Машина различий - Гибсон Уильям. Страница 15

Освещенный серной спичкой циферблат качнулся и поплыл куда-то в сторону.

Половина второго.

Может, он приходил, пока она спала, постучал, не достучался и ушел? Нет, только не Мик, уж он-то что-нибудь придумал бы, не ушел бы так просто, не проверив, дома она или нет. Так, значит, он попросту ее кинул, кинул как дуру последнюю — а кто же она еще, если не дура? Развесила уши, размечталась — Париж, Париж, поедем в Париж!

Ее охватило странное спокойствие, все приобрело безжалостную, как в свете калильной горелки, отчетливость. Перед глазами встали маленькие цифры в углу билета — дата и время отправления парома. Мик отплывает из Дувра завтра вечером, так что спешить ему особенно некуда. Лекция кончается поздно, трудно поверить, что они с генералом Хьюстоном сорвутся с места глухой ночью — безо всякой к тому необходимости. Нужно идти в “Гранд”, найти там Мика и поговорить с ним напрямую. Просить, угрожать скандалом, разоблачениями — да все что угодно.

Деньги лежат в муфте. В Майнориз возле Гудменс-Ярда есть стоянка кэбов — туда-то и нужно идти. Разбудить кэбмена и ехать на Пикадилли.

Как только дверь за Сибил закрылась, из опустевшей квартиры донеслось жалобное мяуканье. Притаившийся в темноте велосипед больно ободрал ей лодыжку.

На полпути к Гудменс-Ярду она вспомнила о забытом саквояже, но возвращаться не стала.

Сибил отпустила кэб за квартал от “Гранда” — не было ни малейшей надежды, что ночной швейцар, мрачный тяжеловес с ледяными глазами, длинными, до подбородка, бакенбардами и негнущейся ногой, встретит ее с распростертыми объятиями. Она заметила его издалека — здоровенный, весь в галунах громила околачивается на мраморных ступеньках парадного входа под затейливыми, с коваными дельфинчиками фонарями. Сибил знала швейцаров как облупленных — они играли в ее жизни весьма заметную роль.

Одно дело — войти в “Гранд” днем, под руку с Денди Миком. А вот нагло заявиться туда ночью, без провожатого — это уже совсем другое. Так поступают одни только шлюхи, а шлюху швейцар не пропустит ни под каким видом. Надо что-то придумать, историю какую-нибудь. Может, что и получится, если вранье будет звучать достаточно убедительно, а этот тип или глуп, или беспечен, или носом клюет, потерял бдительность. Или подкупить его, только вот денег после кэба осталось всего ничего. Еще слава Богу, что одежда вполне пристойная — в ярких, как у потаскухи какой-нибудь, тряпках и надеяться было бы не на что. А может, отвлечь его как-нибудь? Рассадить окно булыжником и проскочить, пока он там выясняет, что и почему. В кринолине не больно-то побегаешь, так ведь и он не самый главный спортсмен, с калечной-то ногой. А чтобы бегать поменьше, найти какого-нибудь оборванца, заплатить, и пусть он бьет окна, а самой притаиться рядом со входом…

Сибил стояла в тени у высокого ограждения строительной площадки, увешанного огромными, с простыню рекламными плакатами. “ДЕЙЛИ НЬЮС” РАСХОДИТСЯ ПО ВСЕМУ МИРУ — сообщали отсутствующим в такое время суток прохожим яркие, несколько пострадавшие от дождя буквы. “ЛЛОЙД НЬЮС” — ВСЕГО ЗА ОДИН ПЕННИ, ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА, РЕМСГЕЙТ и МАРГЕЙТ 7/6. Вынув руку из муфты, Сибил принялась грызть пропахший турецким табаком ноготь и лишь немного удивилась, что пальцы ее посинели от холода и отчаянно дрожат.

Спасла ее чистая удача, а может, на небесах кто-нибудь сжалился, — из-за угла донеслось громкое “чух-чух-чух”, и к “Гранду” подкатил сверкающий паровой экипаж. Одетый в ярко-синюю ливрею машинист спрыгнул на мостовую и опустил складную подножку. На улицу вывалилась шумная толпа пьяных французов в подбитых алым плащах, парчовых жилетах и с вечерними тросточками, украшенными кистями, двое из них — с подружками.

