Сломленные (ЛП) - Лэйн Лорен. Страница 57

Удавка сжимается вокруг сердца. Слишком поздно.

Я поворачиваюсь к ней лицом.

На ней всё ещё, как я догадываюсь, рабочая одежда. Чёрные брюки, незатейливые шпильки и кардиган. Розовый.

— Оливия…

Чёрт. Дерьмо. Какой скрипучий у меня голос.

Но она не замечает этого, либо не переживает, что я едва говорю. Ей, кажется, невдомёк, что у меня буквально трясутся руки от необходимости обнять её, а горло болит от нужды сказать ей «прости».

И что я люблю её.

Но из моего рта не вырывается ни слова. Я слишком боюсь напортачить. Слишком боюсь услышать от неё то, что уже и сам знаю: я не достоин её.

Она наконец встречается со мной глазами, и у меня сердце проваливается от пустоты в них.

Ни радости, ни гнева. Даже боли нет. Её глаза пусты, и так не похожи на те выразительные зелёные глаза, что я вижу во сне каждую ночь.

— Так в чём план? — спрашивает она, передёргивая плечами и слабо улыбаясь. — Ты собирался просто переехать в квартиру по соседству, как самый жуткий из сталкеров, тайком расспрашивать про меня у соседей, а потом что?

Я не знаю.

Мне тебя не хватает.

Я люблю тебя.

Прошу, ответь мне взаимностью.

— Привет, — говорю я.

О Божечки, Лэнгдон.

У неё взлетают брови.

— Привет?

Я засовываю руки в задние карманы, чтобы удержаться и не потянуться к ней.

— Сюрприз? — произношу я вместо этого.

На сей раз она прищуривается.

Ладно, всё явно происходит не так, как я надеялся.

— Я собирался сделать какой-нибудь широкий жест, — говорю я в спешке. — Пока ещё не придумал какой. Может быть, заглянул бы к тебе в офис, чтобы спеть серенаду, хоть я и не умею петь. Думал даже нарядиться Эндрю Джексоном, но только из-за того, что Итан предложил костюм, и…

Она вскидывает руку.

— Подожди. Просто притормози и отмотай назад. Итан? Вот как ты меня нашёл?

— Мой отец знает его отца…

— Ну конечно, знает. Хреновы богачи, — бормочет она.

— …и я слышал, что ты работаешь на Мистера Прайса.

— У тебя есть мой номер! — вскрикивает она, и всякое подобие спокойствия и равнодушия Оливии исчезает. Она в бешенстве.

И её гневная тирада ещё не закончилась.

— У тебя есть номер моего телефона и адрес электронной почты, и ты уже продемонстрировал отменное мастерство в сталкеринге людей по социальным сетям! Нашёл бы меня так!

— Знаю, — отвечаю ей. — Просто я…

— Шесть недель, Пол. Прошло шесть недель с тех пор, как ты дал мне уйти из твоей жизни. Нет, вытолкнул меня из неё. Первые две недели я провела в злости и неверии, совершенно уверенная, что ты позвонишь и извинишься. Потом до меня дошло, что ты так и не позвонил, поэтому третью и четвёртую я провела в слезах. А в следующую неделю меня поглотила ярость, ведь ты предпочёл любви уединение и полное одиночество.

— А эта? — заставляю себя спросить.

Её голос чуть ломается, и я не могу сдержаться, чтобы не потянуться к ней, но она отстраняется. Это непринятие, пусть и ожидаемое, обжигает меня.

Она задирает подбородок, и, несмотря на сердце, ухнувшее в пятки от презрения, написанного на её лице, мне хочется зааплодировать. Она уже не сломленная, испытывающая ненависть к себе девушка, заявившаяся ко мне домой почти шесть месяцев назад. Она потрясающая, гордая женщина, знающая, чего хочет и, что более важно, чего заслуживает.

И она заслуживает не труса вроде меня. Но я должен попытаться.

— Эта? — переспрашивает она вновь ставшим спокойным голосом. — На этой неделе я переступила через всё. Переступила через тебя. Не знаю, зачем ты приехал, Пол, но лучше бы ты сперва позвонил, ведь так я бы уберегла тебя от ошибки переезда в эту дыру. Между нами всё кончено, Пол. Всё.

Нет!

Паника, пронзившая меня, оказывается гораздо хуже любого испытания, через которое я проходил в Афганистане или после него. И мне известна причина. Она заключается в том, что Оливия не просто научила меня любить. Она сотворила кое-что гораздо большее. Она научила меня жить.

