Парадиз (СИ) - Бергман Сара. Страница 2

Бедой отдела подбора был начальник отдела подбора. Богарне Михаил Сигизмундович — самый отвратительный руководитель из всех возможных. Как раз из тех, кого Дебольский никогда бы не утвердил в этой должности. Но кадровики предполагают, а начальство располагает — Богарне подчинялся генеральному.

И отличался в основном двумя вещами: большим, размером с папский крест, корпоративным значком на лацкане пиджака, в котором являлся в контору. И самодурным характером с острой склонностью к мелочным придиркам.

От малейшего опоздания Сигизмундыч впадал в истерику. В обеденный перерыв мог двадцать минут караулить с часами, как Жанночка — его безропотная, расторопная секретарша — покупает мороженое в кафе на первом этаже. Демонстративно поглядывая на секундную стрелку. И уж не приведи бог ей опоздать — достанется всем. Причем, как правило, по совершенно постороннему поводу.

— Наш-то на месте? — спросил Дебольский, кивнув в сторону стеклянного коридора.

— Да нет вроде, — пожал плечами IT-шник, который как раз спускался из кадрового — ставили новое программное обеспечение, работало оно из рук вон плохо, и программеры зарядили к ним по пять раз на дню. — А ты что, соскучился?

— Да пошел он, — в некотором усталом раздражении, хотя и не без доли облегчения, бросил Дебольский.

Не то чтобы он так уж боялся Сигизмундыча — не мальчик, в конце концов. Но отмечаться вовремя давно вошло в привычку, с тех времен, когда он еще не считался особо ценным сотрудником.

— Опять машину двадцать минут заводил, — утро Дебольского чаще всего начиналось с разговоров о «тойоте» — душевной боли, сосущей деньги.

Климчук со знанием дела ухмыльнулся:

— Стартер-то крутит? — Была у Лешки отвратительная манера во все и всегда встревать, всем и всегда раздавать советы.

— Бодро! — саркастически хмыкнул Дебольский. — Только не заводится.

В тренерском отделе скорее полагалось работать Климчуку, чем представительному уравновешенному Александру Дебольскому. Все самые странные, нетипичные персонажи по какому-то капризу мироздания неизменно сосредотачивались именно в них.

И Лешка Климчук на такую должность прекрасно подходил.

— But it’s going through my mind,

That she’s always in your mind, — один только Климчук ходил по офису и напевал так громко, что слышали его все окружающие.

На вечном слегка приторном позитиве он, казалось, вообще никогда ничем не был занят. Вмешивался в подбор, учил писать методички, лез к продажникам. Всех раздражал, не замечая того. И клеился к каждой девице, попадавшей в радиус поражения.

Положа руку на сердце, Дебольский сам не мог понять, как его терпит. Только Климчук мог сказать:

— Аккумулятор-то менял? — Ну как несмышленому пацану.

Дебольский, поборов смутное раздражение, оперся о перила лестницы:

— Прошлым летом. — В отсутствие шефа он в кабинет как-то тоже не очень стремился. — И свечи в ноябре. И на диагностику ставил.

— А что говорят?

— Говорят, денег еще принеси, — усмехнулся Дебольский. — В электронике проблема.

— Give me a reason why you said good-bye… — пробормотал Климчук себе под нос, как-то задумчиво поозирался по сторонам, будто хотел что-то сказать, но пока не решался. Впрочем, что он хотел, Дебольский скорее всего и так знал. Как знал и то, что денег Климчук попросит на последней фразе, уже ногу занеся на ступень. А пока будет лить воду и тратить его время: — Лучше новую машину купи, они сейчас одноразовые, больше трех лет не бегают. — В этом Климчук тоже был большим специалистом.

А Дебольский прагматиком:

— Как только, так сразу, — бросил он. — Наташка вон придумала Славку в языковую школу отдавать. Тридцать косарей в месяц, между прочим. Мы так скоро жрать перестанем.

Упомянул про деньги, и Климчук сразу оживился:

— Все зло от баб, — со знанием предмета заключил он и, неожиданно (а впрочем, вполне ожидаемо) понизив голос, добавил: — Одолжи пять рублей до конца месяца. — Как всегда в таких случаях, бледные гладко выбритые щеки Лешки покрыл неискренний румянец.

