Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович. Страница 11

Вот какие скачки в жизни и карьере.

Все это выяснил, роясь в архивах, Чеботарев. Это был его терпеливо собранный мед. Список использованных им источников занимает целую страницу. И ведь отдал, не пожалел для пользы дела.

Запал ему в сердце Трофимов! Удивляться тут, впрочем, нечему. Почтительное удивление вызывает другое — сама жизнь Михаила Васильевича. Вот дальнейшая цепочка фактов:

После Октябрьской революции возвращается в Уральск, где власть захватило контрреволюционное офицерство. Включается в работу нелегальной организации большевиков.

За пропаганду среди населения арестован. Приговорен к каторге. В день освобождения Уральска от белоказачьих войск вышел на свободу.

Назначен областным военным комиссаром, а затем начальником Упраформа, ведавшего формированием и обучением новых воинских частей.

Это был период ожесточенных боев, бедствий, лишений и экономии буквально на всем. О них свидетельствуют и сохранившиеся в архивах приказы за подписью Трофимова. Любопытнейшие документы эти старые приказы. Вот в извлечении один из них — от 12 декабря 1919 года:

«§ 2… Полученные из отдела снабжения Укрепрайона 4 коробки спичек… записать на приход и вывести в расход как выданные сторожу Управления сроком на две недели.

Начальник Упраформа М. Трофимов».

Приходилось заниматься и валенками, лаптями, В ведении Трофимова была организация, которая называлась «Чеквалап». Это экзотическое слово расшифровывалось: чрезвычайная комиссия по заготовке для армии валенок и лаптей…

В мае 1920 года знаменитая Чапаевская дивизия перебрасывалась на польский фронт. Ее 2-м кавалерийским полком командовал М. В. Трофимов. В боях полк проявил себя наилучшим образом, и Трофимова назначают командиром кавалерийской бригады. В «генеральских чинах» был, однако, недолго. В аттестации (отысканной в архиве опять-таки Чеботаревым) сказано: «…По слабости характера быть комбригом Трофимов не может. Лично храбр и исполнителен…» Ну что ж, вернулся на прежнюю должность командира полка и закончил в ней гражданскую войну…

Факты фактами, а вместе с тем вокруг этого человека роились домыслы и легенды: участник англо-бурской войны (на стороне защищавших свою независимость буров, разумеется), воевал во Франции (против немцев, конечно), был советником самого негуса — императора Эфиопии… Надо признать — его жизнь давала для этого поводы. Она складывалась, как мы уже видели, из неожиданностей и крутых поворотов. Даже некоторые достоверно нам теперь известные события до поры тоже воспринимались как легенда. Но ведь и то, что в конце концов не подтверждалось, имело почти всегда под собой какое-то основание.

Какого-нибудь одного куска этой жизни в несколько лет или хоть в несколько месяцев другому хватило бы, чтобы бросить яркий свет на весь его долгий путь от колыбели до самой смерти. А у Трофимова она вся состояла из множества таких кусков.

Если брать только канву его жизни, может сложиться впечатление о существе отчаянном и бесшабашном. Но Трофимов таким не был. Это верно — он был отважен и любознателен, однако он же был добр до чувствительности (женщины это сразу замечали), мягок (а это бросалось в глаза начальству) и, увы, отнюдь не честолюбив.

Замечали ли вы, что наше отношение к человеку точнее всего проявляется в воспоминаниях? Все уже отстоялось, несущественное отсеялось — можно подвести итог. Этот маленький, лысый старик, раздражающе пунктуальный, вспыльчивый, а следовательно, иногда и несдержанный, большинству знавших его вспоминается в эдаком романтическом ореоле. Само по себе это прекрасно, и тут вы поверите мне, но все же хочу подтвердить свою мысль, приведу пример.

Письмо, которое вы сейчас прочтете, адресовано все тому же неутомимому Александру Ивановичу Анушкину.

