Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс) - Монфрейд Анри де. Страница 46

Внезапно лицо одного из узников, одетых в серую тюремную робу, на фоне которой выделяется черный регистрационный номер — все, что осталось от прежнего человека, — лицо, отмеченное, подобно другим, печатью безнадежности, озаряется ослепительной, адресованной мне улыбкой.

Где я видел это лицо? Трудно сказать, но эта улыбка воскресила в памяти чей-то знакомый облик.

Узник хотел что-то сказать, но дубинка охранника вернула его в ряд, отсекая связавшую нас незримую нить надежды.

Я возвращаюсь на борт судна под впечатлением этого душераздирающего зрелища. Должно быть, я напомнил каторжнику о прошлом, и теперь в его душной камере, где люди спят вповалку, повеяло воздухом свободы…

Среди ночи раздаются призывные крики. На берегу застыла в ожидании какая-то скрюченная фигура. Охваченный любопытством, я посылаю за ней пирогу. Это жена узника-данакильца и она хочет со мной говорить.

Я с трудом различаю ее во мраке. Мерцающий свет звезд озаряет на миг тонкий профиль и блестящие глаза дикарки. Ей лет двадцать, не больше.

Ее муж сидит уже год. Она бродит около тюрьмы, как самка вокруг зверя, попавшего в капкан, возвращаясь на то же место каждую ночь.

Она все еще надеется, что мужу удастся убежать. В ожидании этого она носит ему молоко коз, которых пасет в горах.

В тот вечер один из аскеров [11], возможно, ее ухажер, передал ей просьбу мужа поговорить со мной.

— Как зовут твоего мужа? — спрашиваю я.

— Жозеф Эйбу, абиссинец, а его напарник по цепи — данакилец из Таджуры — тебя знает, он видел, как ты бросал сигареты, и пытался подать тебе знак. Жозеф подумал, что ты мог бы…

— Что, помочь им убежать?

Она молча кивает.

— Это чистое безумие, — говорю я, тронутый столь наивным упорством в безнадежном деле.

— Если у тебя есть чем распилить железо, он сможет уйти. Он уже давно у меня просит… но где это раздобыть?

Навязчивое воспоминание о печальной улыбке узника, решительная дикарка, ведомая своим звериным инстинктом, великолепие ночи с морем, уснувшим в подводных скалах, — все это производит на меня такое впечатление, что человеческие условности кажутся жалкими и ничтожными.

Я отдаю женщине лезвие металлической пилы.

Она тихо исчезает в ночи, даже не поблагодарив меня, унося с собой мою судьбу. Мое благородство освободит ядовитую гадину, которая отплатит мне впоследствии укусом исподтишка. Я изложу для ясности то, что случилось несколько раньше.

Человек, который улыбнулся мне в шеренге каторжников, напарник по цепи Жозефа Эйбу, был одним из двух матросов-данакильцев, которых Габре привел против их воли на судно, где он хотел спасти от рабства восемь своих земляков [12].

После вышеописанных событий и гибели несчастных жертв они были подобраны итальянским патрульным судном вместе с командой добровольно потопленной фелюги. Благодаря принятым мерам предосторожности, а именно тому, что паруса были спущены до того, как они попали под свет прожектора, судно было замечено лишь тогда, когда оно уже почти совсем затонуло, и его корпус спутали с пирогой. Однако ряд офицеров утверждали совсем иное. Дело показалось подозрительным из-за того, что в нем фигурировал известный работорговец — данакилец из Таджуры.

В Массауа началось следствие. У обвиняемых было достаточно времени, чтобы сговориться, и они дружно заявили, что их судно разбилось о рифы Синтиана.

На место происшествия выехала следственная комиссия, которая и в самом деле обнаружила обломки фелюги, потопленной Габре во время его захвата. Вы помните, что на следующий день после кораблекрушения я унес список экипажа и другие судовые бумаги. Этот документ, свидетельствовавший об исчезновении восьми человек, в случае его обнаружения выдал бы виновных, ибо в тот момент, когда их подобрали, они находились под впечатлением только что совершенного ими страшного преступления и не решились рассказать о содеянном и об исчезнувших пассажирах. Они заявили, что все были спасены. Я же невольно уничтожил улику против них, и это послужило им алиби, ибо ничто не противоречило теперь тому, что судно, обнаруженное на рифах Синтиана, им не принадлежало.

