Ома Дзидай (СИ) - Коробов Андрей. Страница 31

Тварь замолчала. Замахнулась и ударила каменную поверхность перед собой, оставив глубокую вмятину и пустив трещины полукругом.

Они загорелись, поползли кривыми полосами к старейшинам, огибая юнцов и преследуя тех, чьей гибели я ждал.

Единовременно их мельтешащие тела – худосочные, жирные и сложенные крепко – обратились в столбы красного пламени. Ходячие трупы заплясали.

Послушники старались убраться подальше: отбегали и отползали. Но огонь и так не задевал их. Ацурами хотел, но не смел.

Неблагозвучие воплей больно резало слух. Заставляло стыть кровь послушников несмотря на адский жар. Оно грело только меня одного.

Жженные волосы сокращались до иссыхающих луковиц. Одеяния тлели и опадали хрупкими лоскутками, крошась в муку. На верхний слой кожи, тут же смяв и осушив, ложилась невыносимая боль. Она проникала глубже, обнажая мясо. Плоть становилась гарью до самого основания, где желтели опалённые ломкие кости.

Предсмертное безумие стихало. Старейшины падали ниц в прах.

Возмездие свершилось.

Причин подавлять и сторониться радости у меня не имелось. Я упивался ей, как страждущий – пресной водой, найденной им на пятке земли посреди солёного моря.

То, что осталось от старейшин, развеет ветер, разбросав пылью по миру. Души будут мучиться в темнейших уголках Ёми целую вечность – и поделом. Их личности тоже умрут, забытые жертвами, как страшный сон.

Зло, налипшее кляксой на летописях Мэйнана, стёрто. Победа.

Когда пламя погасло, послушники немного успокоились, но далеко не все.

Упавшие вставали, отряхиваясь от копоти. Особо тяжко пришлось маленьким и впечатлительным: они скукожились, напоминая зародыши, и хныкали; некоторые катались по полу, думая, что горят, и вопя понапрасну. Если бы не помощь старших, это продолжалось бы ещё долго.

– Дивно вышло. Не находишь, Фудо-сама? – Ацурами часто дышал, как радостная акита-ину. Настолько по-детски ждал похвалы, разве что не гавкал. – А запах-то какой! А запах! Даже весна не пахнет так сладко.

– Смрад несусветный, – с честным омерзением отозвался я. – Но этой погани в пору. Отличная работа, Малиновый Оскал. Можешь ведь благие дела творить.

– О, скрытый смысл уловил! – закивало исчадие ада.

– Мы закончили здесь? – мягко спросил Рю.

Краем глаза я видел, что он чувствовал, наблюдая за сожжением старейшин. Старший брат стоял недвижимый. Только глаза бегали оживлённо. Жар не выдавил из него и капельки пота. Вонь паленой плоти не сжала носа. Глаза не сощурились перед слепящим свечением. Лицо не дрогнуло! Истинный воин, полагал я с восхищением.

– Закончили, – ответил я.

– Чудесно. Тогда пойдём на свежий воздух. Пора отправляться, нечего тут задыхаться. Эй, ребятня! На выход!

Не дожидаясь, он невозмутимо направился во двор. Мы с Ацурами пошли за ним.

Под сенью орхидей собралось около трёхсот послушников. Оправившись, они оживлённо обсуждали случившееся, делясь впечатлениями и гадая над будущим.

Разговоры касались и нас, но я не слушал. В присутствии Малинового Оскала мальчишки не смели болтать и поглядывали на него с опаской.

Глаза закрылись. Я вдыхал воздух, наполненный пьянящим запахом цветов, который был приправлен утренней свежестью.

В нем ощущались новые примеси. Дух долгожданной свободы. Предчувствие великих свершений. Предвкушение встречи с Юки, которая обязательно случится. Я почувствовал себя счастливым.

– У меня кое-что есть для тебя, – сказал Рю.

– Что же?

– Подарок, – улыбнулся брат и торопливо снял один из мечей за спиной. – Какой же самурай ходит без катаны? Вот, держи.

Он торжественно преподнёс мне оружие. Но я не спешил принимать дар. Не было видимых причин. Не заслужил. Я даже раскраснелся.

– Большое спасибо, но… не стоит. Он ведь твой. Так не принято.

– И вправду мой. По крайней мере, был… Изначально его выковали для Китано, самого первого сына Урагами Хидео. Тот же кузнец, который занимался моим. Поэтому они прекрасно сочетаются в паре. О Китано ты тоже не слышал?

