Черная царевна - Глазнева Оксана. Страница 2
Мирослав вышел из кареты.
Башню окружала каменная ограда. На небольшом плацу перед входом в башню выстроился караул. Сержант Любава Когут, начальница внутренней охраны, выступила вперед, ожидая приказов.
— Как сегодня ее высочество? Здорова? Хорошо ела?
— Так точно, ваше величество.
Они пересекли двор и зашли в темное помещение башни. Широкая винтовая лестница уходила вверх.
Комната под крышей башни запиралась снаружи, но, из уважения к царевне, было принято стучать. Мирослав ударил три раза. Подождал.
— Да! — раздалось из-за двери.
Сержант Когут отперла замки, и царь вошел.
Большая круглая комната под крышей башни была вразнобой заставлена книжными шкафами, стопками цветочных горшков и пустыми мольбертами. В воздухе стоял запах акварели, сырой земли и пыли. У восточной стены, как пристань в Цветном море, стояла кровать. У западной — письменный стол.
Комната больше походила на склад, чем на девичью спальню, но Мирослав уже привык. Надя обожала делать перестановки. В маленьком мире, ограниченном комнатой и садом на крыше, эти перемены создавали видимость свободы. Мирослав, испытывая угрызения совести, рад был потакать нехитрым прихотям дочери. Он нанимал художников, которые расписывали стены жар-птицами и единорогами; заказывал для кукол точную копию дворца; покупал на островах шелковые обои… Все что угодно, лишь бы возместить отсутствие свободы и любви!
— Папа, это вы!
Царевна отложила книгу и поспешила навстречу отцу.
Наденька была невысокой и тоненькой, как молодая ива. Черные косы уложены короной вокруг хорошенькой головки. В светло-карих глазах, окаймленных густыми ресницами, виден ум. Губки как лепестки пионов и аккуратненький носик подчеркивали ее миловидность. Портили прелесть юной царевны лишь обломанные от работы в саду ногти и болезненная бледность лица.
— Я не ждала вас! Ужасно, что вы видите этот беспорядок!
— Не страшно, дорогая. Найди мне какой-нибудь стул.
Царевна сняла передник, измазанный зеленью, бросила на стол поверх учебников, смахнула с дивана ворох разноцветных штор и мебельных обивок и усадила отца.
— Приказать подать чаю?
— У меня мало времени, милая. Лучше расскажи, как успехи в учебе. Тебе нужно что-нибудь?
Она улыбнулась, присела на край дивана, сжала руки на коленях.
— Спасибо, папа, у меня все есть. Пан Рукша принес новые книги. Он рассказывал, что ему доставили их с самого Побережья. Очень красивые.
— Вот и чудесно, милая. Может, что-то еще? Я слышал, твой карликовый апельсин не вынес наших холодов?
— Не вынес… — грустно улыбнулась Наденька. — А как наш урожай в этом году? Собрали?
Царь помрачнел:
— Собираем. Дожди мешают.
— А как же бал? Отменят?
— Ни в коем случае!
— Я жду фейерверков. Было бы чудесно в этом году добавить алого и желтого. Вот бы еще дождь не собрался!
Мирослав слушал ее щебет и сам не понял, когда стал улыбаться. Надежда разложила ткани, затем подхватила, унесла куда-то за ряды шкафов, вернулась, уселась на полу у ног отца.
— В этом году будут сватать Василису? Я слышала, что у короля Веита двенадцать сыновей. Вот бы нам породниться с Побережьем!
— Не думаю, что он захочет взять ее в невестки. Брак коронованных особ это всегда сделка, дорогая. Им она не выгодна.
— Неужели король Веит ни одному из двенадцати сыновей не позволит жениться по любви? Вы же позволяете Василисе выбрать себе мужа?
Мирослав улыбнулся:
— Просто я безмерно люблю своих девочек.
— Тогда я могу в этом году приехать на бал?
— Нет.
Мирослав растерялся от неожиданного вопроса, поэтому ответил резче, чем хотел.
— Почему?
Царь помрачнел. Именно из-за таких вопросов он все реже навещал дочь и все быстрее заканчивал встречи.
Когда царевне исполнилось шесть, она начала спрашивать. О себе, о своем заточении и о башне. Почему живет здесь одна? Почему не приходят сестра и мама? Как долго ей быть здесь?
