Нейромантик - Гибсон Уильям. Страница 37

– Ты жутко выглядишь, черт тебя побери, – жизнерадостно сказала Молли.

Кейс решился попробовать вино. Бетафенетиламиновое отравление придало вину вкус йода.

Свет начал постепенно гаснуть.

– "Le restaurant Vingtieme Siecle", – объявил бестелесный голос с четким акцентом жителей Мурашовника, – имеет честь представить вам голографическое кабаре мистера Питера Ривейры.

Со всех сторон за столиками вяло зааплодировали. Официант зажег одинокую свечу и водрузил ее в центре их столика, собрал посуду и тарелки. Вскоре на всех столиках горели свечи. Были поданы напитки.

– Что происходит? – спросил Кейс у Армитажа, но тот ничего не ответил.

Молли ковыряла в зубах красным ногтем.

– Добрый вечер, – сказал Ривейра, появляясь на сцене в дальнем конце ресторанного зала.

Кейс сморгнул. В своем тяжелом состоянии он не заметил сцену. И не видел, откуда вышел Ривейра. На душе у Кейса стало еще паршивей.

Поначалу ему казалось, что Ривейра подсвечен сзади небольшим прожектором.

Но Ривейра светился сам по себе. Свет облегал фигуру Питера подобно второй коже, отбрасывая блики в темноту сцены вокруг него. Свечение было голографической проекцией.

Ривейра улыбался. Он был облачен в белый смокинг, в петлице смокинга, в глубине черной гвоздики, мерцали голубые камушки. Его идеально отполированные ногти блеснули, когда он воздел руки в приветственном жесте, выражая свое почтение аудитории. Кейс услышал, как вода озера плещется о борта ресторана.

– Сегодня вечером, – сказал Ривейра, и его удлиненные глаза просияли, – я хотел бы предложить вашему вниманию замечательный номер. Это одна из моих последних работ.

На его поднятой и повернутой вверх ладони оформились холодно блестящие рубины. Ривейра уронил их. На пол упали кровавые капли, из места их падения выпорхнул сизый голубь и исчез в тени за сценой. Кто-то восхищенно ахнул. Из разных концов зала полетели аплодисменты.

– Эту свою работу я назвал "Кукла".

Ривейра опустил руки.

– Я хотел бы посвятить ее премьеру, здесь, сегодня вечером, леди Три-Джейн Мари-Франс Тиссье-Ашпул. [ 21]

Слабый шелест вежливых аплодисментов. Когда аплодисменты стихли, глаза Ривейры, как показалось Кейсу, нашли в зале их столик.

– А также еще одной присутствующей здесь леди.

Свет в ресторане постепенно, за несколько секунд, погас окончательно – осталось только мерцание свечей. Голографическая аура Ривейры тоже потухла, вместе со светом, но Кейс по-прежнему видел его, стоящего на сцене со склоненной долу головой.

На сцене стали множиться световые линии, горизонтальные и вертикальные, образуя открытый с одной стороны куб. Лампы освещения ресторана снова слабо затеплились. Конструкция в виде рамы на сцене казалась состоящей из замерзших лунных лучей. Создавалось впечатление, что Ривейра, который стоял с опущенной головой, с закрытыми глазами, прижав руки к бокам, дрожит от непомерного напряжения. Внезапно внутреннее пространство туманного куба заполнилось, превратилось в комнату, в комнату без четвертой стены, что позволяло аудитории видеть, что в ней происходит.

Ривейра немного расслабился. Он поднял голову, но глаз не открывал.

– Я когда-то жил в этой вот комнате, – сказал он, – и не помню случая, чтобы в то время я ночевал в каком-либо другом месте.

Стены комнаты были оклеены пожелтевшими от времени светлыми обоями. Мебель состояла из двух предметов: одним был простой деревянный стул, другим – железная кровать, выкрашенная белой эмалью. Краска на трубках кровати лупилась и местами осыпалась, обнажив черное железо. На кровати лежал голый ветхий матрас в коричневую полоску. Над кроватью на перекрученном черном проводе висела электрическая лампочка без абажура. Кейс разглядел толстый слой пыли на верхней части лампочки. Ривейра открыл глаза.

– В этой комнате я всегда был один.

Он присел на стул, лицом к кровати. Камни в гвоздике в петлице его смокинга горели пронзительным голубым огнем.

– Я не помню, когда начал мечтать о ней впервые, – продолжил он, – но точно помню, что вначале это была всего лишь тень, мираж.