И я не хочу делать это без неё.

Двигаюсь вперёд, но она отступает.

— Я здесь ради тебя, — говорю ей. — Я бы поехал за тобой куда угодно.

Она издевательски смеётся.

— И тебе потребовалось столько времени, чтобы это понять?

— Да.

Мой простой ответ, похоже, застаёт её врасплох, и я давлю дальше.

— Я не горжусь собой, Оливия. Совсем не горжусь. Хотел бы я никогда не отпускать тебя? Разумеется. Хотел бы я прийти в себя раньше? Конечно. И, возможно, если бы мне понадобился всего день или два на то, чтобы прочистить голову, тогда да, я бы позвонил. Но, когда кто-то лажает так жёстко и долго, как я, он не звонит. Не пишет сообщения. Не строчит на электронную почту. Он просто едет к своей девушке и умоляет её.

Оливия делает ещё шаг назад, но я вижу перемену в её глазах. Всего одну вспышку, но она даёт мне надежду.

— Если уйдёшь, я не стану тебя винить, — тихо продолжаю я. — Но я никуда не уеду. Я останусь здесь, и тебе придётся видеть моё уродливое лицо каждый божий день. Несколько коллег моего отца готовы дать мне шанс войти в корпоративный мир. Люди кайфуют от реабилитировавшихся ветеранов и всё такое, но меня не волнует, будь это хоть из жалости. Я всё приму и докажу, что стою риска.

Она слабо качает головой, и меня омывает ещё большее отчаяние. Я оглядываю комнату, выискивая что-нибудь, чтобы показать ей, что я изменился. Мой взгляд приземляется на стакан из «Старбакса», и я указываю на него.

— Я купил кофе. Сам. В «Старбаксе» недалеко от Тайм-сквер, который, стоит упомянуть, был переполнен. Люди смотрели. Кто-то оглядывался дважды, но мне всё равно, — теперь слова в спешке сливаются. — Меня это никак не волнует, Оливия. И я знаю, что уйдёт время — не важно, недели или месяцы, — на то, чтобы доказать тебе, что я не стану больше прятаться, если кто-то не так на меня посмотрит или какой-то придурок скажет что-нибудь оскорбительное. Что бы ни случилось, я останусь здесь, потому что ты здесь.

По её лицу сбегают слёзы, и я не знаю их причину — сочувствие, отчаяние или счастье. Но она утратила тот слой безразличия, а я выложился на полную.

Я неторопливо подхожу к ней, и моё сердце пропускает удар, когда до меня доходит, что она перестала пятиться. Я тянусь за её рукой и неспешно поднимаю её к моему лицу, прижимая ладонь к шрамам. Позволяя ей коснуться меня. Нуждаясь в её прикосновениях.

Оливия издаёт тихий всхлип, и я ласково завожу руку ей за спину, притягивая её к себе.

— Я не хочу жить без тебя, — заявляю низким голосом. — Но я знаю, что смогу, если ты этого захочешь. Я знаю, что выживу и со мной всё будет хорошо благодаря тебе. Ты сделала меня цельным. Ты взяла жалкую, сломленную душу, показав ей, как вернуться к жизни.

Я сглатываю, привлекая её чуточку ближе.

— Кажется, я говорю, что ты не нужна мне для выживания, Оливия. Знаю, что ты не хотела бы видеть меня таким, полностью отчаявшимся и жаждущим. Но это не значит, что я не боюсь влачить жалкое существование без тебя. И не существует ничего, что я не отдал бы за второй шанс с тобой, за шанс сделать тебя счастливой.

Она по-прежнему упорно молчит, и я чувствую подозрительное покалывание в уголках глаз. Поспешно моргаю, чтобы не дать слезам пролиться.

— Прошу, милая. Пожалуйста.

Я даже не знаю, о чём прошу её.

Ни о чём. И обо всём.

Люби меня.

Оливия не встречается со мной глазами. Её взгляд сосредоточен на руке, покоящейся на моём лице. Очень медленно она проводит пальцем вниз по каждому шраму, как той ночью у камина много недель назад.

— Ты неправ, — заявляет она тихо.

— В чём? — сердце застревает в горле.

— Ты сказал, что мне пришлось бы видеть твоё уродливое лицо каждый день, — её взгляд устремляется к моим глазам. — Это неправда. Ты прекрасен.