Лори Лэн, металлист (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XIX) - Шагинян Мариэтта Сергеевна. Страница 37

Глава сорок четвертая

ТУРИСТЫ В ЗАНГЕЗУРЕ

Мосье Надувальян вздохнул, дотащив до склада последнюю хрустальную чашу. Странное сжатие скалы, закрывшее разработку лэния, на нервы его подействовало очень мало. Гораздо больше нервировал его треск пропеллеров.

Так и теперь. Не успел он дойти до склада, как над Зангезуром опять зареяла точка. Спустившись вниз, она затрепетала и застрекотала над его ушами самым несносным образом, покуда не села, растопырившись, на площадку. В ту же минуту из нее выпрыгнули двое людей чистокровной английской наружности, если верить опере «Лакмэ» и другим популяризациям английского гения среди восточных туземцев. То были мужчина и женщина одного роста, в полотняных цилиндрах, изобильно снабженных синей вуалькой, и в длиннополых летних пальто. И мужчина, и женщина бряцали огромными лорнетами, висевшими вокруг шеи, и полевыми биноклями, заткнутыми за бело-розовые пояса. Попрыгав туда и сюда, по лужам, оврагам и кочкам Зангезура, они испустили несколько восторженных криков, натерли себе глаза и переносицу лорнетами и, наконец, приблизились к складу мосье Надувальяна.

— Ваш пароль? — тихо спросил мосье Надувальян.

— Мы мирные туристы в Зангезуре! — ответили оба в один голос, после чего мосье Надувальян ввел их с большими предосторожностями внутрь своего склада.

Здесь было темно и затхло. Освещение давала лишь маленькая отполированная платиновая пластинка, на которую перебрасывался зеркалами свет из стеклянного купола. Баллоны, пустые и полные, стояли вокруг стен. Хрустальные чаши лежали на столе. Множество флакончиков валялось в корзине.

— Товар сильно возрос в цене, — пробормотал Надувальян, вынимая из корзины два закупоренных и запечатанных флакона и тотчас же опуская их в каучуковый баллон с водой: — два лота — пятьдесят тысяч фунтов стерлингов золотом.

— Чорт возьми! — воскликнул турист. — Вы спятили!

— Ничего подобного, — отозвался армянин спокойно, — разработка засыпана. Это последний фунтик нашего минерала.

Туристы посоветовались друг с дружкой, тяжело вздохнули и вытащили из карманов битком набитые бумажники. Не менее тяжело вздохнул и Надувальян, принимая от них сумму, на которую он мог бы купить весь Зангезур.

— Ну и работа! — прошептал он, выпроваживая туристов за дверь. — Один улетает, другой прилетает, пилава не дадут доесть!

И точно. Не успел он докончить вздоха, как на площадку уселась новая стрекоза.

На этот раз оттуда выскочил итальянец. Он был в чесучовом костюме и блестящей шляпе. Сделав небольшую прогулку по окрестностям и нащелкав кодаком к великому удовольствию армянских галок немалое количество безвредных видов, он приблизился к роковому складу и распахнул пиджак. На нем была розово-белая жилетка.

— Пароль? — спросил Надувальян, выглянув в окно.

— Я мирный турист в Зангезурь.

— Войдите, — угрюмо ответил армянин, дожевывая хорошую ложку пилава и вытирая губы салфеткой, — войдите и соблюдайте осторожность. Воздух заряжен. Баллоны взрываются. Вам сколько надо?

— Пять фунтов! — жадно выпалил итальянец.

— Восемнадцать триллионов двести восемь миллионов одиннадцать тысяч лир сорок два чентезима, — выщелкал на счетах Надувальян.

Итальянец всплеснул руками и пошатнулся.

— Не падайте, — посоветовал Надувальян. — Упадете, взорветесь. Скажи простым языком, сколько имеешь покупательной способности?

— Десять тысяч лир… — простонал итальянец.

— Эх, ты, душа, — сплюнул Надувальян набок. — Надувальян солидный человек. Так и быть, возьми золотник на намять, денег не надо.

С этими словами он сунул итальянцу флакончик и выпроводил его за дверь, дрожащего и бледного от неудачи.

А за дверьми стоял уже новый турист. Он раздвигал ноги, щепоткой подтягивая у колен полосатые брюки, приподнявшиеся над парой носков снежно-белого цвета с ярко-розовыми полосками. Он пристально глядел на мосье Надувальяна. Мосье Надувальян взглянул сперва на носки, потом на брюки, потом на огромный живот, воротник и круглое красное лицо восточного типа, — и попятился. Можно было подумать, что он испугался.

