Похищение Пуха - Емец Дмитрий. Страница 8
– Москва – лес? – недоверчиво спросил Лепот. – Это у вас тут лес!
– Нет, – не согласился Гаврилов. – Крым – он где-то лес, где-то степь, где-то лесостепь, а где-то даже чуть-чуть субтропики. А Москва – это именно лес глухой. Бродишь по Москве – и вдруг между домами какое-нибудь редколесье, мелколесье, кусочек бора, болотце с осинками. Настоящее всё, исконное, всегда тут бывшее. Город же – случайная заплатка в вековых лесах.
Гавриловы грелись у костра. Роман Лепот, уже вполне высохший и одетый в смешной льняной костюмчик, жарил на палочке сосиску. Эти сосиски он купил отдельно от всех и утаил в своём чемодане, а Гавриловы, когда были в магазине, о сосисках почему-то не подумали. Лепот собрался уже съесть сосиску, но встретил укоризненный взгляд Риты и неохотно отдал сосиску ей.
– Рита, что надо сказать? – засуетилась мама. – Ну! Спа… спа…
– Спакойно! – сказала Рита.
Лепот поджарил вторую сосиску, но тут встретил укоризненный взгляд уже Кости. После третьей сосиски на него укоризненно смотрели уже Алёна, Саша и опять почему-то Рита, которая ела очень быстро.
Тогда писатель поджарил сразу две сосиски. Одну отдал детям, а другую торопливо съел сам.
На небе высыпали звёзды. Вначале всего две-три, потом сразу десяток, а затем небо словно запорошилось множеством золотых песчинок. Звёзды были неисчислимы. Собственное сознание начинало казаться жалким и ничтожным. Оно ничего не вмещало, оказываясь крошечным, как напёрсток, которым пытались зачерпнуть океан.
– Хорошо всё-таки на природе! Надо чаще выбираться! Огромное вам спасибо, что вытащили нас! – поблагодарила Лепота мама Аня.
Писатель кивнул, показал детям пустую пачку от сосисок и бросил её в костер.
Вскоре все пошли спать. Гавриловы забрались в свою палатку, а Лепот, заявивший, что палатка летом в Крыму идиотизм, потому что и так не холодно, лёг у костра.
Около полуночи к палатке притащилась неизвестная собака из деревни. Собака была молодая, с большой головой, с длинными худыми лапами и очень глупая. Она уселась метрах в десяти от костра и принялась издавать непонятные звуки. Она то скулила, то лаяла, то начинала чесаться задней лапой, и это получалось почему-то даже громче, чем когда она скулила и лаяла. Собака чесалась так, словно с ней вместе чесалось и всё озеро. Викины цвергпинчеры учуяли собаку и стали на неё лаять из палатки. Заскреблись в панике крысы, а кролик Чудик спросонья хотел куда-то прыгнуть и перевернулся вместе с клеткой.
Дети спали вмёртвую. Но папа проснулся. Проснулась и мама. А Лепот даже и не засыпал ещё, потому что замёрз.
– Иди, родная, отсюда! У тебя, наверное, какие-то дела! – вежливо сказал он собаке.
Но у собаки не было никаких дел. Спасаясь от комьев земли, которые кидал в неё добрый писатель, она улеглась в камышах. Изредка по дороге проезжала машина, или прыгала в озеро лягушка, или проносилась ночная птица – и тогда собака начинала лаять, сообщая Вилли и Ричарду: смотрите, смотрите! Тут какой-то непорядок! Караул!
Вилли и Ричард мгновенно просыпались и тоже начинали лаять, объясняя собаке, что всё в порядке, мы поняли, не ругайся.
– Да я, тяв-тяв, не ругаюсь! – объясняла собака.
– Да не переживай ты так, тяв-тяв! Тут все свои! – объясняли Вилли и Ричард.
– Я просто на всякий случай. Вдруг что-то…
– Да замолчи ты, тяв-тяв!
– Да я молчу, тяв-тяв, молчу! Это вы, тяв-тяв, первые начали!
В результате ленивые перелайки продолжались всю ночь. Изредка из деревни приходили ещё какие-то псы, но видели, что место занято, и уходили, тоже для порядка потявкав.
