Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена. Страница 18

И руки его на моей заднице не дают покоя, чего уж таить. Даже несмотря на то, что «высадка десанта в девственных лесах Камбоджи» прошла неудачно. И ведь руки те я сама спровоцировала. А как иначе заполучить его доверие, непокорного такого, скрытного? Умирает молча. Страдает молча. Даже с Бартом не делится.

Я знаю только один метод. Да что там! Их есть у меня, этот обычный дедовский способ. Мы без пыток. По старинке. Через секс. Хороший, правильный, качественный секс.

Сколько я знаю синонимов к слову «секс» я считать не стала, потому что, блин, как его не назови, а я ж теперь не могу. Объездить бы этого несносного брыкающегося жеребца. И не могу. Потому что секс — он решает всё. А он любит Катьку. И я здесь ненадолго… и снова по кругу.

В общем, портной приходит под очередной «полный звездец», которыми под завязку набита моя башка.

Уходит, правда, под «засунуть кобыле под хвост». Но туда я посоветовала отправить образцы его тканей. Всё колючее, недышащее, с люрексом. Ну, честное слово, в каком махровом году был моден этот люрекс? И кто носит в таком климате парчу? Сам же мне сказал: «В нашей Стране Вечного Лета тёплое не в чести». И тут же давай мне подсовывать какую-то мундирную ткань, которую феи, наверно, ещё во время Первой мировой спёрли. В общем, я потребовала новую модистку. Пофиг, пусть хоть саму Марию Лопес выписывают с её швейной машинкой. Взопрею я тут в их кремпленах ходить. Трусов понашить они не могут, а мне голой жопой в эту крапиву садиться, спасибо.

Местный святоша по имени брат Август («С ударением на второй слог», — поясняет он, как-то подозрительно зыркая по сторонам) для исповеди и наставлений является под моё почти библейское «апокалипсец»: и как синоним надвигающейся катастрофы, и как моё отношение к его наставлениям: «чего ж по больному-то?»

Потому что, уткнувшись из вежливости в книжечку, учит он меня смирению и призывает к исполнению супружеских обязанностей относиться добросовестно, желания мужа уважать и проявлять благосклонность.

«Да я всеми ногами «за», батюшка. Только вы это мужу Катькиному скажите!» — скриплю я зубами, но молчу. И так этот бледный, измождённый то ли постом, то ли постоянным несварением из-за того поста молодой священник не в меру часто поглядывает в бумагу, забытую феем. И ведь тому фею как раз и достанется, если святоше что-то покажется подозрительным.

Бумагу я, конечно, невзначай сталкиваю локтем, и она ложится ровнёхонько под мой стул в недосягаемости от водянистых глазок Августина. А вот что делать с исповедью?

В общем, не желая расстраивать Святую Церковь своей непогрешимостью, честно сознаюсь, что грешна:

— Посещают меня порой нечестивые мысли, — смиренно склоняю голову, — мужу возразить или к исполнению супружеских обязанностей подойти как-то безответственно, — каюсь я как на духу невозмутимому Августу. — Но я обещаю изгонять из мыслей эти богопротивные думы.

— Мысли ваши, миледи, и правда, не богоугодные, — поддерживает меня святоша постным бесцветным голосом. — Ибо нет ничего важнее для жены, как быть мужу и опорой, и отрадой. И продолжить его род — ваша святая обязанность. Надеюсь, вы обуздаете ваши сомнения. Ибо наследник важен не только для Его Величества, но и для всей страны. И да святые Ог и Орт вам в помощь!

С этими словами он вручает мне иконку по случаю моей женитьбы и откланивается. И ты ж смотри как загнул, зараза! Это ж на мне теперь чуть не вся эта средневековая тирания что ли держится? Вынь им наследника да положь! А эта Катька где-то по другим цивилизациям гоняет. Я за неё отдувайся. Наследника делай.

«В общем, ничего не знаю, Пятый мой Георг, я тут уже вашим богам наобещала. Быть тебе отчебураханным сам Ог велел. Теперь не отвертишься».

Нет, исповедь всё же сила. Даже вздыхаю с облегчением. Что я правда, как в первый раз. Как не Красная шапочка. Я же лес знаю, секс люблю, чего мне тут бояться? Ну а с чувствами своими уж справлюсь как-нибудь. Пусть любит свою Катьку, не претендую. Оно мне может ещё и не понравится, чего я раньше времени разволновалась.

