Ома Дзидай (СИ) - Коробов Андрей. Страница 47

Один рывок туловищем – и я, провалившись в темноту, приняла облик внутреннего убийцы, освободилась от оков ныне бесполезной скорлупы. Она, разлагаясь, оборотилась в кучку пыли под когтистыми лапами и скоро распадётся до мелких частиц, не видных невооружённым глазом.

В зеркало, склонившись из-за чрезвычайного роста и учащённо дыша, молчаливо смотрело чудовище происхождения поистине внеземного.

Внутренний убийца визжал, вопил, рычал, стрекотал, но говорить не умел.

Из-за оттопыренных тонких губ выглядывала жуткая пасть, скрывая подвижный змеиный язык за частоколом из зубов.

Выставленный наружу череп строением напоминал объёмный крест. Не имея глазниц и ноздрей, он поддерживал разделённые полушария мозга, обтянутого гладкой и тонкой сетчатой оболочкой. Через нее чудовище слушало, осязало и смотрело на мир вокруг себя.

Мягкую плоть и внутренности существа надёжно скрывала естественная броня. Вряд ли удара мечом хватит, чтоб пробить её, но проверять мне пока не приходилось.

Еще одним открытым участком тела были перепончатые широкие ладони. Из кончиков длинных пальцев росли раздвоенные загнутые когти.

Чудовище умело прекрасно сливаться с окружением. Оно подарило мне согласованность между наружностью и духом, которой так не хватало изначально: Урагами Нагиса родилась в чуждом, непрошеном теле. Мужском теле…

Воспоминания о нашей встрече хватило, чтобы мозг сломило от надуманной, но по-настоящему острой боли. За стенами замка, вереща, ударила молния и засветила вырвавшегося наружу внутреннего убийцу во всей безобразности.

Плотоядное существо завопило, заглушаемое злобным рычанием грома и ему вторящее. Оно схватилось лапами за голову, крутя ей в разные стороны.

События того лета не несли ничего прекрасного. Раны разошлись опять, кровоточа.

Я принялась повторно сбрасывать с себя слой, перевоплощаясь в Коногава Горо.

Тело застыло, как каменное изваяние, изображавшее нестерпимые муки. Непробиваемая броня чудовища в мгновение ока стала ломкой, как яичная скорлупа, а из него на сей раз вылупился отпрыск Дзунпея.

Посмотрелась в зеркало повторно, уже приодевшись: нагой эта шкура выглядела отвратно. Постояв какое-то время и покривлявшись вдоволь перед новым отражением, я пришла к выводу всецело положительному: вид у меня убедительный.

Он был съеден не зря.

– Пожалуйста, дождись! – воззвала я к папе голосом мертвеца.

Оставалось надеяться, что моё мнение сходится с действительностью.

Прежде, чем покинуть опочивальню, я старательно закатала грязный футон, спрятав в нём халат. Обулась в гэта и прошла к двери. Тихонько закрыв её за собой, направилась в сторону внутреннего двора, где ждал своего последнего часа папа…

[1] Футон – традиционный японский спальник.

[2] Хангёку – ученицы гейш в Токио.

[3] Ёкай – широкое обозначение сверхъестественных существ японской мифологии.

Часть седьмая. Слезы Женщины (7-3)

Глава двадцать седьмая. Плакса

Родителей всё устраивало: у них родился красивый, здоровый и добросердечный мальчик, которому пророчили превосходное будущее. Новая надежда семьи. Сын пошёл в маму. Нежный персиковый цвет глаз. Алые волосы. Черты лица, как две капли воды, материнские. Их радости не было предела.

Меня воспитывал папа. Рэй повезло больше. Она оставалась с мамой и училась быть женщиной. Но позже воспротивилась и присоединилась к нам, черпая знания из обоих источников равномерно. Он был только рад, уверенный в необходимости обороняться независимо от пола.

С папой у нас сложилось полное взаимопонимание, и мы проводили вместе бо́льшую часть времени, засыпая чуть ли не в одной постели. Он терпеливо учил, пока было, чему. Надеялся взрастить нового даймё Фурано.

К его сожалению, этому никогда не бывать.

Глубоко внутри лились слезы отчаяния. Я таила их, как могла.