На кровати что-то появилось. Кейс закрыл и открыл глаза. Видение исчезло.

– Я не мог обнять ее, и потому ласкал мысленно. Но я хотел держать ее в своих объятиях, стискивать ее в своих объятиях, и более того...

Ровный, отлично поставленный голос Ривейры резонировал в тишине под сводами ресторана, достигая его самых дальних укромных уголков. Где-то звякнул лед в бокале. Кто-то хихикнул. Кто-то шепотом спросил о чем-то по-японски.

– И тогда я решил, что если смогу визуализировать хотя бы маленькую часть ее тела, если я буду иметь возможность видеть эту часть во всех подробностях...

На матрасе, ладонью вверх, теперь лежала женская рука с бледными белыми пальцами.

Ривейра наклонился вперед и начал нежно гладить руку. Пальцы руки шевельнулись. Ривейра поднял руку с матраса, поднес ее к своему рту и начал лизать кончики пальцев. Ногти на руке были покрыты ярко– красным лаком.

Рука, Кейсу это было отлично видно, не была отрезана или оторвана от тела; там, где она заканчивалась, кожа плавно скруглялась, целая и невредимая. Ему вспомнились татуированные куски искусственно выращенной плоти в витрине нинсейского хирургического бутика. Ривейра держал руку у губ и водил языком по ладони. Пальцы руки нежно ласкали его лицо. На матрасе появилась вторая рука. Ривейра потянулся к ней, и пальцы первой руки сомкнулись на его запястье – браслет из костей и плоти.

Действие развивалось по законам своей внутренней сюрреалистической логики. Следом за руками появились ноги. Очень красивые. В голове у Кейса пульсировала боль. В горле пересохло. Он допил остатки вина.

Ривейра уже был в постели, полностью обнаженный. Его одежда, естественно, тоже была частью проекции, и Кейс не заметил, в какой момент она исчезла. Черный цветок лежал в ногах кровати, сияя изнутри голубым пламенем. Начал появляться белый, безголовый, идеально совершенный, сверкающий каплями пота торс, и Ривейра ласками оформил в бытие все тело.

Это было тело Молли. Кейс уставился на сцену, разинув рот. Но это была неправильная Молли; это была Молли такая, какой представлял ее себе Ривейра. Груди были другими, соски больше, чем на самом деле, и слишком темные. Ривейра и безглавый торс сплелись на постели, мелькали покрытые красным лаком скрюченные пальцы. Матрас теперь был прикрыт накрахмаленной хрусткой желтоватой простыней с вышивкой и кружевами. Вокруг Ривейры и извивающихся, суетливых, щиплющих и поглаживающих его тело рук мельтешили пылинки.

Кейс осторожно повернулся и посмотрел на Молли. Ее лицо было бесстрастным; выгнутое отражение происходящего действа набухало и растягивалось в ее очках. Армитаж подался вперед, его пальцы сжимали ножку бокала, бледные глаза были прикованы к сияющей комнате на сцене.

Внезапно руки и ноги женщины напряглись, и Ривейра содрогнулся. Появилась голова, и образ мечты Питера был завершен. Лицо Молли – гладкие серебряные вставки закрывали глазные впадины. Ривейра и псевдо-Молли принялись совокупляться с обновленной энергией. Наконец рука с красным маникюром медленно поднялась над спиной партнера и исторгла из себя пять лезвий. С томной, сонной неторопливостью эта рука раскроила своими лезвиями голую спину Ривейры. Кейс мельком заметил обнажившийся позвоночник, но в следующее мгновение он уже был на ногах и бежал к двери.

Его стошнило через палисандровые перила прямо в тихую гладь озера. Нечто, до сих пор словно бы облеплявшее его голову подобно вате, наконец исчезло. Стоя на коленях и прижимаясь щекой к прохладному дереву, он смотрел поверх глади озера на сверкающее зарево над рю Жюль Верн.

Кейсу доводилось видеть медиумов и раньше; когда он был подростком, в Мурашовнике их представления назывались "Сны наяву".

Кейс вспомнил, как одно из таких представлений шло на улице Ист-Сайда и вел его, работая под аккомпанемент ритмичной музыки, пуэрториканец – его девушка из сна наяву дергала телом и поворачивалась в кругу хлопающих в такт в ладоши зрителей. Но для всего этого требовался вагончик с оборудованием и неуклюжий шлем с тродами.