— Фелисия, — водружаю я на каминную полку иконку, на которой братья-боги традиционно смотрят в разные стороны. Явный новодел: ни девочки, ни свечения, ни рыжины. — Ты не могла бы попросить у брата Августа какие-нибудь книги по теологии, библию, не знаю откуда берут тут все эти знания про богов.

Надо разбираться потихоньку что тут у них к чему.

— Конечно, миледи, — кланяется эта шпионка. И я её не виню, что поделилась своими подозрениями с королём — работа такая. — Я попрошу. Там после миледи Аурелии кое-какие книги, возможно, остались. Она в отличие от вас, очень набожная была.

— А Катарина выходит: ни в Ога, ни в Орта?

— Она из-за этого с миледи Аурелией много ссорились. Простите, миледи, но к Вам Его Величество, — откланивается она.

«Что? Как? Уже?» — поворачиваюсь я вслед поспешно удаляющейся камеристке. Вот это боги у них от своих обязанностей не отлынивают, я понимаю. Не успела благословения попросить и вот он, свеж как огурчик, уже стоит. Ждёт. Подпирает плечом косяк.

В общем, почти иностранными словами «екылдык» и «кабздец» я встречаю появление Его Статусности, потому что сердечко моё при его виде таки ёкает. Ещё как ёкает. А время как я понимаю, как раз для послеобеденной «летописи».

— Все прочь! — приказывает Его Решительность.

Определённо это звучит как прелюдия.

Торопливым шарканьем разбегаются служанки. Тяжёлой поступью покидает свой пост охрана. А Георг Ясно Солнышко терпеливо ждёт, когда мы останемся одни, а потом только закрывает дверь.

— Если ты начнёшь с того, что я твоя жена…

— Ты не моя жена, — усмехается он и, пройдя всю комнату, закрывает окно на шпингалет и даже задвигает шторы.

— Ага, понимаю. Будем соблюдать формальности. В картишки перекинемся? Или может партеечку в шашки? В Чапаева?

— К сожалению, не знаю о чём ты говоришь, — снимает он свой медальон, или что он там носит на груди, с «пёсиком». Снимает, не торопясь, кожаный жилет. Бряцает перевязь с каким-то оружием. Рубашка им тоже невозмутимо вытаскивается из штанов и расстёгивается. — Но если ты думаешь, что я рыцарь, то сильно ошибаешься. Если надеешься, что буду терпеливо сносить твои выходки и не притронусь к тебе, потому что ты не моя жена, то ошибаешься ещё сильнее.

Да? А просто намекнуть девушке: «Люблю. Куплю. Полетим» ему религия не позволяет? «Хочу тебя» сказать, ну так, если по-пацански. Признаться, в конце концов, что ширинка у него от одного взгляда на меня шалашом? Потому что она, блин, шалашом.

Прошлый раз хоть какой-то обоснуй был: сын ему нужен. Всё? Аргументы закончились? Теперь просто: буду драть, как козу и не колышет. И что мне дальше: лечь, подол на лицо и ноги раздвинуть? «Только я ж тебе не Катька», — упираю руки в бока. Да и толку ему что-то говорить.

«Сейчас я тебе поясню, милый, для чего тебе хрен-то нужен».

Он правда идёт не к кровати, а снова к двери. Но мне только на руку.

Резко распахивает дверь. Выглядывает в коридор.

И до того, как дверь с хлопком снова закрывается, у меня секунда на то, чтобы простить его грубость. Перестать помнить какой он. Забыть к кому он пришёл. И услышать его вздох. Потому что не могу я без души, формально, для галочки. Потому что, если уж отдаваться, то как в последний раз. Если уж любить, то короля.

И у него полсекунды на то, чтобы просто ничего не испортить.

— Я…

— Да заткнись ты! — толкаю я его к стене, обхватываю за шею. Запускаю руку в волосы, впиваюсь в его приоткрытые губы поцелуем.

Даю ему ещё полсекунды на то, чтобы ответить.

Он тратит меньше. Подхватывает, поднимает, позволяет обнять себя ногами и отвечает на поцелуй так, что я понимаю: мы уже не отойдём от этой стены. Не отойдём, потому что его не нужно учить целоваться.

Он умеет! Он бог поцелуев. Нет, ещё полубог. Потому что, гад, насилует меня языком. Я отстраняюсь, подставляя ему шею. И задыхаюсь в ярости его желания, когда он не оставляет незацелованным ни один уголок. Когда ставит рекорд скорости по сниманию штанов. Когда мои единственные трусы рвутся по швам, освобождая ему доступ к этому телу.