Сердце не проникалось уготованным образом жизни, пускай такая судьба была не худшей. Наблюдать за мужчинами вызывало любопытство и даже восхищение. Но сама мысль стать одним из них отталкивала. Я не такая.

Другой разговор – женщины вокруг. В частности, Юки и мама. За упражнениями и босыми прогулками по первому снегу я дивилась, как они прекрасны, скромны и нежны. Утончённо сложены, изящны в движениях и словах… Миролюбивы, безвозмездны, милы и умны. Прекрасные создания…

Вот кем хотелось быть. Капелька по капельке зависть наводняла разум. Я отказывалась верить, что иду по правильному пути. Когда оставалась одна, в голове мигала мысль: это тело – не моё, я девочка.

Я девочка, я девочка, я девочка…

Это не было временным помешательством. Общий язык завязывался легче именно со сверстницами. Вопросы мы обсуждали сугубо девчачьи. Меня привлекало всё женское.

Отпустив волосы подлиннее и украдкой одеваясь в наряды Рэй, я выглядела так волнующе и естественно. Даже подумала, что нравлюсь себе.

Сразу и не отличишь…

Но при внешнем сходстве оставалась неурядица, с которой ничего нельзя было поделать: под тканями скрывались определенные мужские признаки, разбивая мне сердце.

Окончательно оно рассыпалось, когда мы стали чаще гостить у Кадзитани. Пока родители болтали под сенью вишен, я и Хандзо осваивали округу замка, сближаясь.

Ни с кем из мальчиков не было так уютно! Что называется, в своей тарелке. Ум, доброта, открытость, щепотка дерзости, но мягкость в обращении – всё, что притягивало в юношах, было при нём, сдобренное миловидностью.

Вот, за кого бы я вышла замуж.

Покидая Кадзитани, я мечтала поскорее вернуться назад. Без Хандзо жизнь была не мила. Волнующие воспоминания о времени с ним только подогревали эту тягу.

Человек, на которого не жалко потратить свою вечность…

Я влюбилась. Хотела открыться. Мы сидели у озера под ивой в тот день, как обычно. Я была, будто на иголках, но всё-таки вывела разговор в нужное русло.

Папа верно подметил, как редко мы встречаем любовь: я до сих пор не нашла второго Хандзо. Но негласный закон Мэйнана не отменяет той правды что она – неотъемлемая часть жизни. Каждый сталкивается с ней – косвенно или прямо. Так и я.

Что касается Хандзо, он судил о любви из посторонних уст. Но тогда всё же подхватил мою волну, пространно рисуя её словесно, но ничего толком не объясняя. Гадать я не собиралась.

Я хотела признаться там и тогда.

Когда лицо Хандзо было прямо перед моим, я поцеловала его, не в силах устоять перед соблазном. В поцелуй я вложила все чувства, ожидавшие выплеснуться наружу. Он, искренний и неловкий, нёс в себе трепет, нежность и невинность.

«Я хочу быть с тобой». Эти слова должны были вывести отношения на новый уровень близости, а лишь подорвали дружбу.

Тогда я ещё мыслила по-детски. Глупо было ждать взаимности, когда оба мы – одного пола, ровесники, не освоившие бусидо полностью.

Всё обернулось куда хуже. Хандзо оттолкнул меня, больно повалив на землю, и накричал. При падении голова ударилась об землю.

Больно. Больно… БОЛЬНО!..

Захлёбываясь слезами, я молча слушала горькую истину, окончательно втоптавшую меня в грязь. Поцелуй вынудил его выговориться.

Он давно приметил Са́чико – синеволосую девчушку, игравшую с нами, как и другие деревенские ребята.

Я и она во многом были похожи. Наверное, я тоже бы вызвала влечение у Хандзо. Куда большее, далеко идущее. Только вот родилась мальчиком.

Эти двое даже наладили связь. Глава семьи Кадзитани смотрел сквозь пальцы. Лёгкое увлечение наследника, считал он, не повредит. Хандзо ничего не мешало гулять с ней, пока не подошло бы время настоящей женитьбы.

Разгневанный, позже он остыл. Жилка доброты по-прежнему тянулась от его сердца. Извинившись, Хандзо тепло улыбнулся, предложил забыть это недоразумение и дружить дальше. Ко мне потянулась его ладонь как предложение помочь встать и скрепить уговор. Он даже не представлял, сколько ножей воткнул мне в грудь разом.