Тихоня вышла на охоту (СИ) - Серебро Гера. Страница 20

— О Господи, ты бредишь, — стиснула до скрипа зубы, чтобы случайно не завыть. Стянула с себя верхнюю одежду, накинула на плечи Киры, и обняла его, пытаясь отогреть собой. — Держись, пожалуйста. Держись…

Уткнулась носом в его шею. Вдохнула крови аромат, с оттенком боли, пота, смерти. Вся мебель, негодуя, затряслась и сдвинулась вперед. Огромный шкаф навис над ними, в воздухе паря. Чуть только сдвинься, отойди — и он обрушится, раздавит. И будет здесь висеть и ждать всегда. Хоть день, хоть вечность, ведь он же не устанет, никогда.

Кирилл обмяк совсем и на нее облокотился. Ладонью Лина ощущала дрожь. «Он уже же умирает…» — вдруг поняла, ясно и четко, и задрожала тоже. Заплакала, старательно скрывая слезы. Переложила Киру на себя, он лег ей на колени, застонал. Калачиком свернулся, вцепился в ее ноги. Так сильно, как будто бы боялся, что она встанет и все-таки уйдет. А Лина гладила его, пропускала волосы сквозь пальцы, и что-то говорила, без умолку, то, во что не верила сама: что все закончится, и скоро, само-собой, что хорошо, что Киру отвезут в больницу, и что она к нему придет, и принесет томатный сок и апельсины — и понимала, что им не выбраться отсюда. Она не сможет им помочь. Ничем. Никак.

И никогда.

(Но в нос ударил запах дыма)

Глава 13

Последняя

Егора безудержно рвало. Он задыхался и ползал на полу, глаза резал невыносимо яркий свет, ладони скользили на собственной же рвоте. Он падал на живот, опять приподнимался и полз, полз, пока головой не упирался в стену — тогда он разворачивался и полз обратно, захлебываясь от горькой желчи, булькающей во рту. Так плохо ему не было, наверно, никогда, но самое паршивое, что он не помнил, где находится и как сюда попал, и, главное — как выбираться из адова местечка, где хозяйничал сам Сатана. Он смутно помнил едкий дым, который выливался из него, раздирая нос, уши, глаза, нутро — ему казалось, что его вскрывают, на живую, что глаза не выдержат и вытекут наружу, и вены лопнут от натуги. И он боялся, до смерти, что это повторится вновь, и Егор знал точно, что не вытерпит тогда и просто сдохнет. И единственное, что он понимал — что надо выбираться. Ползти вперед. Бежать. Любой ценой!

Егор всегда был атеистом. Но слова молитвы «Отче наш» всплывали сами в голове, и он их повторял, по кругу, раз за разом — они немного вытесняли щемящий ужас из груди. Неожиданно яркий свет сменился непроглядной тьмой, но от этого Егору стало легче — теперь не казалось, что в глаза кто-то тычет тупой иглой. Везде все затряслось, над ухом что-то полетело, огромное нечто мимо проползло, и он едва успел к стене прижаться, чтобы это «что-то» пропустить и не оказаться размозженным.

Шея болела. Трещали позвонки. В паху пульсировала боль. Кислорода остро не хватало. Хотелось лечь и умереть, только бы все это прекратилось, но в то же время больше всего на свете ему хотелось жить.

Но вот глаза стали различать предметы. И разглядели длинный, мрачный коридор. В его конце белело что-то. Входная дверь! Егор собрал остатки сил и к ней подполз, и вовремя — начался сущий кошмар: с разламывающим череп скрипом отовсюду поползли предметы, мебель, и все плотным потоком втискивалось в дверной проем одной из комнат; от страха он чуть не отключился. Но собрал остатки воли и схватился за дверную ручку, вниз потянул — щелкнул замок, она открылась. Хрипя, не веря счастью, он выбрался наружу. Скатился по ступеням. На землю рухнул, жадно ртом заглатывая воздух. Сердце колотилось так, что, казалось, оно вот-вот взорвется.

Но, хоть он и выбрался наружу, дикий страх в груди и не подумал исчезать. Из дьявольского дома доносились вопли, шум, трещала крыша. Егор не помнил, есть ли там люди, он вообще почти не соображал, зато он точно знал, что в доме обитает Сатана, который скоро вырвется наружу. И тогда наступит… Егор не знал, что именно случится, но знал, что это допустить нельзя. Все еще мутным взглядом он посмотрел вокруг. Увидел домик. Баню. «Баня-печка-дрова-огонь» — составилась в уме простейшая цепочка, на большее пока Егора не хватало — и мужчина пополз вперед, руками землю загребая, раздавливая грудью кабачки. Дополз. С опаской заглянул вовнутрь.