— Пароль? — пробормотал он дрожащим голосом.

— Парапупондопуло в Зангезуре! — ласково ответил толстяк, подмигивая армянину. — Свой своя не опознаша!

— Грек! — подумал Надувальян, чувствуя спазмы в желудке, горле и подмышками.

Суетливо провел он его в склад, не спуская глаз со своего гостя ни на секунду.

— Сколько изволишь?

— Сколько продашь, — ответил грек милостиво и ударил себя по карману.

— Восемь тысяч драхм золотник. Своя цена. Меньше ни единой лепты.

— Дорого, друг. Скинь тысячу.

— Рад бы душой, — не могу.

— Недаром ты александрополец! Бери! Соси мою кровь! Дай сюда пять лотов в хорошей упаковке.

Надувальян опрометью сунул флаконы в каучуковый баллон, упаковал, завернул в собственную салфетку.

— Уехал, — пробормотал он, вытирая пот. — Ну, счастлив я… Ай, что такое? Скандал! Обман! Убийство! Держи!

Но пропеллер журчал уже на недосягаемой высоте. А кредитки в дрожащей руке Надувальяна, все до одной, были фальшивые.

Глава сорок пятая

КИМОНО КАРЛА КРАМЕРА

При дневном свете обширное здание Велленгауза смотрит не менее мрачно, чем ночью. Вся штукатурка покрыта пятнами сырости. Ни одно окно не завешено. С кладбища веет кипарисом и резедой, что, впрочем, не скрадывает запаха живого гниющего тела, просачивающегося из каждой щели. За длинными столами сотни инвалидов молча ели деревянными ложками суп из картофельной кожуры, когда Тодте и молодой человек на протезах провели под-руки в кабинет председателя сыщика Боба Друка.

Сыщик Боб Друк стал другим человеком. Зеленые складки виснут у него на лице точь-в-точь, как обои в отсыревшей комнате. Глаза померкли. Рот выпятился. Он сел в придвинутое кресло, подтянув на коленях брюки, и безразлично уставился на Тодте.

— Карл Крамер сильно болен, Друк, — произнес безглазый, растягивая каждый слог, — сильно, сильно болен. Следствие тормозится, ему нужно помочь.

Лицо Друка порозовело, глаза оживились.

— Но я был у Карла Крамера еще вчера вечером! — воскликнул он беспокойно. — Я видел его совершенно здоровым. Мы проболтали часа три, хотя, разумеется, говорил я, а он молчал и слушал.

— Вчера здоров, сегодня болен, — так оно и бывает на свете, Друк. Вы должны, наконец, помочь ему чем-нибудь. Нельзя выезжать на одном Карле Крамере!

Друк насторожился.

— Например, арестованная старуха! К чему навязывать ее Крамеру, и без того занятому днем и ночью? Вы могли бы ее допросить и доложить ему имя убийцы его секретаря. Разве это приятно, по-вашему, узнавать самому, кто убил дорогого вам человека? Нет, Друк, нет, у вас не хватает чуткости. Вы хороший сыщик, но вы… вы предпочитаете, чтоб за вас делали дело другие.

— Старуха, — пробормотал Друк, — паршивая старуха! Я с первого раза узнал, что она не переодета. Это ошибка Крамера. Я ему вчера сказал, что он ошибается насчет старухи.

— Правильно! Только ведь убийцу-то она как будто знает! Нет ничего легче, как подмазать вас под Карла Крамера и дать вам в подмогу секретаря. Тюремный надзиратель примет вас за следователя и пропустит. Решайтесь, а? Странно вы себя будете чувствовать в кимоно Карла Крамера!..

Последняя фраза повлияла на сыщика магнетически. Дрожь прошла по его телу, точно от предвкушения удовольствия. Он вскочил с места, юношески подбежал к зеркалу, но, взглянув на себя, отшатнулся.

— Я как будто опять побледнел, — сказал он упавшим голосом, — это от бессонницы. Тут странный климат…

— Ничего, ничего, обойдется, — примирительно произнес молодой человек на протезах, живо снимая со стены кимоно, тюбетейку, пунцовый платок. — Садитесь-ка! Я был, покуда меня не мобилизовали, театральным парикмахером. Хорошее это дело!

Он во мгновение ока закутал Друка полотенцем и выхватил бритву. Раз-два: подбородок сыщика заклеен пластырем. Щека повязана пунцовым платком. Нос прижат щипчиками, на голове тюбетейка, на глазах черные круглые очки. Руки и ноги сыщика окутаны халатом, похожим на дамское кимоно. Он стоит посреди комнаты, глядя на самого себя в зеркало. И — странное дело.