Нейро-панк (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич. Страница 34

- Ты не болен, Соломон.

- Посмотри на меня… И скажи это еще раз.

Но Баросса отвел взгляд.

- Ты просто лишился нейро-софта. Костылей, как ты сам говорил.

- Проблема только в том, что «я сам», изрекавший подобные мудрые мысли, уже не тот я, который сидит перед тобой. А костыли… Знаешь, если всю жизнь ходить на костылях, ноги атрофируются, превращаясь в беспомощные обрубки.

Баросса вновь наполнил рюмки, молча, с сосредоточенностью человека, решающего сложный шахматный этюд.

- Нейро-шрамы? – спросил он, закончив с этим.

- Да. Он называл их иначе, но суть та же. Мой нейро-интерфейс сильно поврежден вторжением взломщика, на восстановление могут понадобиться в лучшем случае годы. Про худший случай, думаю, можно не говорить?.. Я не могу поставить себе даже дешевый модуль для любви к сыру. Я, Соломон Пять, «Стук Закона», полностью утратил власть над тем, что находится в моей черепной коробке. Я теперь инвалид, единственная частица мира, которая несовместима с приставкой «нейро».

- Понимаю, - сказал Баросса. Он выглядел удрученным, измотанным, каким-то скомканным и мокрым, как его собственный плащ, висящий на спинке стула. Наверно, он и в самом деле понимал. Или очень хотел понять.

- Не понимаешь, - от напряжения голос скрипнул несмазанным замком, - Ничего ты не понимаешь, Баросса. Ничего я тоже не понимал, когда смотрел на Эмпирея Тодда, ходячего мертвеца… Жалкий, бледный, перепуганный… Я ведь тоже смотрел на него с отвращением, как на прокаженного, вот ведь в чем штука. Он был мне противен, как противен всякий гадкий, опустившийся, неприятный тип. А ведь он тоже не был виноват… Ничего ты не понимаешь. Нет, пей сам, я не буду.

Соломон попытался найти нужные слова, но не обнаружил их. Как описать Бароссе, этому уверенному в себе и сильному человеку, что ощущаешь, когда приходит понимание, что же с тобой произошло. Когда чья-то рука вырывает из твоего мозга все то, что ты бережно укладывал в него много лет - как мальчишка, прячущий самые ценные сокровища в потайном сундучке. Особые сокровища, имеющие значения только для него… Как ощущаешь себя, обнаружив кусок ледяной пустоты внутри себя. Пустоты, которая еще недавно была всем, а теперь – просто незанятое пространство, вакуум.

«Ощущаешь себя домом, - подумал Соломон, наблюдая за тем, как Баросса не дыша пьет водку, - Домом, который простоял много лет, и из которого внезапно выехали жильцы, оставив вместо привычной колченогой мебели, затоптанных ковров, звенящих кастрюль, запаха табака и детской присыпки пустые голые стены, между которых гуляет сквозняк. Еще недавно ты думал, что они – всего лишь мелкие беспомощные существа, которым ты позволил укрыться под твоей крышей. Они не имеют над тобой власти и их всегда можно заменить. А потом ты вдруг ощутил эту внутреннюю пустоту, которая осталась на их месте, пустоту, которую уже некем заполнить. Участок мертвого пространства с клочьями оставшихся обоев, поцарапанным паркетом, никому не нужной ржавой вешалкой и рассохшимся шкафом. И ты вдруг понимаешь, что смех, поздние разговоры на кухне, выкрики, поучительные рассказы – все это производил не ты сам, потому что твои каменные стены не способны производить никаких звуков. Все это происходило внутри тебя. А теперь больше не происходит. Ты стоишь, пустой, холодный и уже начавший оседать, и смотришь на окружающий мир, отчаянно и запоздало пытаясь сообразить, как же так вышло…»

- Это депрессия, - сказал Баросса, понимающе кивнув, хоть Соломон ничего этого и не сказал вслух, - Я консультировался у специалистов. Они говорят, что это, увы, нормальное состояние для всего, кто подвергся подобной травме.

- Травме? – Соломону захотелось расхохотаться, сотни злых ядовитых игл уперлись изнутри под ребра. Но это смех был бы похож на смех гиены, поэтому ему пришлось сдержать его, - Это не травма. Это ощущение того, что из тебя вырвали скелет с потрохами. А из оставшегося набили чучело. Из такой, знаешь, старой склизкой гнилой соломы…

- Синдром утраты личности. Это тоже не редкость, особенно в таких случаях. Пострадавшим кажется, что они потеряли не нейро-софт, а нечто куда более значимое. Самих себя, душу… Это иллюзия, Соломон, помни об этом. Ты не пропал. Ты сидишь передо мной, детектив Транс-Пола Соломон Пять. Я знаю твое лицо и твой голос, я могу коснуться тебя. Вот ты. Ты никуда не исчез.

