Желтый дьявол (Том 3) - Мат Никэд. Страница 18
И поручик Пу-Ка-Мото, поглядывая на браунинг Вица, хитро и заискивающе улыбаясь Тряпицыну в лицо, слюнявит:
— Карасо… очень карасо.
4. Ночь на 12 марта
Далеко-далеко тянутся каменные щупальца — отроги Сихота-Алина.
Нестриженой щетиной покрывает их склоны вековая тайга.
А в тайге снег. Глубокий, улежавшийся снег.
Вот тайга расступается…
В узкой лощинке лежит застывшая грудь горной речушки.
По берегу раскидано небольшое гиляцкое стойбище. Толпа гиляков и гилячек смотрит с ужасом туда… к опушке леса.
Там, раскинув крылья и подняв хвост кверху, лежит на снегу большая белая птица.
Что-то черное копошится около нее.
Но вот это черное отошло от птицы и направляется к стойбищу.
Люди.
Залаяли злые гиляцкие собаки и бросились, почуя человека.
— Эге-е! — кричат.
Руками машут. Прогнать собак надо.
Прогнали.
Толпой обступили гиляки русских.
Деулин объясняет:
— Я партизан…
Партизан? Это гиляки знают. Партизан — это который с японцами дерется.
— Да, да!.. Мне нужно ехать в Николаевск. Скоро нужно. Там японцы хотят побить партизанов. Надо скорей ехать… Сказать, предупредить надо… Дайте мне собак.
Собак? Это можно. Почему же не дать собак, если надо…
— Бери!
Та-Ман свою запряжку ведет… Одиннадцать собак. Хорошие собаки… сильные. И нарты крепкие. И рыбы мороженой короб… и тарбазов пару.
— Твоя плоха… негодна… Бери. Не нада деньги, не нада. Рад Деулин.
— Спасибо, братцы! Ну, товарищ! я поеду один: спешить надо. Мне эти места знакомы. А вы оставайтесь пока здесь у гиляков. Потом вернусь с людьми… Аэроплан вывезем. Прощайте.
Гикнул…
И понеслись собаки. Ветром мчит запряжка. Не ломят снег, скользят по самому насту легкие нарты.
Спешит. Боится: а вдруг поздно?
Целый день гоньбы. Почти без отдыха.
Только поздно ночью… часа в два… прибыл в город. Ночь.
Мертвым сном спит обреченный город.
Не видно, не слышно патрулей.
Тишина.
Только изредка в тени забора или дома мелькнет или промаячит какая-то тень.
— Уфффф!.. Хорошо. Успел. Еще не поздно.
Но все же… Быстрей, быстрей.
Высунув языки, усталые, замученные бешеной гонкой, бегут собаки. Быстрей.
Вот и штаб. В окнах темно. Спят.
Деулин дергает веревку, привертывает к дому. Разом с нарт прочь и, бросив собак, бежит в штаб.
Внутри часовой.
— Кто идет?
— Деулин. Тряпицын дома?
— Дома.
— Что у вас?.. Спокойно?
— А чего же?
Скорей по лестнице наверх… И в комнату Тряпицына стучится.
— Кто там?
— Деулин.
— Что за чорт!? Как скоро!?
— Скорей вставай!
Щелкнул замок. Дверь отворилась. Тряпицын — в одном белье.
— Что тебе? В чем дело?
— Японцы выступают.
— Что?
— О-Ой приказал Иси-Кава…
— Ложь!
— Правда. Скорей. Нужно принять…
И не договорил…
Дахррр, дррдах — резкий залп громом врывается в тишину.
Ударили пули. Разбитые, зазвенев, посыпались стекла.
— А-а-а, чорт! — кричит Тряпицын, хватаясь за плечо. — Ранили сволочи.
Ббум-дах — рвутся ручные гранаты.
— Сволочи!
И по сигналу… разом… повсюду… во всех концах города… заговорило…
Гремят одиночные и залповые выстрелы, трещат, лают, заливаются пулеметы… С резким, оглушительно-тонким звоном лопаются ручные гранаты. Дым заполняет комнату. Поздно.
Бессильно падает Деулин на кровать.
Тряпицын бросается к телефону. Поздно… не работает.
— Предатели!.. Мерзавцы!
В штабе переполох…
Под звон стекла, под взрывы гранат мечутся люди…
Всюду смерть.