Дрова. И жидкость для розжига. Много пустых пачек из-под сигарет. И спички. В коробках.

Мужчина сгреб дрова в охапку, в карманы спичек натолкал, канистру тоже прихватил и пошел обратно. Его шатало. Один раз он все-таки упал, рассыпал ношу, кое-как собрал, дошел до дома. Вполголоса прочел молитву, крышку канистры отвинтил. Облил крыльцо, гнилой фундамент, стены, ставни и рамы у окон. Дрова расставил вокруг дома.

Согнулся — вырвало опять.

«Дрова, дрова, дрова» — заело в уме слово. Чтобы огонь сожрал все до остатка, дров надо много. Егор разломал забор, благо что гнилые доски отваливались сами. Нашел сухие ветки. Расставил вокруг стен. Облил остатками жидкости из канистры. Достал спичку из кармана. Чиркнул.

Безумным взглядом посмотрел на притихший дом.

— Изыди, демон! — и бросил огонек вперед.

Пламя стремительно крыльцо объяло. И быстро расползлось вдоль стен. Дрова задорно затрещали, тонкие ветки заалели в темноте, жаром ударило в лицо, пространство ярко осветилось, и едкий дым застлал глаза. Егор разинул рот и с упоением в душе смотрел, как монстр дохнет, стремительно и стопроцентно.

— Ироды! Как же они заколебали! — раздался гневный женский визг.

— Чего там, Маш?! — вторил визгу грубый бас.

— Ты че, слепой?! Звони в пожарку! — донесся грузный топот в стороне.

Егор очнулся, дрогнул. Массивная женщина во тьме, с колыхающими телесами, с торчащими сухими волосами на круглой свинячьей голове, бегущая навстречу, словно слон, в светлом развевающемся халате — ну призрак, не иначе — перепугала его вусмерть. Он развернулся и помчался в лес, где скоро скрылся в чаще, боясь, что очередной посланник тьмы вот-вот его настигнет, заставит понести за все ответ, а после в преисподнюю отправит.

Лина все вспоминала, как в тумане. Помнила, что воцарился сущий ад, и пламя быстро разгорелось. Как стойко дом терпел, но вот осыпались осколки; потом и мебель рухнула на пол. Она помнила, как стены жалобно завыли; как все дрожало и тряслось. Помнила, как глотку раздирало диким кашлем. Как время медленно текло. Как дотащила Киру до окна, как перебросила его наружу и как отполз он от огня, и как она сама вдруг села на пол и щупала его перед собой, среди дыма и огня, и все кричала: «Солнце! Солнце!»; глаза саднило, все плыло, щелчками воздух бил по горлу. Кирилл снаружи подзывал и кислорода не хватало. Пока вдруг не услышала испуганное «У-и!» и не наткнулась пальцами на крохотную тушку. Как с ней в руках бросилась к окну и выпала наружу, скуля от боли от ожогов.

Помнила вопли соседа и соседки, как Кира стонал и корчился в траве — она сидела рядом с ним и за руку его держала. Потом вокруг все замигало и вой сирены оглушил. Врачи, пожарные, мужчины в форме, все суетятся, говорят, а ей так плохо, так хочется домой, в кровать, закрыть глаза и чтобы все исчезло, и чтобы стало хорошо, комфортно, сухо и уютно!..

Дом начали тушить, но он успел сгореть почти дотла. Какое было пламя! Огромным пиком поднималось выше крон и освещало все вокруг, нещадно обжигая жаром. Но вот остатки дома погасили: они осыпались в золу. Врачи Кирилла окружили и немедля увезли. Лину немного допросили, она могла хотя бы связно говорить — а после и ее отправили в больницу. В машине у нее пытались забрать свинку, девушка заплакала и не дала. Она вверила ее подруге, примчавшейся с утра.

Показания Кирилла следователи в расчет не взяли. От большой потери крови и многочисленных открытых ран парня только на седьмой день перевели из реанимации в палату общей терапии, и, судя по всему, у него случился тяжелый посттравматический синдром: во время дачи показаний он нес полнейший бред. Про дьяволов, про то, что мебель якобы сама летала, и что осколки сами нападали, и что вообще все произошло само.