Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис". Страница 34
Юнги всё тот же трус, неспособный отказать тому, кто вызывает в нём страх и отвращение. А ещё Юнги всё так же до безумия влюблён в Чонгука, которому Намджун снесёт голову, если Юнги откажется подчиняться. Какой-то замкнутый круг, бесконечный лабиринт с выходом в один только мрак. Какая-то идиотская игра, изначально пророчащая проигрыш.
У Юнги вновь не остаётся выхода, кроме как представить Чонгука на месте Намджуна и, закрыв глаза, мысленно перенестись в чонгуковы объятия, расплавившись в них и забывшись. Это жалко и глупо – опять притворяться, но Юнги не может прекратить, потому что боится из-за своего неповиновения потерять того, кто является для него единственной причиной держаться и не слать к чёрту такую жизнь. Только воспоминания о Чонгуке и мысли о их неосуществлённых совместных мечтах вырывают из Юнги все рассуждения о бесполезности собственного существования. Больше ничего не способно заставить его бороться.
Юнги сильно погряз. Остановился у самой черты, за которой его ожидает погибель. Будет ли у него шанс выкарабкаться? Сможет ли он пойти против себя самого? И есть ли у него выбор?
Чонгук пробирается в него всё глубже, проникает, перманентно застряв где-то внутри, и от него уже нет никакого спасения. Что ни делай, проговаривает про себя Юнги, куда не рвись, кого ни зови на помощь, – от той правды, что внутри, никуда не спрячешься.
Ведь тот, кто бегает от себя, далеко убежать не может.
*
Юнги измотан уже с утра: Намджун страшно ненасытный, когда дело касается секса. В ногах чувствуется усталость, и не только тогда, когда Юнги стоит под напором прохладной воды, но и когда, отдохнувшим и успокоившимся, подходит к лестнице, ведущей на первый этаж. Непонятно зачем, но, выбежав из ванной и взглянув на Намджуна, уже одетого в узкую белую рубашку, заправленную в чёрные брюки, и застёгивающего на руке серебряные часы, Юнги необдуманно залез в чонгуков свитшот – самую любимую и комфортную вещь в своём гардеробе. Он будто пытался почувствовать с Чонгуком какую-то связь, укутываясь в чёрную ткань, ощутить его поддержку и присутствие рядом. Эта кофта не раз согревала его раньше, когда было холодно, а сейчас Юнги замерзает безбожно. С ним всегда происходит такое, когда его отпускает горячий Намджун.
— Парни, — слышит Юнги, спускаясь вниз по ступенькам. Сокджин машет палочками, не поднимая взгляда от разложенных на столе тарелок. — Вы бы хоть дверь закрыли, что ли.
И его слова не имели бы для Юнги никакого значения, если бы рядом с ним не сидел одетый во всё чёрное Чонгук, который молча ел суп и который наверняка, как и Сокджин, всё слышал. Юнги видит его и хочет застрелиться на месте. Он очень старался быть тише, но этого, по всей видимости, оказалось недостаточно. И пока он задыхался под Намджуном, воображая, что касается его Чонгук, ему даже в голову не пришло, что с первого этажа их будет слышно.
— Может, мне ещё и высылать тебе предупредительные письма о том, что я собираюсь его трахнуть? — поправляя по пути манжеты и разминая шею, Намджун подходит к кофемашине и нажимает на кнопку запуска.
— Отличная идея, — пренебрежительно бросает Сокджин, вставая со стула, и направляется к холодильнику.
— Тебе не помешало бы избавиться от недотраха, братец, — ухмыляется Намджун, протягивая руку к кружке с кофе. — И от зависти.
Сокджин с Намджуном вновь начинают ругаться. Осыпают друг друга колкостями, кидаются обидными фразами и будто забывают на какое-то время, что находятся на кухне не одни. Юнги неуверенно подходит к столу, присаживается рядом с Чонгуком, буквально вплотную, и вжимает голову в плечи, не представляя себе, какими словами может оправдать себя за всё то, что тот вынужден был этим утром услышать.
— Привет, — бубнит он, не решаясь посмотреть на него.
Чонгук не отвечает. Зато тянется за свободными палочками и ложкой, лежащими неподалёку, протягивает их Юнги, а потом чуть пододвигает к нему свою тарелку с супом, словно намекая, что он тоже может из неё поесть.
— Спасибо, — смущённо улыбается Юнги, касаясь его плеча своим, и зачерпывает ложкой немного супа.
