Ярость мщения - Герролд Дэвид. Страница 76

– Кто еще боится темноты? – спросил я. Поднялись почти все руки. Моя тоже. Алек зашевелился у меня на коленях и поднял единственную лапу медведя.

– Темнота – хорошая страшилка. Давайте послушаем, как мы боимся темноты.

На этот раз звуки были другие, но не менее жуткие. Маленькая Айви перестала улыбаться. Она не понимала, куда я клоню.

– А я не боюсь темноты, – сказал Дейви Холмс.

Он и Крис Хинчли сидели бок о бок. Крис был немного бледен и крепко держался за руку Дейви.

– Угу, – подтвердил Крис. – Страшно только тех, кто прячется в темноте.

– Больших волосатых людей с длинными черными волосами и колючими бородами, – подхватил Дейви. – Это они прячутся. Я их не люблю. Боюсь, что, когда вырасту, я стану похожим на них.

– Там низенькие круглые жирные человечки с красными лицами, – сказал Крис. – Я не люблю маленьких круглых человечков, которые говорят неприятные веши.

– Большие – это женщины, которые кричат на тебя, – откликнулся Тоби-Джой. – Я их боюсь.

– А я боюсь, что моя мама не вернется, – вступила маленькая пухленькая девочка, которую мы звали Пони.

– А я боюсь, что моя вернется, – сказала Хрусталочка. – Я боюсь маму.

Неожиданно наступила тишина. Страх принял иные размеры, и от этого детям стало явно не по себе. Как будто почувствовав, что такого объяснения недостаточно, Хрусталочка добавила: – А моя мама хотела сделать мне больно. У нее был большой нож, но я убежала и спряталась от нее.

– Моя мама заперла меня в темном шкафу, – предложила Холли свой вариант. По сравнению с Хрусталочкиным он выглядел жалким, но для Холли это было самое страшное. – Моя мамочка ударила меня и заперла в темноте.

На Хрусталочку это не произвело впечатления.

– Моя мать обещала меня изуродовать, если поймает меня. Она сказала, что мне бесполезно прятаться. Би-Джей говорит, что спрячет меня от нее, но я-то знаю, что мать не успокоится, пока не найдет меня, она всегда находит все, что ищет.

Такая возможность заставила некоторых детей нервно оглянуться. Черт, я и сам хотел того же, но подавил это желание. Моя догадка оказалась правильной: эти дети – просто виртуозы по запугиванию самих себя. Проклятье! Они пугали и меня.

Тогда заговорила Ким по прозвищу Кимми Ковырялка. Я заметил, что она крепко прижимает к себе руку Ника.

– Я боюсь чужих, – призналась она. – Особенно чужих детей. Особенно Ричарда.

Я ничего не понял. Кто такой Ричард? Здесь, в Семье, никаких Ричардов не было. Тем не менее Маленькая Айви за ее спиной что-то отчаянно застрочила в своем блокноте. На ее лице читалось мрачное удовлетворение. Многое сейчас всплывало на поверхность. И многое должно было последовать за этим.

– Фостер, – тихо произнес Томми. – Я не хочу возвращаться к Фостеру. Он затаскивал меня в постель и делал мне больно. Я кричал, и он кричал и обещал, что больше не будет этого делать. Но делал.

Алек не шевелился, но я ощутил, как он напрягся и внимательно слушает. Я опустил на него глаза. Он прижимал к себе медведя – маленькая копия меня самого. Неужели он снова уходит в себя? Я почувствовал, как сильно сжимаю его, и ослабил руки. Может, он тоже отпустит своего медведя? Интересно, не придавливаем ли мы его все скопом? Может быть, ему необходимо свободное пространство, чтобы шагнуть навстречу нам? Я не знал. Что, если мы ошибаемся? Я погладил Алека по голове и легонько поцеловал в макушку.