Дело было прекращено ввиду отсутствия состава преступления, и все члены арабского экипажа тотчас же покинули страну, где они не чувствовали себя спокойно из-за того, что их совесть была нечиста.

Что касается двух данакильцев, они остались искать новое судно. Они были лишь свидетелями, а не виновниками разыгравшейся драмы, которая не казалась им чем-то особенным, и наивно полагали, что им нечего бояться.

Но увы! Людское правосудие не вдается в такие детали и часто обрушивается на невиновных.

Через несколько дней после официального прекращения дела власти Массауа были извещены о том, что море выбросило на берег Бейлуля обломки погибшей фелюги вместе с трупами двух людей, у которых были связаны руки.

Старое дело было возобновлено. Двое злополучных матросов, оставшихся в Массауа, были немедленно арестованы и подвергнуты искусному допросу. Они запутались в своих показаниях, частично сказали правду, а затем начали упрямо отрицать очевидные вещи, как это водится у негров.

Их приговорили в десяти годам каторжных работ и отправили в Асэб.

Один из узников умер через месяц, а другой стал напарником по цепи Жозефа Эйбу, жена которого пришла ко мне в ту ночь.

Матрос-данакилец узнал меня, так как мы часто встречались в Джибути, и его грустная улыбка оказалась предвестницей драмы, разыгравшейся после побега его товарища по несчастью.

Жозеф Эйбу — тиграи, бывший шпион, карьера которого закончилась каторгой. Он является также учеником миссионеров.

Печально видеть, как самоотверженные усилия миссионеров зачастую приводят лишь к появлению новых гнусных святош — средоточию всех грехов. Виной тому — не служители церкви, а примитивное мышление этих народов, не способных вникнуть в суть христианских обрядов и бездумно копирующих ритуал.

Получив от меня лезвие пилы, Жозеф дождался своего часа. Его напарник, недолго думая, согласился попытать с ним счастья.

Перепилить цепь можно было только в часы работы. Ночью кандалы снимают, и охранники не смыкают глаз.

Шли недели, и последняя из недель выдалась почти веселой, ибо надежда способна смягчить любые муки и вселить любовь к жизни.

Как-то раз волею случая Жозеф и его напарник оказались с краю бригады, которая рыла траншею.

Надзиратель, сидя на склоне, наблюдал за работой. Его разморило от жары, и он задремал.

Жозеф понял, что час пробил. За несколько минут он перепилил лезвием ручку висячего замка и освободился. Но правая нога его напарника все еще была скована цепью. Напрасно тот умолял Эйбу перепилить также его замок, Жозефу уже не было до него никакого дела.

Не обращая внимания на мольбы товарища, он убежал за скалы, скрылся в зарослях мимоз, сделал неожиданный зигзаг и пулей помчался в горы. Покинутый им данакилец тоже ринулся навстречу свободе, волоча за собой цепь, шум которой разбудил надзирателя. Тот не сразу очнулся от своей дремы и поначалу не понял, что произошло. Каторжники работали с непривычным рвением, позабыв даже свои заунывные песни. Тишина и лихорадочная активность узников удивили все еще ничего не подозревавшего охранника. Он машинально пересчитал заключенных. Двое из них отсутствовали.

— Они ушли туда, — сказал один из заключенных, указывая в противоположную сторону. — Наверное, им нужно было справить нужду.

Пронзительный звук свистка охранника тотчас же привел в движение небольшой отряд вооруженных солдат, приставленных к заключенным. Они отправились на поиски беглецов сквозь нагромождение скал и заросли мимозы.

То и дело на пригорках мелькали их красные фески, затем они исчезли из виду и углубились в горы. Следовали минуты напряженного ожидания.

Внезапно далекий выстрел, а вслед за ним еще три разорвали тишину. Ожидание продолжалось.