У Чонгука на щеке блестит сухая ссадина – наверное, несколькими минутами ранее её обработали, – а сам он молча жуёт рис, чашку с которым тоже поставил между ними. Юнги очень неловко из-за того, что Чонгук делится с ним своей едой, и он старается не брать слишком много, но Чонгук настаивает, подталкивая тарелки к нему ещё ближе, и, что самое странное, не возражает, что Юнги прислоняется к нему.
— Сеанс в силе? — тихо спрашивает Чонгук, подцепив палочками ещё риса.
— Да, конечно, — Юнги начинает часто кивать, обрадовавшись, что Чонгук заговорил с ним, и слабо улыбается. — Скажи только, во сколько мне приезжать.
— В шесть.
— Я буду, — Юнги не обижается на то, что Чонгук отвечает ему сухо. Он счастлив уже от того, что тот, несмотря ни на что, всё равно готов сделать то, что обещал. — Мне что-то взять с собой?
— Всё есть.
— Чонгук…
В голосе отчаянная мольба. Чонгук поворачивается к нему лицом и пронзительно смотрит прямо в глаза, показывая, что внимательно слушает, а Юнги не может ничего сказать, потому что они сидят слишком близко друг к другу. Потому что, когда смотришь на него, в голове резко пропадают все нужные фразы, потому что, когда чувствуешь, как он дышит, сердце стучит так громко, что не слышно орущих неподалёку Сокджина с Намджуном. Внешне Юнги словно пребывает в полнейшем ступоре, однако внутри у него мясорубка, агония. Но когда Чонгук ненадолго опускает взгляд на его губы, вглядывается в них пару секунд, а потом медленно возвращается обратно к глазам, в которых наверняка сейчас видно только «Я схожу с ума, Чонгук» и «Пожалуйста, останься рядом», Юнги становится ещё хуже.
У Чонгука на лице россыпь из маленьких неглубоких шрамов. Юнги никогда прежде не замечал их, как и крохотные тёмные родинки, раскиданные под бровью, на щеке, около носа. Нереально красиво. Изумительно. Юнги вглядывается в каждый сантиметр чонгуковой кожи и выглядит в это время, наверное, на всю башню поехавшим, но ему сейчас совсем не до этого – он сосредоточен только на том, что видит перед собой. А видит он рубцы, оставшиеся после давнишних избиений, – они есть и у него самого, – видит корочки на губах от ещё не до конца заживших ран, видит всю боль, усталость, смирение. И не может понять, как не влюбляться в него ещё сильнее, не тонуть в своих чувствах к нему, не умирать морально из-за его молчания. Наверное, с такой выдержкой просто нужно родиться.
— Прости меня, — шепчет Юнги, чуть заметно мотая головой и часто моргая, потому что от вселенской обиды на себя самого глаза начинают слезиться. — Мне так жаль…
Юнги считает это позорным – заплакать перед Чонгуком. Он ведь взрослый, сильный человек, переживший и не такое. Но правда в том, что Юнги не почувствовал бы такой же душевной боли, как сейчас, даже если бы кто-то избил его до полусмерти. Это всё рано или поздно прошло бы, затянулось и отпустило. Любовь же к Чонгуку, стыд перед ним за уже неоднократный секс с Намджуном, все до последнего чувства и эмоции, зарождающиеся внутри, когда только думаешь о нём, не отпустят никогда.
— Я всё понимаю, — губами произносит Чонгук и осторожно берёт ладонь Юнги в свою.
Юнги было бы легче всё это вынести, если бы Чонгук просто бросил его здесь и ушёл. Сказал «Знаешь, Юнги, задолбали меня эти твои глупые оправдания. Засунь их себе в задницу», скрылся за дверью и пропал без вести. Юнги бы справился. С парой бутылок виски в обнимку, с десятком истерик, с сотнями громких ночей с Намджуном, но он бы справился. А сейчас как ему быть? Принять чонгуково «Я всё понимаю», уверить себя в том, что Чонгук готов простить всё, что угодно, невозможно без ментальной гибели.
— Это так больно, Чонгук… — Юнги еле держит себя в руках, чтобы не разреветься перед ним, и сильнее сжимает его ладонь под столом, умоляя поддержать. — Мне так больно…
— Да, — кивает тот, смотря в глаза всё с тем же пониманием. — Я знаю, Юнги.