– Все это очень страшно, таких страшных вещей я еще не слышал, – сказал я. И сказал абсолютно искренне. Все, что мог придумать я, не было страшнее того, что пришлось пережить этим детям. Но я лишь слегка царапнул самую поверхность. Дальше этого предела они меня просто не допускали. – Хорошо, – сказал я. – Теперь я хочу, чтобы вы знали: бояться – нормально. Иногда действительно происходят вещи, которые пугают. Ничего ужасного в том, чтобы их пугаться, нет. Но иногда мы носим в себе страх еще очень долго после того, как страшные вещи уже исчезли. И знаете что? Мы забываем закричать. А это необходимо. Когда я дам знак, но не раньше, мы все закричим и зашумим, как будто нам страшно, как будто мы перепуганы до смерти, договорились? Все готовы? У всех есть что-нибудь страшное, о чем можно думать? Отлично, тогда закройте глаза, если хотите, и испускайте все испуганные звуки, какие можете.

Низкий стон, всхлипы, плач на высокой ноте, визг, крики, хныканье.

Целая симфония. Какофония. Хор мучительных криков.

Изливающиеся эмоции были невероятно черными и неистовыми, они кипели и бурлили, как вулкан. Страх становился все более и более мучительным, словно забивали ледяной кол в позвоночник, в сердце и в основание черепа, и он выходил наружу со стонами, криками, вздохами, визгами…

Они становились все громче и громче, и мне начало казаться, что мы сходим с ума…

А потом, очень быстро, рев ослаб, поколебался, на какой-то миг собрался с новыми силами, а затем – пресытился, захлебнулся, истратил себя, истощился – и пошел на убыль. Первыми замерли визги и крики, а потом, словно испугавшись сами себя, стали затихать и рыдания, лишь то там, то здесь в круге слышалось тихое всхлипыванье.

Я обвел всех взглядом. Дети выглядели ошеломленными, оцепеневшими, испуганными, измученными.

И в то же время – более живыми, чем когда-либо. Словно рассылалась стена бесчувственности, за которой они прятались.

– Я не хочу больше играть в эту игру, – заявила Холли. – Она неинтересная.

– Мы почти закончили, – успокоил я ее. – И обещаю тебе, что последняя часть будет намного интереснее.

Дети очень нервничали. Следовало поспешить.

– Хорошо, слушайте. Мы почти добрались до конца. Осталась только одна вещь. Я хочу, чтобы вы опять закрыли глаза и снова притворились. Только на этот раз притворитесь, что вы – самая страшная вещь в мире, что все боятся вас, все чудовища, и плохие люди, и те, что прячутся в темноте, – все вас боятся! Закройте глаза и представьте, что они улепетывают от вас во все лопатки, только для этого вы должны испугать их, хорошо? Готовы? Пусть все будут большими, сильными и страшными и пугают всех плохих чудовищ в мире. Ну, давайте!

Этот звук был самым громким – и самым радостным, Бетховен позавидовал бы такому вдохновенному хору. Он был нестройный, и прекрасный, и отвратительно громкий, и я любил каждый звенящий децибел его вызова.

– Злитесь на чудовищ! – кричал я. – Скажите им, что вы о них думаете. Велите им убираться ко всем чертям! Скажите им, пусть подавятся сами собой!

Пожалуй, я и сам немного увлекся, но дети не возражали. Они смеялись, и кричали, и ликовали, и вскоре уже прыгали – растворяясь в смехе, и в счастливых слезах, и в объятиях, и в поцелуях, и в глупо-грустных улыбках, и все было прекрасно, и какой-то миг они почти что выглядели нормальными детьми.

Они выглядели даже счастливыми.

Мы обнимались, и смеялись, и кончили тем, что попрыгали в бассейн и устроили самое грандиозное морское сражение в мире, и это была самая счастливая летняя ночь в моей жизни – и в их тоже.

Я ухмылялся, как шизофреник, от удовольствия. Это сработало. Я справился!

38 КАПЛЯ АДА

Разумеется, Бетти-Джон устроила мне головомойку.

– Ради всего святого, ты хоть подумал, что делаешь? – спрашивала она. – Кимми Ковырялку до сих пор мучают ночные кошмары. Симона все время плачет. Алли и Дейви боятся спать одни. И поверь мне, тебе не захочется узнать, что натворил Джим Полей!