Цвет крови. Заглянувшие в Бездну - Калугин Алексей. Страница 15

Мои товарищи по несчастью – это просто супердепрессивная гвардия. Ничего более депрессивного даже представить себе невозможно.

Помимо Николая Несторовича, с которым я уже успел познакомиться в тренажерном зале, в число больных, проходящих лечение в одном со мной пансионате, входили еще несколько человек.

Два древних старца с морщинистыми, как шкурки запеченных яблок, лицами, провалившимися, беззубыми ртами, вечно слезящимися глазами, жидкими волосиками, прилипшими к черепам, и трясущимися руками. К тому же, оба, по-моему, были глухими. Во всяком случае, они никак не реагировали на обращенные к ним слова. Для того чтобы привлечь внимание кого-то из них, требовалось помахать у него перед лицом ладонью. Звали их, как сказал доктор Карцев, Пал Палыч и Сил Силыч. По-моему, он эти имена выдумал. Хотя старикам было все равно. А остальным и подавно.

Женщина на вид лет сорока. Доктор Карцев представил ее как Ксению. У нее темно-русые коротко подстриженные волосы, широкое, круглое лицо с крупными чертами. И фигура у нее под стать лицу – округлая, крепкая, но из-за малоподвижного образа жизни – оплывшая. Ксению нельзя назвать ни красавицей, ни уродиной. Она самая что ни на есть обычная женщина. Ксения молчалива и угрюма. Ест она, уткнувшись взглядом в тарелку. Закончив есть, взгляда не поднимает. Сидит, низко опустив голову и сложив руки на коленях. Ни на какие вопросы не отвечает. Доктор говорит, что из-за хронической депрессии Ксения сидит на каких-то сильнодействующих транквилизаторах. Надо же, у нее депрессия! Можно подумать, все остальные тут веселы и жизнерадостны.

Вторую женщину зовут Ольга Николаевна. Она лет на десять моложе Ксении, но доктор Карцев почему-то представил ее именно так, по имени-отчеству. Вот Ольга Николаевна как раз стопроцентно попадает в категории дурнушек. Все у нее слишком. Фигура слишком худая, грудь слишком плоская, нос слишком длинный, губы слишком тонкие, глаза слишком бесцветные, даже линзы очков слишком толстые. Своим темным, почти черным волосам она пытается придать подобие прически. Но лучше бы она этого вообще не делала. То, что творится у нее на голове, можно охарактеризовать двумя словами: тихий ужас. По характеру Ольга Николаевна – полная противоположность Ксении. Не знаю, на каких уж таблетках она сидит, только ее отличительной чертой является ярко выраженная гиперактивность и чрезмерная говорливость. Все части тела ее находятся в непрерывном хаотичном движении. Она одергивает рукава, приглаживает волосы, поворачивает кольцо на среднем пальце, поправляет очки, меняет местами вилку с ложкой, передвигает тарелку сначала влево, затем – вправо, берет солонку, чтобы убедиться, что в ней есть соль, пересчитывает салфетки… Одним словом, совершает тысячу совершенно ненужных действий. И, самое ужасное, что при этом она все время говорит. Вернее, произносит множество ничего не значащих слов. С истории о том, как она жила со своей мамой, Ольга Николаевна внезапно перескакивает на рецепт приготовления курицы в пакете, который совершенно непостижимым образом вдруг превращается в рассказ о спаривании лягушек в пруду. Не стоит даже пытаться перебить ее – Ольга Николаевна не слушает никого, кроме себя. Она говорит, говорит и говорит без умолку, двигает руками, совершает непонятные манипуляции со столовыми приборами, подмигивает, усмехается, морщит нос, корчит какие-то совершенно невообразимые физиономии… Честное слово, от всего этого можно с ума сойти. Притом что все остальные мои товарищи по несчастью – законченные неврастеники, флегматики и маразматики, самое мучительное испытание для меня – вкушать пищу за одним столом с Ольгой Николаевной.

Седьмым и последним пациентом был парнишка лет восемнадцати. Звали его Виктором. Должно быть, он недавно попал в пансионат – взгляд его все еще сохранял осмысленное выражение. Но парень как будто был кем-то страшно запуган. Он шарахался от собственной тени и боялся звуков собственного голоса. Поэтому он всегда говорил шепотом. Так тихо, что слов невозможно было разобрать.

