Парень из прерий - Нестерина Елена. Страница 3

– А если соседи обратятся в полицию? – удивилась Ребекка. – Увидят, что девочка живет одна, и донесут на вас. А оттуда в органы опеки. И тогда…

Папа и Ульяна долго убеждали ее, что такого точно не будет.

Однако Ребекка продолжала волноваться – ей очень не хотелось, чтобы за этот непедагогичный проступок Иннокентия предали суду и лишили родительских прав. Правда, через некоторое время она вспомнила нелепую и забавную историю, связанную с тем, как когда-то для её двоюродного брата уезжавшие родители в спешке искали няню. Разумеется, они её нашли. Но…

– Работать в их штате можно с шестнадцати лет, – смеясь, объясняла она, – а до шестнадцати человек считается ребенком. И вот нашему пятнадцатилетнему Джону наняли в няни семнадцатилетнюю Меган. Ну они и зажгли!.. Бдительные соседи, которые сообщили в полицию, что брошенный заработавшимися родителями Джон в течение семи часов сидит один дома, не знали куда деться. Кстати, вместе с няней к воспитаннику пришли и её друзья. Всем, кроме соседей, тогда было весело. А Джон и Меган друг другу очень понравились. Им было так хорошо вместе.

Ребекке и Иннокентию тоже было вместе очень хорошо, и вскоре Ульянкин папа сделал подруге предложение стать его женой и поселиться в Москве или в любом другом городе мира. Ребекка Тыквер согласилась стать Ребеккой Кадникофф и жить со своим мужем хоть на Северном полюсе – но только чтобы бракосочетание непременно состоялось на территории США, в её родном городе. Родители Ребекки мечтали о пышной свадьбе единственной дочери, а бабушка Эсфирь отказывалась умирать, пока малютка Бекки не покажет ей своего супруга.

Сначала папа Иннокентий пришел в ужас от того, какие сложности его ждут в связи с международной свадьбой. У невесты, как она спустя некоторое время призналась, даже мелькнула мысль, что женишок решил дать задний ход. Но, к счастью, и женишок от своего предложения отказываться не собирался, и сложностей предстояло не так много, как казалось вначале.

Ульянкин папа был атеистом, а потому сразу подумал, что жениться на прекрасной еврейской девушке окажется делом или невозможным, или связанным с невероятным количеством обрядов и выполнением тысячи условий. Если родственники невесты вполне справедливо покажут ему фигу, то что тогда делать? Непременно принимать иудаизм? А как его принимать? Ради счастья Ребекки Ульянкин папа был готов на все, но стать ненастоящим верующим значило бы пойти по пути обмана… Папа заметался.

Узнав, что же на самом деле беспокоит жениха, Ребекка захохотала и сообщила, что вот уже несколько поколений её предков являются протестантами, да и то очень формальными: ни её бабушка с дедушкой, ни родители даже не венчались. Их хватает лишь на празднование Рождества и Пасхи, пышных свадеб, трогательных крестин и организованных по всем правилам похорон. Так что Иннокентия ждала скромная роспись в нью-йоркской мэрии и роскошное свадебное гуляние в ресторане. Поесть и повеселиться родственники Ребекки любили.

Аллилуйя!

Так что дальше все пошло легче. По скайпу Иннокентий познакомился с родителями невесты. Попросив руки Ребекки, он синхронно хлопнул со своей стороны экрана по ладони отца семейства Вашингтона Тыквера и увидел, как всплакнула на другом конце планеты будущая теща. Бабушка Эсфирь поразила его больше всех, потому что разудало крикнула по-русски:

– Мы согласны! Вашингтон Моисеевич согласен. И Барбара… Как же тебя… Джоновна… А, Ивановна! И Ивановна согласна! Горько! Взвейтесь, соколы, орлами! – И она дзынькнула по экрану компьютера бокалом с шампанским.

Иннокентий замолчал от неожиданности, но тут вмешалась невеста и сообщила обеим сторонам, что все очень рады.

Родители Ребекки начали подготовку к свадьбе.

Процесс пошел.

И через некоторое время Ульяниному папе пришло из Америки приглашение. Пора было собираться…

Только вот если свадьба сорвется, в Соединенные Штаты такого ненадежного женишка больше не пустят.