«Вот скоро год (в апреле 71-го) мы получили от Вас письмо. Письмо очень дорогое для нас и интересное. Но вся беда в том, что я в то время лежала дома и тяжело болела. Лежала и перечитывала и опять читала и думала, что, если поправлюсь, то пойду к одному старому уральскому казаку Бескову Ивану Афанасьевичу, который хорошо знал М. В. Трофимова, или, как я привыкла называть его с детства, — дядю Мишу. Он хорошо его знал с малых лет и по воинской службе, и по рассказам земляков, как человека смелого, находчивого, с очень интересно сложившейся жизнью. К нему, этому казаку Бескову, мечтали идти с дочкой Женей, чтобы ничего не пропустить и все записать. Женя очень интересуется историей войска казачьего и даже помимо основной работы водит экскурсии по го- поду и краю. Но пока я болела и выздоравливала, Иван Афанасьевич умер. Ну, а я лично знаю мало, однако решила написать, что помню из рассказов моей мамы Леониды Пименовны Шапошниковой.

Дядя Миша любил мою маму, дружил с ней и часто писал ей подробные письма из Абиссинии. Мама читала их мне и брату Сереже (старшие братья были на военной службе). В письмах всегда были открытки, виды и любительские фотографии из его быта. Накопился целый ящик этих писем и снимков. Все это пришлось бросить, когда мы после гражданской войны бежали в Туркестан от голода. Вернувшись через несколько лет, не нашли ни вещей, ни писем, ни карточек, ни даже дома…

Мама очень много рассказывала о дяде Мише, но почти все я забыла, а о нем осталось впечатление чего- то сказочно-геройского, как миф, как легенда. Брат Сережа всегда мечтал быть таким смелым, как дядя Миша.

Рассказы мамы о том, как он попал в тюрьму, я помню смутно: то ли он убил в городе полицейского, за что его посадили в тюрьму, и он, боясь большего наказания, убежал за границу, или арестовали за какие-то политические дела, да он в тюрьме убил надзирателя — вот это у меня спуталось… В Абиссинии он был с Любочкой, женой.

Во время гражданской войны, когда после бесконечных сдач города то белым, то красным, власть наконец была установлена, упрочена частями Чапаева, был объявлен приказ для населения: сдать в трехдневный срок все виды оружия, вплоть до патронов, а после истекшего срока будут обыски, и если найдут хоть патрон, будут расстреливать на месте. Мама не поверила в такую строгость и не сдала очень красивую именную шашку, которой был награжден за отличие кто-то из братьев. Она лежала на дне казачьего сундука. После срока сдачи мы нашли на чердаке и штык от винтовки.

Мама боялась строгого приговора, но как-то приходит радостная: услышала, что вернулся из Абиссинии Михаил Трофимов и занимает большой пост красного командира. Мама разыскала его, он обещал в тот же день нам помочь. Потом часто мы ходили к дяде Мише. Заходил и он к нам со своей женой Любочкой…

Дядя Миша был высокого роста, стройный, ловкий. Лицо правильное, красивое, с черными глазами. Вообще у него был вид и облик видного уральского казака…

Как-то мама пришла в слезах и рассказала о несчастье, случившемся у дяди Миши. Погибла его жена Любочка…

Больше я дядю Мишу молодым и сильным не видела. Любочку похоронили, а его перевели куда-то далеко с военной частью. В пути где-то в деревне, расставляя по квартирам своих бойцов, он наткнулся на тяжелую картину: в маленькой избе за занавеской лежала тяжко больная туберкулезом девушка 16 или 17 лет. Дядя Миша распорядился, чтобы ее родителям привезли дров, продуктов и лекарств. Девочке стало лучше, а когда они, военные, стали уезжать, то она и родители стали плакать и просить его, чтобы он устроил ее где-нибудь в больнице. Он решился взять ее с собой до ближайшего крупного города. Но когда он говорил ей, что устроит ее в больницу, она горько плакала. И так он ее жалел и вез с собой до места, где остановился.

Война кончилась, он работал директором санатория. И все свои средства тратил на больную Надю. Он был так добр, создавал ей такие условия, что она хороню себя чувствовала… Он очень мало тратил на себя, все ей. Надя мечтала, что, когда она поправится, они поженятся. Дядя Миша знал, что жизнь ее не продлится долго, и баловал, лечил ее. Помогала ему в этом друг их семьи Лиза Муратова. Надя умерла у них на руках.