Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис". Страница 30

Юнги смотрит на Чонгука, взглядом умоляя о помощи, но тот то ли не понимает, то ли понять не хочет. У них обоих в глазах бегущая строка «Давай сбежим отсюда», но они оба не предпринимают и малейшей попытки послать своих фальшивых соулмейтов к чёрту и уйти куда угодно, лишь бы подальше от этого места. Потому что оба идиоты. Оба не способны перечить тем, от кого зависит их дальнейшая судьба.

— Так и будешь молчать? — спрашивает у Чонгука Юнги.

И ожидаемо получает в ответ игнор.

Это слишком. Чонгуков взгляд, чонгуковы сомкнутые губы. Чонгуков отказ поддержать. Юнги хочется орать что есть силы, биться лбом о пол и стены, махать руками… Что нужно сделать, чтобы Чонгук очнулся от своей безучастности и отстранённости? Юнги готов пойти на всё. Размозжить себе голову, ослепнуть, потерять разум, господи, да что угодно. Только бы прекратить эту пытку – быть неважным и ненужным для Чонгука.

Тишина бьёт Юнги по ушам. Все несказанные Чонгуком слова обрушиваются на него огромной волной и оглушают до нестерпимой боли. Юнги оглядывает каждого по очереди, ожидая услышать хоть что-то в ответ, и, так ничего и не дождавшись, забивает на всех и всё сразу: затягивает потуже ремень на брюках, хватает с подлокотника свой пиджак и направляется к туфлям, раскиданным около выхода.

— Знаете что? — в его голосе чистая злоба и агрессия. — Идите вы все нахрен, — Юнги обувается, накидывает на себя пиджак, встав напротив огромного зеркала, и смотрит на отражение Намджуна с нескрываемым пренебрежением. — Делайте, что хотите. Скальтесь друг с другом, меряйтесь членами, решайте, кто и где будет жить. Мне плевать, — он переводит взгляд на Сокджина и долго всматривается в него. — Хочешь знать, что между нами с Чонгуком? — Сокджин тоже смотрит на него не отрываясь и практически не моргает. — Ненависть, — выплёвывает Юнги. — Сильнейшая. Взаимная. Ненависть.

Никто не останавливает Юнги, когда, с сарказмом отдав присутствующим честь, он с психу отворяет дверь и также с психу её за собой захлопывает. Юнги руководит гнев, который взять под контроль невозможно, и ненависть, и, конечно, любовь. Три мощнейших чувства, не захлебнуться в которых, будучи в эмоционально нестабильном состоянии, попросту нереально. Он шагает вперёд по пустой широкой дороге, окружённой деревьями, и даже не думает о том, что находится за городом, где общественный транспорт не ходит. До ближайшей остановки минимум час, на Юнги неудобный костюм и жёсткие туфли, но он упрямо продолжает идти вперёд, не обращая внимание ни на что. Даже на звук захлопнувшейся двери и догоняющих его шагов. Юнги не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто именно следует за ним по пятам. Только один из трёх оставшихся в доме мог пойти домой пешком. И только одному перед Юнги необходимо извиниться.

Юнги не хочет ничего слышать и не собирается останавливаться: шагает всё дальше и дальше от дома, считая тусклые фонари, совсем не освещающие улицу, и пинает попадающиеся по дороге камни. Шаги за спиной не умолкают, не звучат никакие слова вроде «Постой» или «Не убегай от меня», но даже если бы Юнги и услышал их, чёрта с два он бы подчинился. Чонгука хочется прибить к этому сухому асфальту, выместить на нём всё – каждую отрицательную эмоцию, все переживания, страдания, всю боль, – а потом сесть с ним рядом и молчать. Слышать, как он мычит и пытается отдышаться, видеть его недоумение во взгляде и мольбу о помощи и ничего, ничего совершенно не делать. Поступить с ним так, как он поступил. Дать ощутить это сполна. Может быть, тогда до него дошло бы, наконец, как это мерзко – чувствовать себя одиноким. Как это обидно, когда тебя бросают без минимальной поддержки.

Никогда прежде Юнги не был так зол. Он рвётся вперёд, не оборачиваясь, но вслушиваясь в чужие шаги, и всё больше ускоряет темп – для того, чтобы они с Чонгуком как можно быстрее скрылись от взора Намджуна и Сокджина. Чтобы остались только вдвоём посреди безлюдной ночной дороги. Лишь тогда Юнги сможет сделать то, о чём без остановки думает последние десять или пятнадцать минут.

Боль – вот что Чонгук, по мнению Юнги, заслуживает. Раздирающая, заставляющая выть, скрестись ногтями о поверхности. Юнги слишком на эмоциях сейчас, слишком нелогичен в суждениях. Слишком ослеплён своими запутанными чувствами. И только поэтому он, почувствовав на своём плече мягкое прикосновение чонгуковой ладони, резко поворачивается и бьёт его по лицу со всей силы. Он больше не может держать в себе гнев. Он бессилен перед своей ненавистью к Чонгуку.