Ну а пока пустили. И уже через час после приземления «Боинга», Ребекка Тыквер вместе с женихом, его дочерью и их багажом мчалась из аэропорта Кеннеди в дом своих родителей. Ярко, совсем по-летнему светило солнце. Москва провожала Иннокентия и его дочь холодным дождиком, зарядившим сразу после первого сентября. Довольно быстро машина свернула в жилые кварталы. Безликие многоэтажки, пустыри, заросшие камышом и рогозом лужи, вырытые котлованы и помойки – все это очень напоминало обычную окраину любого областного города России. Разве что восьмиэтажек из такого темного коричнево-малинового кирпича у нас нет. Наверное, этот кирпич делали из местной глины. В остальном же картина была знакомой…

– Мы едем по Квинсу, – пояснила Ребекка. – Район такой. Тут так многолюдно. Но он скоро кончится.

Ульяна знала, что их путь лежит в Бруклин. Понятно, что Квинс не Манхэттен, как Алтуфьево не московское Бульварное кольцо. А Бруклин… Он разный.

Среди улиц с невысокими добротными домами в пять этажей и выше стали попадаться особняки с лужайками и кустами роз, отделенные друг от друга аллеями и даже маленькими парками. Все такое красивое и спокойно-нарядное. Явно не новое, чем-то отдаленно напоминающее Италию. Или Францию – что-то такое виделось во всем бретонское… Словно декорации в компьютерной игре: вроде нарисовано все то, что есть на самом деле, но изменено до неузнаваемости.

Не успела Ульяна определиться, что же именно напоминают эти пейзажи, как машина въехала в ворота и остановилась. Перед ними стоял небольшой серо-коричневый особняк, похожие уже попадались за поворотом. Обвивший его плющ, тронутые желтизной кусты – повсюду чувствовался покой и уют.

В дверях тут же появились родственники – из разговоров по скайпу стало давно понятно, что они такие же эмоциональные, как и Ребекка.

Ульяна и её папа немного растерялись от напора давно поджидавших их Тыкверов. Но держались достойно. Хотя Ульяна думала, что сойдет с ума – её хватали, обнимали, хлопали по спине, целовали. А она так не любила, когда к ней кто-то прикасался! Даже когда просто брал за руку! Ни в детском саду, ни в школе, она не могла заставить себя ходить парой с кем-нибудь из детей. Просто шла рядом, довольно быстро убедив своего соседа не обижаться. Ей были настолько неприятны чужие прикосновения, что её просто бросало в дрожь. Ульяне казалось, будто таким образом люди вторгаются в её мир. Но ведь у каждого должно быть свое пространство! Поэтому Ульяна не подпускала к себе никого ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Она сторонилась бесцеремонных весельчаков и болтливых тусовщиц. Даже в толпе старалась идти обособленно, а в переполненном вагоне метро выбирала место у самых дверей или где-нибудь в уголке. Ульянка и с папой-то не обнималась, не чмокала его при встрече и прощании, даже когда была маленькая, не лезла к нему посидеть на коленках. Ну, вот так сложилось. Фобия – не фобия? У каждого свои таракашки. Ульянкины были недотрогами.

А сейчас Ульяна терпела. Это были её новые родственники, которые хотели её поприветствовать. Поэтому обижаться на них и шарахаться было бы глупо.

Вот Ульяна и не шарахалась. Таракашек-недотрог заставила затаиться по углам.

Правда, вот-вот готова была упасть в обморок.

Ребекка, у которой был настоящий талант общения и добрая душа, кажется, поняла, что творится на душе у девочки. И потихоньку оттащила её в сторону.

А родственники все никак не могли угомониться. Ребекка постоянно находилась на передовой, так что уже через двадцать минут все сидели в большой гостиной, пили ледяной чай и, перескакивая с одной темы на другую, то расспрашивали обо всем жениха, то в несколько голосов рассказывали историю, как породнились семьи Тыкверов и Стетсонов.

Ульяна расположилась в маленьком кресле, в которое умещался только один человек (к нему её подтолкнула Ребекка). И, чувствуя, что теряет нить повествования, совсем отключилась от разговора. Ей хотелось только под душ и в кровать…

Хлопая глазами, Ульянка наблюдала за собакой, притаившейся под креслом бабушки Эсфирь. Собака была серо-белая и мордастая, видимо, английский бульдог. Несмотря на то, что Ульяна и её папа были новыми людьми в этом доме, собака почему-то не обращала на них внимания. её настороженный взгляд был направлен на пожилого мужчину, сидевшего в правом углу большого дивана. Скажет ли он что-то, махнет ли рукой, поднесет ко рту стакан или поставит его на столик – собака все фиксировала. Если же он поднимался на ноги, она тоже приподнималась и угрожающе рычала. Так что бабушка Эсфирь даже ойкала от неожиданности, видимо, каждый раз забывая, что под её креслом лежит собака и что она вполне способна подавать признаки жизни.