Пришлось выдумать для девочки красивую сказку. Мирослав солгал, что есть пророчество: приедет королевич, женится и заберет в свой дворец, а до тех пор Надежда не может выйти из башни, иначе умрет. Девочка поверила. Десять лет она тихо жила в башне, прилежно училась и ждала суженого.
Четыре языка, арифметика, география и история. Мирослав не ограничивал дочь в знаниях. Надя прожила в заточении семнадцать лет, на что еще ей тратить силы и время? Но время шло. Все сложней лгать ей в глаза, да и она все меньше верила в ложь.
Наденька не умела скрывать чувств, и Мирослав видел — с прошлого дня рождения ее что-то тревожит. Она не рассказывала о своих тревогах, но все требовательней становились ее вопросы и взгляд.
— Как долго я буду ждать своего суженого, папа?
— Ты знаешь, милая, есть пророчество! Мы не можем его ослушаться!
— Папа, если это лишь сказка, вы скажете мне? Я уже не ребенок, у вас нет причин ограждать меня ложью.
— Есть пророчество…
— Разве мой суженый не должен увидеть меня, чтобы влюбиться? Никто не постучится в дверь комнаты, расположенной на верхнем этаже такой высокой башни!
— Это воля богов, а не моя прихоть. Будь послушна, и твое терпение вознаградится.
Надя хотела добавить что-то еще, но сдержалась. Закусила губы, глотая необдуманные слова. Мирослав ждал, но дочь молчала. Тогда он поднялся.
— Что ж, дорогая, мне пора.
— Конечно, папа.
Мирослав поцеловал дочь в лоб и вышел. Он понимал, что разговор не закончен, но продолжать его не мог.
Когда дверь за царем закрылась, царевна села на диван и закрыла лицо руками. Не плакала. Время для слез прошло, хотя молчание отца и его ложь разбивали ей сердце.
…Это было чуть меньше года назад.
Надя привыкла к голосам караульных из-за двери. Они дежурили там днем и ночью, часто болтали. В ночь накануне дня рождения Надя была лихорадочно возбуждена и, как обычно, ожидала чуда. Она лежала в темноте, ловила каждый звук, ждала…
— Когда она уже сдохнет?! — в сердцах воскликнула за дверью Любава.
Надя подумала, что ослышалась.
— Тише! Услышит!
— Хорошо бы.
— Любава!
— Сколько лет мы стоим здесь, Рута? Шесть?
— Хватит…
Сердце Нади забилось в груди как бешеное.
— Быстрей бы сдохла! Неужто правда верит в королевича на волшебном коне? Ей сколько? Шестнадцать? Мажья кровь, а мозгов нет.
Царевна заставила себя сесть и вслушаться в разговор. За дверью презрительно хмыкнули.
— Откуда мозги-то? Она здесь с рождения сидит, ничего кроме баек отца не слыхала. Что наплетет — в то и поверит.
— Слушай, а может, нашептать ей? Скажем, что она чародейка, что, ежели об землю ударится, — птицей станет. Может, прыгнет с крыши-то?
Снова смех. Надя опустила ноги на пол, встала с кровати. Она не верила собственным ушам, ей казалось, что это дурной сон, и она ущипнула себя за запястье. На глазах выступили слезы. Нет. Не сон.
— Царь услышит — покатятся наши головушки, — заметила Рута.
— Не покатятся. Разве переведет на стены, а сюда новых дурех возьмут. Орден Доблести ему в затылок дышит. Если хоть один человек из-за Надьки пострадает — и царю несдобровать. Подпалят дворец, как есть подпалят.
Помолчали.
— Думаешь, слышит нас? — спросила Рута.
— Хотелось бы, — зло процедила Любава, — да навряд ли. Люди по всему городу мрут как мухи, а ей сладко спится. Ни души, ни мозгов, ни совести. Проклятая тварь!
Царевна сжалась. Женщины за дверью замолчали.
Много времени прошло с тех пор. За этот неполный год она увидела и услышала много такого, что раньше ускользало от внимания. Как отец отводит взгляд, как кусает губы пани Ожина и брезгливо морщится от ее случайных прикосновений пан Рукша. Надя до сих пор не знала, за что ее ненавидят. Отец продолжал лгать, наставники — уходить от разговора.
Под потолком назойливо жужжала поздняя муха, раздавались голоса стражниц из-за двери, неспешно танцевала в воздухе пыль. Было душно. Она встала и прошлась по комнате.