Климчук зарабатывал даже больше Дебольского, но вечно ходил в долгах: перехватывал то тут, то там. Хотя семья у него не сказать чтобы была большая: жена и двое мальчишек, а машина — старуха, дышащая на ладан. Непонятно было, куда он девает такую прорву денег. Дебольский даже думал: уж не поигрывает ли часом? Можно было поверить.

Впрочем, одолжить не отказался. Сегодня я тебе, завтра ты мне. Добрые отношения стоили дороже.

Он кивнул, быстро глянув на верхний пролет лестницы.

— Ну, зайди через пару часов.

Там, в мутном блеске стеклянных перегородок сновали работники конторы. IT-шники, бухгалтеры, юристы и, собственно, те, на ком все держалось — продажники — обычный офисный планктон уровня «высший очень средний класс».

Поутру все торопились влететь в контору, чтобы сделать торжественное «ку» и засвидетельствовать свое наличие на рабочем месте. Это потом уже можно было расслабиться и с часок посидеть в курилке, зайти в соседний офис — переброситься парой слов на пару десятков минут, в кафе спуститься — кофейку попить. Чтобы вечером с недовольством и раздражением остаться на ненормированный рабочий день и выбраться на свободу не раньше десяти.

Климчук заметно обрадовался:

— Now you’re harder to believe… — и уже получив, что хотел, вдруг «вспомнил»: —Слушай, а у вас там кипиш какой-то в отделе. Я сейчас зашел: чет бегают все. Психи вы, Палыч.

— Психи-психи, — рассмеялся солидный в темно-сером в стрелку, очень приличном костюме Дебольский вертлявому невротику Климчуку в застиранном джемпере. С пятном от кетчупа на рукаве.

И, быстро повторив священный ритуал рукопожатия, уже неторопливо-вальяжно принялся подниматься на свой этаж. На глаза снова попалась девица, которую он на этот раз припомнил: она оказалась всего лишь скучной девочкой из бухгалтерии. Слегка косящая и с неприятно-минетными губами.

Как он и ожидал, никакого кипиша у них не наблюдалось: обычная неразбериха обычного понедельничного дня в обычном сумасшедшем кадровом отделе.

У них за стеклянными стенами и дверьми обитала стайка нервных, суматошливых, баламутливых дам. Вечно, а особенно по утрам, создающих атмосферу хаоса и легкого безумия. Из двух частей отдела и пятнадцати сотрудников мужчин было всего четверо и все в тренерском: шеф Сигизмундыч, Ванька Попов — скромный, лысый, сорокалетний и будто вовсе не существующий; сумасшедший тайм-менеджер Антон-сан и, собственно, сам Дебольский. Был еще некий Николай Волков, но его не так давно приняли, особых талантов не раскрыли, и о нем вечно забывали.

А вот вторая часть отдела — кадровики — состояла сплошь из дам. И потому там всегда витали запахи духов, мелькали юбки, блузки, продуманно-развевающиеся волосы. А заодно с этим: бумаги, папки, крики, споры, по временам перемежающиеся легкими формами мата.

Зудел кондиционер, надрывно пилил принтер, заполошно-крикливо звал кого-то телефон.

— Что у нас происходит? — вполголоса, чтобы не привлекать внимания опозданием, наклонился Дебольский к Попову.

Тот поднял подслеповатые, скрытые очками глаза и ответил на рукопожатие:

— А ничего. Направление новое открываем, я толком сам не понял, — суетливым, неуверенным голосом заговорил Ванька, который, будучи человеком скромным и затюканным, боялся и генерального, и Сигизмундыча, и даже собственных коллег. А потому говорил всегда в странно-скованной услужливой манере. — То ли по волосам что-то, то ли по коже… Я еще не очень… — он нервно поправил на носу очки.

Дебольский, слегка оглушенный веером утренней кутерьмы, опустился в родное, чуть скрипнувшее кресло:

— А нам что спустили? — и «разбудил» компьютер.

— А как всегда. Говорят, за две недели надо, — Попов зачем-то заглянул в листок, хотя запоминать там было особо нечего. Вообще, он слабо разбирался в продукте, а потому всегда чувствовал себя неуверенно. И сколько бы ни старался, все равно не мог отличить линию «Hair-star» от «Crema-aloe».