Сибил подобрала юбки и бросилась вперед. Словно пехотинец, умело использующий рельеф местности, она пересекла улицу под прикрытием сверкающего лаком экипажа, затем обогнула высокие, с деревянными спицами и резиновыми шинами колеса и смело присоединилась к компании. Французы парлевукали друг с другом, поглаживали усы и гоготали; Сибил они даже не заметили, а может, заметили, но только им было до фонаря, кто там к ним присоседился и зачем. Сибил благочинно улыбалась всем и никому в частности, стараясь держаться поближе к длинному, в драбадан пьяному парню. Гуляки, пошатываясь, взобрались по мраморным ступеням, а длинный с беспечной легкостью человека, не знающего цену деньгам, сунул в руку швейцара фунтовую банкноту. Тот ошалело сморгнул и почтительно тронул рукой раззолоченную фуражку.

Все прошло без сучка без задоринки. Вместе с не умолкающими ни на секунду французами Сибил пересекла пустыню полированного мрамора до конторки портье, где они разобрали ключи и, зевая и ухмыляясь, побрели вверх по плавно изгибающейся лестнице, оставив Сибил у конторки одну.

Ночной портье, понимавший по-французски, похохатывал над какой-то случайно услышанной фразой. Отсмеявшись, он скользнул вдоль сверкающей, красного дерева конторки.

— Чем могу служить, мадам? — На этот раз улыбка предназначалась лично Сибил.

— Не могли бы вы сказать мне, мистер Майкл… — Слова давались с трудом, она почти заикалась. — Или скорее… генерал Сэм Хьюстон еще проживает у вас?

— Да, мадам. Я сам видел генерала Хьюстона в начале вечера. Но сейчас он в курительной комнате… Может быть, вы оставите для него сообщение?

— В курительной?

— Точно так, мадам. Это вон там, за акантом. — Портье кивнул в сторону массивной, украшенной растительным орнаментом двери в углу вестибюля. — Разумеется, дамы не ходят в курительную… Прошу прощения, мадам, я вижу, что вы несколько расстроены. Если дело важное, я могу послать к нему рассыльного.

— Да, пожалуйста, — кивнула Сибил. — Это было бы чудесно.

Портье услужливо предложил лист роскошной кремовой бумаги с эмблемой отеля и собственную, с золотым пером, самописку.

Поспешно набросав несколько строк, Сибил сложила записку и накарябала на обороте: “Мистеру Майклу Рэдли”. Портье звякнул колокольчиком, поклонился в ответ на ее благодарности и вернулся к своим делам.

Через минуту унылый, судорожно зевающий мальчишка водрузил записку на выложенный пробкой поднос и потащился нога за ногу к резной двери.

— Это для личного секретаря генерала, — догнала его Сибил.

— Не бойтесь, мисс, я его знаю. — Одной рукой он потянул дверь курительной.

Пока дверь за рассыльным медленно закрывалась, Сибил успела разглядеть багровое, лоснящееся от пота, совершенно пьяное лицо Хьюстона и его ногу, бесцеремонно закинутую на стол; подошва тяжелого ботинка находилась в опасной близости от хрустального графина. Генерал сосредоточенно сосал трубку и что-то рубил большим складным ножом… нет, строгал — пол вокруг кожаного кресла был усыпан стружкой.

Высокий бородатый англичанин, сидевший напротив Хьюстона, что-то негромко говорил. Правой рукой он разминал нераскуренную сигару, левая покоилась в белой шелковой перевязи; виду незнакомца был печальный, благородный и очень значительный. Стоявший рядом с ним Мик был занят извлечением огня; чуть сложившись в талии, он чиркал по стальному огниву, прикрепленному к концу резиновой газовой трубки… — и тут дверь захлопнулась.

Сибил присела в шезлонг; в гулком мраморном вестибюле было тепло, облепленные грязью туфли немного подсохли, онемевшие пальцы ног согрелись и мучительно ныли. Наконец тяжелая дверь распахнулась, первым из курительной вышел сомнамбулический рассыльный, следом за ним — широко улыбающийся Мик. На пороге Мик обернулся и взмахнул рукой, словно говоря кому-то: “Подождите немного, я сейчас ненадолго”. При виде Сибил его узкое лицо помрачнело.

Он быстро пересек вестибюль и схватил вскочившую на ноги Сибил за локоть.

— В бога душу! — Великий авантюрист говорил тихо, почти шепотом. — Что это еще за новости? Ты что, совсем сдурела?

— Но почему? — взмолилась Сибил. — Почему ты не пришел за мной?

— Непредвиденные осложнения. Тот самый случай, когда собака кусает собственный хвост. Было бы смешно — не будь все так паскудно. Но раз ты здесь, все может повернуться иначе…