Ткань пиджака трещит, кисть руки от соприкосновения о твёрдую кость безбожно ноет. Юнги шипит, стиснув зубы, но делает вид, что ему плевать на то, как Чонгук падает на асфальт, не устояв на ногах, и, прикрыв ладонью место удара, устремляет на него поражённый взгляд. Чонгуку наверняка не больно – он слишком шокирован действием Юнги, – зато несомненно страшно и холодно. А ещё, возможно, он не знает, как поступить сейчас: развернуться и уйти обратно к Сокджину или дать Юнги сдачи, чтобы больше не смел вымещать на нём агрессию. Но Юнги не собирается ему подсказывать.

— Что, снова нечего сказать? — он не двигается с места, смотря на Чонгука свысока, и горько усмехается. — Я другого от тебя и не ждал.

— По лицу? — тот отталкивается ладонью от асфальта и, поднявшись на ноги, встаёт прямо напротив него. — Надо же.

— Знаешь, лучше быть таким трусом, как я, — Юнги засовывает руки в карманы и смотрит на Чонгука с вызовом. — Чем таким слабаком, как ты.

Боль – вот что Юнги, по мнению Чонгука, заслуживает. Раздирающая, заставляющая выть, скрестись ногтями о поверхности. Чонгуку срывает тормоза от одной, казалось бы, безобидной фразы, а за ними и остатки разума. Ты ведь именно этого дожидался, да, Мин Юнги? Чонгук бьёт его по тому же месту, по которому только что получил сам, вот только упасть не даёт: хватает за ткань пиджака, удерживая его, махающего руками, на весу, и бьёт второй раз – снова туда же.

— Дерёшься как ребёнок, — изнеможённо смеётся Юнги, выпутываясь из его рук и отшатываясь назад.

Кожу на месте удара зверски жжёт, она будто лопнула или сильно потрескалась. У Юнги кружится голова и всё плывёт перед глазами, особенно Чонгук, который сам замедленно хлопает ресницами, пытаясь сфокусироваться на чём угодно. Но Юнги в прямом смысле слова собирает волю в кулак, подаётся вперёд, забив на собственную слабость, и вновь замахивается на Чонгука, одним ударом заставив его свалиться и начать надрывно кашлять.

— Зато не теряю голову из-за ревности, — шепчет Чонгук, сплёвывая слюну на асфальт.

Но Юнги слышит.

Они здесь одни, нет даже ветра, из-за которого могли бы шуметь деревья, и Юнги долбят по ушам эти чонгуковы хрипы и попытки вдохнуть воздух поглубже, но он стойко держит дистанцию, потому что знает: стоит только подойти к нему, коснуться его щеки своей пыльной ладонью, заглянуть в глаза, и всё, Юнги тут же проиграет. Упустит шанс избавиться от всей этой боли и ненависти. Потеряет самообладание. А он не может этого допустить.

Чонгуку сложно разогнуться и расправить до конца плечи, но он всё равно это делает. Юнги только сейчас вспоминает, что буквально недавно Чонгука исколошматили до сильных ушибов, до текущей из носа и рта крови, и причиной тому был он, Юнги. А тот стоит как ни в чём не бывало, позволяет вновь издеваться над собой, да и сам это с Юнги делает. В Чонгуке больше сил, выносливость его совершенно на другом уровне, и, наверное, именно это позволяет ему снова ударить еле держащегося на ногах Юнги и кое-как устоять, получив от того по лицу в ответ.

Как же больно, боже.

Голова у обоих раскалывается до скрежета зубов, челюсти ушиблены, костяшки разбиты, а они продолжают драться, не поддаваясь друг другу, и непоколебимо молчат о том, что пора бы уже прекратить всё это. Юнги готов получить ещё десять, сто, двести ударов, но уже не хочет замахиваться на Чонгука, потому что тот еле живой и непонятно, как всё ещё остаётся на ногах. Ведь Чонгуку нужен покой, чтобы зажили прошлые раны, а Юнги вновь их вскрывает и делает ещё глубже. Чонгуку нужен отдых, ему противопоказанны любые физические нагрузки, а Юнги гоняет его, будто в последний раз, будто не будет другого шанса. И он может соперничать с Чонгуком хоть десять минут, хоть час, потому что в нём ещё есть какие-никакие силы, но уже не желает этого. Понимание того, что же он натворил из-за глупой злости, как спровоцировал не до конца окрепшего Чонгука на чёртов мордобой, бьёт по нему сильнее, чем это делает Чонгук. Юнги падает от его очередного выпада прямо на спину, ударяясь об асфальт затылком, плотно закрывает веки и раскидывает руки, не в состоянии удержать их на грудной клетке. Это Юнги – слабак. Трус, слабак и придурок. И он больше не собирается бороться за свои мнимые принципы. Если для того, чтобы защитить их, нужно увидеть кровь на лице Чонгука, то и пошло оно всё к чёрту. Чонгук не должен за это платить. Он вообще ничего не должен.