– Никогда.

– А ведь он был примером для остальных самураев – тем, кому воздают должные почести на родине. Пусть и посмертно.

– То есть? – Я недоуменно отвёл лицо в сторону, посмотрев на Рю искоса.

– Китано погиб на войне в Минолии. Это всё, что от него осталось. Меч я отыскал чудом. Я хочу, чтобы он достался тебе, Урагами Фудо.

– Дают – бери! – буркнул Малиновый Оскал. Он разлёгся на траве, как медведь, и грелся в лучах солнца. – Или ты думаешь использовать меня на полную катушку? Не выйдет. Для самообороны эта зубочистка лишней не будет.

– Так и быть.

Руки несмело потянулись к оружию. Вынув его из ножен, я осмотрел катану. Чуть покрутил в руке. Легкая и смертоносная. Ухоженная. Превосходная на вид. Настоящее произведение искусства. В глаза бросилась цука-и́то[1] из красного шёлка, которая оплела рукоять, покрытую кожей ската.

– Твой синим теснён, – заметил я.

– При ковке катан в разницу был вложен особый смысл, раз их заказали для двух братьев. Я и Китано были противоположностями друг другу. Но ладили мы прекрасно. Недаром наши клинки прозвали Лунным и Солнечным.

– Ясно. – Стройный клинок из алмазной стали с шипением скрылся в деревянных ножнах. – Большое спасибо. Правда.

– Я должен был вверить его тебе, – усмехнулся Рю.

– Фудо-сама, я тебе пока не нужен?

Малиновый Оскал зевнул, вытянувшись на траве.

– Нет.

– Здорово, тогда вернусь в Ёми, а то скучно становится. Там блудницы обнажённые ходят, саке́ наливают. Красота-а-а…

Встав, Ацурами раздвинул землю и проделал бурый проход в адские пустоши.

– Ты, если что, зови, – бросил он мне и, рассмеявшись, игриво прыгнул вниз.

Брешь за ним закрылась.

– Теперь можно отправляться. В дюжине дней отсюда лежит город Масу́да – там мы и остановимся на пути в Ому.

– Зачем же? – спросил я, заделав катану за пояс.

Рю хотел пояснить, но тут до нас дошёл окрик одного из послушников:

– Фудо! Что нам теперь делать?

Никакой благодарности за спасение. Долгое время Отобе служил не просто тюрьмой, а единственным пристанищем, где их удерживали не только старейшины, а привычка. Прежнее мироздание рухнуло для них. Сейчас они – всё равно, что птенцы, выпавшие из гнезда.

Меня позабавило, что именно мне братья по несчастью предлагали решить за них свою судьбу. Какая честь… Но я не желал брать на себя такую ответственность.

– Почём знать мне? Отныне и впредь вы свободны. Выбирайте сами, как жить. Теперь Отобе в вашем распоряжении. Останьтесь здесь или разграбьте и сожгите монастырь. Ищите своё место, где угодно. Мне всё равно.

Мальчишки загалдели.

– Идём же.

Рю коснулся моего плеча и пошёл прочь со священной земли, пропитанной скверной. Не став дожидаться, как поведут себя ныне свободные люди, я зашагал следом.

Жизнь моя, давно зачахшая, спешила раскрыться опять.

[1] Цука-ито – шелковая лента, которой обматывают рукоять японского меча.

Часть пятая. Зверь из Масуды (5-1)

Глава семнадцатая. Раздор в Бакуто

113-ый день весны, 1868-ой год правления тэнно Иошинори

Я, Садара

Птичка напела о беде в обозримом будущем: скоро от меня избавятся. Заберут борёкуда́н[1], который я же и построил.

Но не соперники: с другими ба́куто[2] и тэ́кия[3] поддерживалось мирное сосуществование. Никто не зарился на чужое достояние.

За́говор готовили подчинённые – верхушка Дзиро́тё-гуми[4]. Увы, доносчик не знал, кого и сколько они успели подкупить. Неважно.

Коли завелась плесень, выскребать надо всю.

Прознав о предательстве, остальные ку́митё долго и упорно выжигают скверну. Живут в страхе получить нож в спину. Пока не исцелится язва, или заговорщики не прикончат их. Меня такое не устраивало.

Я вёл себя открыто, выжидая, когда изменники поднаберутся смелости, соберутся вместе и явят себя. Они знали, кто я. Им казалось проще навалиться оравой, чем посылать в спальню убийцу под покровом ночи.