Песнь о Перемышле (Повести) - Васильев Александр Александрович. Страница 32

У человека — два пути, две судьбы.

Можно быть живым и здоровым, но бесполезным для людей и далеким от их сердца.

А можно давно уйти в землю, но не зарасти травой забвения, а продолжать жить в человеческой памяти. Так как же тогда понимать это великое слово «Жизнь»? Наверно, как семя, дающее только добрые всходы!

Меньше, чем через год после того, как было установлено его подлинное имя, вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором говорилось: «За активное участие в партизанском движении в период Великой Отечественной войны, мужество и отвагу, проявленные в борьбе против немецко-фашистских захватчиков, наградить лейтенанта Николаева Якова Николаевича орденом Красного Знамени (посмертно)».

О Чуваше написано в книгах, статьях — и у нас, и в Польше. По следам Чуваша идут ученые, журналисты, краеведы, юные «следопыты», обнаруживая все новые и новые подробности его жизни. У могилы Чуваша на кладбище в Русилах, в день поминовения усопших «боевников», встает почетный караул, на зеленый холмик возлагаются цветы.

…А это произошло совсем недавно.

Было лето. Солнечным днем шел по Волге пассажирский теплоход, и веселая студенческая компания, расположившись под тентом на верхней палубе, распевала под гитару любимые песни. Их знал почти каждый пассажир, и, подхваченные сотнями голосов, они широко неслись над рекой.

Но вот встал черноволосый гитарист и сказал, что сейчас будет исполнена песня, посвященная пограничникам Перемышля, погибшим когда-то, в первые дни войны. Тем, кто форсировал Сан и был на территории врага. Всем тем, кто пошел в атаку и не вернулся.

Парень спел песню, и все задумались. «Кто сочинил ее?»— спросили у певца. — «Народ», — ответил он. — «А как она называется?»— Парень пожал плечами. — «Каждый называет ее по-разному. Одни — „Зеленые фуражки“, другие — „Первая атака“».

Мне рассказала об этом дочь Чуваша — Эмма Николаевна, когда я приезжал в Чебоксары. Сама она услышала эту песню на фестивале самодеятельной патриотической песни, проходившем в ее родном городе зимой семьдесят восьмого года.

В фестивале принимали участие посланцы Москвы, Ленинграда, Минска, Куйбышева, Ульяновска, Уфы, Тольятти, Димитровграда и многих других городов нашей страны. Песню исполнял студент Эмир из Казани. Он сказал, что посвящает ее человеку, который родился на этой земле, — лейтенанту 92-го Перемышльского погранотряда и легендарному польскому партизану Чувашу — Якову Николаевичу Николаеву.

Так и сказал: «ему», а не «его памяти».

Словно живому человеку.

Живому среди живых.

В НАЧАЛЕ ДНЯ

В польском городе Пшемысле на берегу реки Сан возле железнодорожного моста стоит скромный памятник. Несколько положенных друг на друга каменных плит с гербами Советского Союза и Польши. На металлической дощечке написано, что памятник поставлен в конце шестидесятых годов лейтенанту Нечаеву П. С. и бойцам-пограничникам — защитникам железнодорожного моста.

«Кто же был этот П. С. Нечаев и в чем заслуга его и бойцов?» — может спросить случайный прохожий, каких, особенно в летние дни, немало на туристских тропах Подкарпатья, живописной местности, богатой памятниками прошлого. Сколько их, больших и малых, величественных или почти неприметных, увидишь и на людных площадях городов, и у немых развалин какого-нибудь старинного замка или крепости, или вот здесь, на берегу реки, чей тихий плеск время от времени заглушается стремительным шумом проходящего поезда… И попробуй расшифруй эту короткую надпись! Разве лишь какой-нибудь краевед расскажет в подробностях про подвиг маленького отряда советских пограничников в самом начале войны, или по-польски валки, с которого все — и русские, и поляки — ведут отсчет героическим делам, происходившим тогда в этом городе.

Много воды утекло с того дня. Выросло новое поколение, и мало уже тех, кто знал лейтенанта Нечаева — и в Перемышле, и в других городах и весях. Даже могилу его по сей день не нашли.

Только память о нем живет!

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант?

— Докладывайте.

— За время нахождения в дозоре на нашем участке ничего подозрительного не обнаружено, за исключением трубочиста.

— Опять? — живые темные глаза лейтенанта мгновенно загорелись. — Тот самый?

— Так точно. Только цилиндр на шляпу сменил… Но мы его, товарищ лейтенант, — красивый, ладный Саша Калякин подмигнул своему напарнику, худенькому, малорослому Кузнецову, — по ноздрям узнали. И по почерку.

— Передавал?

— Похоже. Слишком уж часто метлу дергал.

— А ты записал?

— Конечно. Вот, — Калякин поспешно достал из сумки испещренный значками листок бумаги. — Как вы учили: тянет — значит тире, дергает — точка…

Лейтенант жадно схватил листок, глаза его забегали по строчкам.

— Так… Так… — забормотал он. — Вроде что-то получается. — Он вскинул голову, прищурился. — А как ты узнал, где слова кончаются?

— Сам догадался. Если выпрямился, — значит, думаю, слово кончилось. Ну, а если выпрямился и постоял, да еще шляпу потрогал, значит — фраза…

— Молодец, москвич! Так… «Брата»… «понедельник»… — забормотал лейтенант, разбирая шифр. И вдруг хлопнул ладонью по столу: — Прочел! Три раза одна и та же фраза: «Брата ждем понедельник обедню новостями». Смотрите! — Он стал читать вслух.

Отпустив обрадованных его похвалой бойцов, лейтенант тут же, не откладывая, написал донесение в штаб комендатуры, высказав свое предположение насчет того, что под «братом» следует понимать какое-нибудь духовное лицо, которое должно в назначенное время передать на ту сторону вышеуказанные «новости» с помощью церковного колокола. Он хотел добавить, что, по его мнению, в понедельник надо записать вот так же азбукой Морзе, звон всех имеющихся в Перемышле колоколов, но — воздержался. «Это уж слишком, — решил он. — Там и без меня сообразят. А то еще посмеются, что яйцо курицу учит!»

Однако, как человек, привыкший любое дело доводить до конца, пожалел, что лишен возможности вытянуть всю эту ниточку, которая незримо тянется с немецкого берега на наш…

В коридоре послышались знакомые шаги, звон шпор, и в комнату вошел начальник заставы Патарыкин.

— Происшествия есть? — спросил он, садясь за свой стол.

— Есть, — заместитель положил перед ним донесение. — Прочитай и подпиши.

Патарыкин размашисто подписал, а потом уж прочел.

— Смотри-ка: трубочиста приспособили. — Потарыкин хохотнул, покрутил круглой, как шар, головой. — Или он такой же трубочист, как мы с тобой? Как ты его засек?

— Заочно, по обзорным данным. В октябре бойцы доложили, что на крыше дома, где монахи живут, трубочист возился, и в начале ноября тоже. А кто же дважды за месяц трубы чистит?

— Ишь ты, знаток печного дела! — умилился Патарыкин. — Откуда это у тебя?