Баросса говорил тихо и мягко, его низкий голос успокаивал, как когда-то успокаивал, должно быть, моряков ритмичный скрежет волн под кормой корабля. Но только не того, кто вывалился, никем не замеченный, из его деревянного чрева и теперь медленно погружается в ледяную черную воду.

Соломон покачал головой:

- Я – не Соломон Пять. У меня осталась его память, но не более того. От нее нет никакого толку. Это как хрустящий альбом с незнакомыми фотографиями. Я ничего не чувствую, когда смотрю на них. Это просто клочки прошлого вроде обоев на стенах…

- Каких еще стенах?

- Неважно. Ты пытаешься лгать мне, старик, - в темных глазах Бароссы плеснулось смущение, - Ты же чувствуешь, что говоришь с чужим и незнакомым тебе человеком. Что я отвечаю не так, как твой добрый старый приятель Соломон, не так смотрю, не так думаю. Анна тоже чувствовала.

- Что с ней? – спросил Баросса осторожно. Лучше бы не спрашивал.

- Ей плохо, - ответил Соломон, - И мне плохо. Она хотела остаться дома, пока мне не станет лучше, но не выдержала и двух дней. Нет, она ничего мне не говорила, но зачем говорить, если есть глаза?.. Она боится меня.

- Соломон!..

- О, сперва мы пытались делать вид, что ничего не произошла – мы оба. Соревнование супружеской пары по синхронной лжи… Мог бы получиться недурной вид спорта. Как же жалко у нас это получалось… Я делал вид, что я – Соломон, а она делала вид, что верит мне. И самое страшное, что она, кажется, действительно любила человека по имени Соломон Пять. Его. Не меня. Я словно залез в его кровать и пытался сделать вид, что я – и есть он. Это было хуже постановки на любительской сцене. Чужой костюм сползал с меня поминутно, дешевый грим плыл… Я то и дело старался вспомнить, как поступал обычно в какой-то ситуации, что говорил, а потом повторить это. Но от этого получалось только хуже. Я фальшивил на каждом шагу, все получалось искусственно, натянуто… Она старалась не подавать виду и не замечать… Знаешь, как тяжело жить под одной крышей с женщиной, которая лжет тебе и прячет глаза?..

- Ты сам туго натягиваешь свои нервы. Это не лучший способ выйти из депрессии, - строго сказал Баросса.

- А еще я делал вид, что люблю ее. О Макаронный Монстр, как же тяжело делать вид, что любишь женщину, если на самом деле она ничего для тебя не значит. В одно мгновенье она стала мне чужой, понимаешь? Все, что между нами было, перестало существовать. Когда я закричал… В ту ночь… В общем, когда все случилось. Она прибежала на мой крик, и я был потрясен переменой, которая в ней произошла. Это была чужая, незнакомая мне женщина. Она была одета как Анна, и у нее были волосы, как у Анны, цвета корицы, но она не была моей женой. Представляешь, как это нелепо… Оказывается, мы любим не того человека, которого видим перед собой. А любим какой-то особенный его слепок, который хранится у нас в голове. Теперь я точно знаю это. Потому что она тоже это почувствовала. Она любила какого-то определенного Соломона Пять. А его не стало. Он просто уехал в дальнее путешествие, оставив меня, как старый плащ, висеть на вешалке. Женщины хорошо чувствуют такие вещи… Мы пытались с этим бороться два долгих дня, но эта ложь, эта необходимость жить под одной крышей с неизвестным и неприятным тебе человеком… Она сломала нас даже быстрее, чем я думал. Теперь Анна старается больше времени проводить на работе. Приходит только поздно вечером. А я… Я сижу здесь. И надеюсь, что буду спать к тому моменту, когда откроется дверь. Или буду достаточно пьян, чтоб не сорваться, и продолжать изображать ее мужа.

- Ты…

- Я, - Соломон помассировал пальцами виски, хотя голова у него не болела, - Да, такой вот новый я. Настоящий. Естественный, без добавок и консервантов. Ладно, не будем… Ребята в участке что-то могут сказать?