Рита описалась, потому что вначале боялась собак, а потом ей вдруг взял да и приснился «вунитаз». Этот зловещий «вунитаз» вечно снился в разные моменты жизни то Саше, то Косте, то Рите, и всегда с одинаковыми последствиями.
Под утро тощая собака устала следить за безопасностью семейства Гавриловых и ушла по каким-то новым, внезапно возникшим у неё делам. Папа и мама Гавриловы радостно уснули. Спали они, однако, недолго. Внезапно папа почувствовал, что его кто-то трясёт. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Алену.
– Папа! Медведь пришёл! – прошептала Алёна.
– В Крыму нет медведей!
– Тогда волк!
– И волков нет!
– Нет, есть! Кто-то же к нам пришёл!
И действительно кто-то молча дышал, надавливая на палатку сверху и пригибая её к земле. Вилли и Ричард, недавно храбро облаивающие всякую лягушку и летучую мышь, теперь почему-то не лаяли, а только дрожали и пытались забраться к Вике в спальный мешок.
Папа стал ползать в темноте по палатке. Кроме него, не спали только мама и Алёна. И ещё то огромное и неведомое, что тыкалось снаружи в палатку, явно отыскивая вход, тоже не дремало.
– Что ты делаешь? – спросила мама.
– Топор ищу! – объяснил папа.
Однако топор не находился. И большой нож не находился. Обнаружился маленький, с мизинец, ножичек, висевший на брелоке. Этим ножичком папа сделал в палатке крошечную дырочку и осторожно выглянул. Возле палатки стояла корова и то наступала на неё, то толкала её мордой.
– Корова! – сказал папа.
– Кто корова? Я нечаянно! – обиделась Алёна, только что наступившая папе коленом на руку.
– Она корова! – сказал папа. – Видно, это озеро нечто вроде местной Красной площади. Место встречи изменить нельзя. Сюда постоянно все приходят, а мы не знали и поставили тут палатку.
Он вылез из палатки и, размахивая руками, отогнал корову подальше.
Потом подошёл к погасшему костру. Лепота у костра не было. Валялись какие-то полотенца, футболки, свитерочки с итальянскими лейблами. И всё это было смятое и растерзанное, точно ночью на Романа Лепота напали хищники и сожрали его, оставив одни тряпочки.
Мама опять легла спать, а папа остался отгонять корову. К папе вылезла Алёна и стала ходить туда-сюда у него перед носом как маятник.
– Не броди тут! Спи! Или, если не можешь спать, сделай кофе! – сказал ей папа.
– Как?
– Да очень просто. Берёшь пилу, молоток, гвозди и делаешь кофе.
Но Алёна делать кофе не стала. Вместо этого она грустно присела на корточки, оглядывая оставшиеся от Лепота тряпочки.
– А где он? – спросила она.
– Русалка, наверное, утащила. Выползла ночью из озера. Волосы длинные, зелёные. Губы алые, глаза огромные. Опирается на локти, а хвост в воде прячет. «Иди ко мне, человек! Поцелую!» Видать, Лепот подошёл, а она его за шею – и в воду с концами… – папа засмеялся, но тут же смеяться перестал и на всякий случай проверил, не ведут ли к озеру невозвратные следы.
Следов не было. Папа ощутил облегчение.
Роман Лепот появился минут через десять. На плече у него лежало сухое длинное дерево, тащившееся узким концом по траве.
– А мы думали, вас русалка утащила! – радостно сообщила Алёна.
– Я замёрз. Дров тут рядом нет совсем. Пришлось в лес идти, – объяснил своё отсутствие Лепот и, обламывая у дерева ветки, стал раздувать и подкармливать огонь.
Потом ненадолго отлучился к своему чемодану, немного повозился в нём и вернулся с йодом и ватой. На руке у него алела длинная царапина. Лепот сказал, что она от колючей проволоки, которую какой-то неумный человек протянул в лесу. Алёна с большим удовольствием помазала царапину Лепота йодом.
К восьми утра последние сони из гавриловского рода вылезли из палатки. В солдатском котелке папы уже приготовилась гречка, в которую он щедро добавил две банки тушёнки. Ещё через полчаса опять появился мальчик на велосипеде, а за ним четыре лошади. На этот раз мальчик был уже без хворостины, зато с верёвкой и колышком. Одну из лошадей он привязал, а остальных оставил непривязанными.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.