Должно быть, при взгляде со стороны я тоже казался странным чудаком со своими прибабахами. А может быть, и полным придурком. Я себя со стороны не видел – и в этом было мое счастье. По сравнению с остальными обитателями пансионата самому себе я казался вполне так ничего. Почти нормальным.

Само собой, нас никогда не оставляли без присмотра. За тем, как мы едим, внимательно наблюдали семеро охранников. Которых теперь называли санитарами. На каждого пациента по санитару. Если с кем-то из пациентов случался приступ истерики или чего-то там еще, приставленный санитар аккуратно брал его под локотки и выводил из столовой.

Каждая наша совместная трапеза начинается с приема витаминного напитка. Охранники выдают нам пластиковые бутылочки со вставленными в пробки трубочками. И мы, как младенцы, высасываем из них мерзкое густое пойло. А охранники следят за тем, чтобы каждый выпил свою бутылочку до дна.

Сюрреалистическая картина. Смешная и жуткая одновременно.

Я всегда стараюсь выпить эту гадость за один присест, потому что понимаю, что во второй раз взять ее в рот уже не смогу.

Пал Палыч и Сил Силыч пили витаминный напиток мелкими глоточками. Глотнут, еще больше сморщат свои и без того до ужаса морщинистые лица, потрясут головами и снова глотнут.

Виктор медленно тянул напиток через трубочку. Давился, но глотал. Из глаз его при этом текли слезы, а в уголках рта выступали красные пузыри.

Ксения вытягивала смесь через трубочку с безразличным видом. Ставила пустую бутылку на стол и снова утыкалась взглядом в тарелку или, если тарелки не было, в постеленную на стол белую клеенку.

Ольга Николаевна, как всегда, все делала суетливо. Она сначала тщательно протирала торчащую из бутылочки трубочку салфеткой, затем дула в нее и только после этого делала небольшой глоток. На пробу. Почмокав губами, как дегустатор, она одобрительно кивала и делала еще пару глотков. Затем она ставила бутылку на стол и начинала поправлять прическу, проверять, что у нее лежит в карманах куртки, переставлять предметы на столе. Обычно все это заканчивалось тем, что доктор Карцев делал знак охраннику, тот подходил к Ольге Николаевне, брал со стола бутылку и всовывал ее женщине в руку. После чего вся история повторялась.

А все остальные наблюдали за этим ее фиглярством и с нетерпением ждали, когда же она наконец выпьет свой витаминный напиток. Потому что, пока все мы не опорожним наши бутылочки, еду не принесут. А между тем, всем хотелось только одного – поскорее закончить с едой и вернуться в свою камеру. Вопреки ожиданиям доктора Карцева общество себе подобных не способствовало нашей духоподъемности, а лишь еще больше угнетало. Мы были совершенно чужими друг другу людьми. И общая болезнь вовсе не сближала нас. Нам не о чем было говорить, потому что ни у кого из нас не было, да и не могло быть никаких новостей. Не обсуждать же в самом деле макароны с котлетами, что давали вчера на ужин. Или систему занятий в тренажерном зале. Мы опасались друг друга в не меньшей мере, чем охранников. Поэтому между нами не могло возникнуть даже искры доверия.

А мне еще все время вспоминались слова, сказанные Николаем Несторовичем во время нашей первой встречи в тренажерном зале: «Не верьте ничему, что вам говорят».

Почему он это сказал?

Проще всего было все списать на старческое слабоумие. Мол, болтает старик невесть что, без мысли и без смысла.

Но мне почему-то мыслилось иначе. Старик что-то хотел мне сказать. Что-то такое, что мог понять только я.

Но я не понимал.

Я и без его советов никому здесь не верил.

Что дальше?..

Кстати, Николай Несторович был единственным, кто то и дело отказывался пить витаминный напиток.

Он мог спокойно вытянуть все содержимое бутылочки через трубку, а после еще цокнуть языком, как будто ему очень понравилось. А мог вдруг запустить бутылочку в стену. Или перевернуть ее и, резко сжав в ладонях, выдавить все содержимое на стол. Витаминный напиток растекался по белой клеенке черной, непрозрачной, блестящей лужей, в которой отражалось все, что происходило вокруг.