосом по самые брови.
— Свою захлопни, лохматый, а то воняет.
«Лохматый» взбеленился и резко ударил Сухова толстым стволом мушкетона. Не попал.
Олег увернулся, перехватился, вырвал оружие из цепких лап волосатого и заехал ему прикладом в живот.
Крутанул мушкетон, наводя на Чака, вот только не учёл, что рыжий отморозок, валявшийся у него в тылу, оклемался.
Удар. Боль. Тьма…
Пришёл он в себя в закутке, пропахшем прелой парусиной.
Было темно, но солнце прорезало щель над низкой дверцей.
Сухов шевельнулся и еле сдержал стон — отходили его как следует, все бока болят. Но рёбра вроде целы. И руки не связаны.
Чем не позитив?
— Вот же ж… — начал и не договорил Олег.
Откинувшись на ворох парусины, он постарался расслабиться. Удовольствия, правда, не получил.
Былая злость прошла, оставив по себе усталость и глухое раздражение.
Сухов поморщился. Гадство какое…
Даже то, что он спас дочку, утешало мало.
Спору нет, оказавшись в семнадцатом столетии, на пустынном берегу, ребёнок был бы обречён.
Но чего ж ты сам такой неповоротливый, такой медлительный! Может, стоило Наташку не отбрасывать, а, схватив в охапку, вдвоём стартовать к лагерю?
Ага, и очутиться здесь!
Чтобы какой-нибудь тутошний чадолюб, замочив папашу, сюсюкал, пуская слюни: «А кто это у нас такой ма-аленький? А кто это у нас такой пу-ухленький?» Брр…
Олег полапал себя по карманам. Ножа не было. Реквизировали.
Сухов вздохнул. Какой-то он неправильный попаданец — ни ноутбука, ни «калаша»…
Босяк. Зато весь в белом…
Состояние было очень странным, будто он попал то ли в свой собственный, то ли в чужой сон.
Нет, Олег верил, что на дворе — одна тыща шестьсот шестьдесят восьмой, и всё вокруг «по правде», но и некая инерция жила в нём, не выветривались понятия двадцать первого столетия.
Будущее плохо таяло в минувшем, как кусковой сахар в остывшем чае.
Благо руки-ноги жили будто бы отдельно от рассудка, подчиняясь голым рефлексам. Оттого и жив до сих пор…
Хм… Качает, однако, не слабо. И солнце уже не засвечивает контур двери. Потемнело, словно ночною порой.
Зато как ветер гудит в снастях… Не иначе буря надвигается.
Олег пошатал дверь, пробуя её на прочность, и в этот самый момент она распахнулась настежь.
Нагнувшийся под притолокой Чак резко отшатнулся. Загудело дерево.
— А, дьявол! — прошипел Нормандец. — Что, на волю решил податься?
Страха в нём заметно не было.
— Полезно бывать на свежем воздухе, — сдержанно ответил Сухов.
Посопев, Чак спросил деловито:
— К кораблю привычен ли?
— Есть немного.
— Поработаешь с парусами. Шторм идёт!
— Вижу, — сказал Олег, оглядывая посмурневшее море и бешено несущиеся тучи.
— Тогда чего стоишь? Марш!
Сухов не стал спорить — волны уже захлёстывали, с грохотом колотя в борта, словно в там-там.
Когда море спокойно, то яхта или галиот кажутся прочными и основательными, почти как твердь земная.
Но стоит только подняться буре, и бешеные порывы ветра живо выдувают обманчивые впечатления — даже большой корабль представляется жалкой скорлупкой среди кипени волн, чудом удерживающейся на плаву.
Олег не стал признаваться «морскому псу», что когда-то ходил в капитанах. Во-первых, было это сорок лет тому назад, а, во-вторых, он так и остался недоучкой. Его знали, как Капитана Эша, ценили за удачливость, оказывали респект, но кто управлялся с квадрантом, прокладывая курс? Кто ставил паруса, гоняя матросов?
Мулат Диего или Жирон Моллар…
Сощурившись, Олег осмотрелся и хмыкнул: всё как тогда.
Матросы носились по палубе, шатаясь и оскальзываясь.
Все паруса были убраны, кроме грот-марселя, надутого так, что канаты, удерживавшие парус за углы, звенели внатяг.
— Чего не убираете? — проорал Олег, завидя знакомого — рыжего и конопатого. — Мачту же сломит!
Тот осклабился.
— А, московит! — закричал он. — Как отдыхалось?
— Я спрашиваю, что с парусом?
— Заело! — тонким голосом провопил ещё один знакомец — кривоносый. — Резать надо!
— И чего ждать тогда?
— Тебя ждали, московит!
Рыжий торжественно вручил ему нож.
— Чтоб вы сдохли! — искренне пожелал Сухов и полез на мачту.
Удержаться на вантах было нелегко, мачта качалась с пугающим размахом — то тебя всего прижимает к выбленкам-перекладинам, то ты повисаешь на одних руках, а внизу шипит и ярится море.
Ухватившись за ванты одной левой, Олег полоснул ножом по натянутому парусу. Грот-марсель хлопнул с пушечным громом, разрываясь надвое.
Разделавшись со снастями, Сухов проводил в полёт рваный парус, уносимый ветром и похожий на растрёпанную птицу.
А буря всё набавляла и набавляла обороты, раскручивала и раскручивала непогоду.
Ветер уже не свистел — он ревел, устраивая толчею из волн, срывая с них пенные гребни и разнося над морем водяную пыль.
Бедный галиот взбирался с вала на вал, содрогаясь всем своим корабельным существом.
Влажная, грохочущая мгла затянула простор.
Метилось — ещё одно мгновение, и «Ундина» рассыплется, оборачиваясь ворохом щепок, ибо не по силам паруснику этакое буйство.