Нина, Тряпицын и Наумов кидаются к двери… и сейчас же обратно. Выход ведет в переулок. Из магазина Симадо переулок и дверь под обстрелом… Густой полосой ревут пули…
Назад.
А уже загорелся нижний этаж… Уже ползет черными клубами едкая гарь.
— Предатели!., сволочи!..
— Мы сгорим, как крысы!
— Что делать?
— Ха-ха!.. Что делать? А вот что…
И Покровский, сунув дуло револьвера в рот, падает с развороченным черепом.
— Правда!
И за Покровским Деулин посылает пулю в висок.
— Нет, гады! Подождите! — кричит Наумов и вдруг, подскочив к окну, прыгает со второго этажа на улицу…
Думает: «Там внизу сугробы снега… Быть-может, удастся…».
Но нет…
На лету шпепает пуля. Кровавое пятно расплывается по сугробу.
— Тише! — кричит Тряпицын. — Все равно погибать, не желаю гореть живьем. Вперед!
— Куда?
— Через переулок… Бегом… Напротив… Выбьем окно китайского магазина. Кто останется жив — спрячется. Вперед!
И сбегают вниз. Столпились у двери.
— Ну, раз… два… три!
Первым вылетает Глушаков.
В два счета через переулок… И с разбега всем телом бьет в раму окна.
Дзинь!.. сыплются стекла. С треском подается рама…
Прорвался. Уже в магазине.
За ним по одному — другие.
Из троих один жив остается. Остальные баррикадой трупов ложатся в переулке.
Но вот перебегает Тряпицын…
Жив. Только вторая пуля навылет проходит ногу.
— Гады!
А повсюду во тьме ночи гремят выстрелы и разрастается зарево пожарища.
5. Самурай
Вторые сутки трещат выстрелы, и то здесь, то там пылают деревянные дома.
Партизаны оправились.
Небольшими группами, без командования и приказов, бьются они… Бьются яро, свирепо.
Вот и подмога. С Чныраха пришел крепостной гарнизон. Будрин идет из Личи со своим отрядом.
Бой отдельными схватками по всему городу.
Теснят партизаны японцев.
Вот уже взят телеграф. Вот горит гарнизонное собрание — японский штаб.
Теперь только в трех местах сидят, отчаянно отбиваясь, японцы: в каменных казармах, в зданиях консульства и в квартале Симадо.
Там майор Иси-Кава. Знает майор, что дело погибло, и бросает в печь секретные документы.
На улицах трупы, трупы… черные зубья сгоревших зданий… поваленные столбы… свитые клубками электрические и телеграфные провода.
Бой. За сугробами снега, за каждым прикрытием лежат партизаны, обстреливая японские цитадели.
Разгневанные предательским выступлением партизаны звереют.
Разъяренные рыщут по городу…
А в горящем, осажденном магазине, в квартале Симадо, майор Иси-Кава собирает в кучу оставшихся солдат и офицеров.
— Кава-Мура!
Переводчик подходит и вытягивается перед майором.
— Кава-Мура! Останешься во дворе. Сдашься в плен. Передай от меня Тряпицыну, что виновник выступления — я. Ступай.
Кава-Мура отходит. Глаза затуманены. Лицо бледное.
— А теперь…
И майор Иси-Кава поворачивается к отряду.
— За мной! Банзай!
Растворились ворота.
Впереди отряда бросается майор в атаку… и падает. Пуля пробила голову.
Несколько минут отчаянной драки… и весь отряд желтыми пятнами трупов покрывает улицу.
Через час раненый Тряпицын, лежа в постели, допрашивает бледного, взволнованного Кава-Мура.
— Ваше дело погибло, — говорит он.
Кава-Мура молча склоняет голову.
— Консул глупо упорствует, — продолжает Тряпицын. — Иди к нему и скажи, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Пусть сдается в плен, если не желает гибели для себя и для своего отряда. Иди.
— Не могу, — глухим сдавленным голосом говорит переводчик. — Я могу пойти с таким предложением, если будет приказ из Хабаровска от японского командования.
И Кава-Мура бросает как бы вскользь… как бы между прочим:
— Наш консул — самурай.
Три здания консульства — последний оплот.
Приказ Тряпицына: захватить консула во что бы то ни стало живым. Но напрасно. Второй парламентер, посланный с белым флагом, получает пулю, не доходя до здания. Не сдается консул.
— Довольно! — кричат партизаны. — Долой разговоры!.. Долой!