Парадиз (СИ) - Бергман Сара. Страница 31

— Странная девица. — Густо-черные брови его нахмурились и сошлись на переносице. Скорее с какой-то жалостью в лице, нежели с недовольством: — Нервная. Будь с ней поосторожнее. — Он резко выпрямился, сбрасывая оцепенение. Круглое лицо его разгладилось. — А по ресторанам надо бы проехаться. Я на днях созвонюсь и машину закажу. Ты со мной? — И, не дожидаясь ответа, чуть-чуть улыбнулся, что было редким явлением для Антона-сан: — Поймаем маленькую халяву.

И отошел, оставив на столе Дебольского распечатку и пять буклетов: тех ресторанов, в которые надо было ехать. Дегустировать. И хотя Дебольский не ел с утра — к горлу его подкатила тошнота.

А в голове крутился странный вопрос: а что у него с Зарайской?

В маленьком котелке на старенькой газовой горелке почти кипела вода. На серых алюминиевых боках подрагивали прозрачные пузырьки воздуха, будто нервничали, готовясь оторваться и брызнуть на поверхность. Взбаламутить ее и дать знак, что пора забрасывать сухие желтоватые палки макарон.

Сашка потянулся, достал из мятого рюкзака открывалку и банку тушенки.

В хижине было темно, томно. Дневной жар, скопившийся в ее пыльных углах, затаившийся на долгие часы дневного солнца, теперь выбрался и сделал воздух удушливым и спертым. Пахло кипящей водой, огнем, морской солью, рыбой и теплом.

Мутный полумрак освещала одинокая свечка, плавающая в потеках воска на дне щербатого белого с голубым цветочком блюдца.

Сашка, по-турецки скрестив ноги, сидел у горелки, нетерпеливо поглядывая на воду: хотелось есть.

Лёля лежала на матрасе — горячем и пыльном, покрытом пятнами и топорщащемся оборванными нитками. И ее острые коленки были широко разведены. Откинув голову, она рассыпала сень волос по дощатому полу. Окутав ею выщерблены и путаную паутину трещин.

Пашка лежал сверху и мерно толкался в нее, сжимая худенькие бедра. Надсадно больно дергая спутанную вязь тесемок купальника.

толчок-толчок…

Лёля повернула голову, смежила усталые веки. На мгновение сомкнулись и перемешались острые пики слипшихся ресниц. Открылись-закрылись заспанные глаза. Она смотрела невидящим, затянутым поволокой взглядом и подавалась вверх бедрами, подставляла ключицы, которые Пашка целовал.

толчок-толчок-толчок…

Худенькие пальцы дрогнули, и Лёля протянула руку навстречу Сашке, будто хотела, чтобы он сжал ее ладонь. С тихим шелестом заскользила млечная кожа по тертому, скрипучему телу матраса. Затрепетали сведенные пальцы — забились голубые жилки на прозрачном запястье.

толчок… толчок…

Бледные губы ее приоткрылись. На щеках полыхнул, зардел жаркими солнечными пятнами летний румянец, расцветивший ее кожу от переизбытка солнца и ветра.

толчок-быстрее-быстрее…

Пашка подался назад, жадно и нетерпеливо принялся стягивать с нее платье.

И она доверчиво подставилась, подалась: потянулась, отрывая мокрую поясницу от тела матраса. Вскинула бледные руки, стряхивая каплями морской пены легкий сарафан. Позволяя целовать бледно-матовые, терпко-пряные, туманно-тусклые в неясных отблесках свечи соски. Застучали о матрас колени, судорожно подтянулись узкие ломаные ступни, подтягиваясь, разводя ноги еще шире. Дрогнул подбородок и ресницы. Пальцы откинутой в сторону руки.

Ели потом жадно, голодно. Изморенные солнцем и морем, жаром, загаром, плаваньем и ветром. Уставшие, утомленные. Сидя вокруг маленькой горелки с походным котелком.

Лёля в светлом платье с босыми ногами, покрытыми морской солью, выбелившей пятки, оставившей иссушающий налет на пальцах, сидела у Сашки на коленях. Опустив отяжелевшую голову ему на плечо, засыпав паутиной блеклых волос. Жадно дуя, торопясь, они ели из одного котелка, облизывая губы, перепачканные ароматным маслом пальцы. Лёля брала с распластанного на полу пакета белые, волокнистые, густо пахнущие куски мяса, прямо с растерзанной, призывно, манко поблескивающей жиром копченой рыбины. Чье сочное тело было выращено для того, чтобы накормить Лёлю.

Смеялась и возила босой ногой по пыльному полу, рисовала узоры, кривила тонкую, ломкую щиколотку. Облизывала пальцы.

Прижималась горячей, истекающей дневным жаром спиной к Сашкиному плечу, осеняя томным запахом моря.

19

Зарайская появилась в общем кабинете только к вечеру. После торжественного расставания со своими КАМами. На прощание ей снова вручили цветы: на этот раз большой букет, на который, видимо, скидывались группой. Дебольский такого не видел никогда, но у Зарайской все не как у людей.

Ему-то самому временами приходилось даже идти на шантаж, чтобы расстаться в более или менее приемлемых отношениях. С каменным лицом говорить, что не отработавшие, по его мнению, тренинг не получат и сертификат. Его право: не поощрять людей, два дня трепавших ему нервы. И пусть пишут в анкете что хотят, пусть хоть шефу жалуются.

Впрочем, с такими заявлениями он ничем не рисковал. В «Лотосе» была своя система. Анкеты после тренинга раздавали: «студенты» оценивали работавшего с ними специалиста, отвечали на двадцать вопросов на двух страницах.

А потом Жанночка подшивала анкеты в зеленую папку. Бросала ее в лоно кабинетного архива. И забывала о ней раз и навсегда. В «Лотосе» они на премии не влияли.

Вот до этого — еще в молодости — Дебольский работал в конторе (которая, собственно, на тренинге специализировалась), где за одну-единственную «негативку» без разговоров срезали премию. Девчонки там рыдали и чего только не делали. Разве что танец живота перед группами не танцевали и не отсасывали в коридоре. Сигизмундыча же напрочь не интересовало, что там будет написано. Поэтому и тренерам тоже было наплевать.

Впрочем, он не сомневался, что Зарайскую все воспоют.

Она прибежала в кабинет, прижимая к себе ворох истрепанных листков и букет авторучек. Глаза ее смеялись, щеки раскраснелись. Казалось, на лице ее не было ни тени усталости, будто она два дня и не выплясывала ритуальный танец, не закрывая рта и ни разу не присев.

— Что у нас слышно? — с порога спросила она.

И ненароком получилось так, что у одного Дебольского. Жанночка провожала ее группу, Сигизмундыч сидел в своем стеклянном колпаке, Антон-сан о чем-то сосредоточенно говорил по телефону, а Попов ее демонстративно игнорировал.

— Завтра начинаем готовить шоу абсурда, — Дебольский откинулся на стуле и повел затекшей шеей. Мысль эта его не радовала. Она никого не радовала: никто не любил корпоративов. Особенно те, кому предстояло их устраивать.

— Да? — в глазах цвета воды вспыхнуло искреннее веселье. — Отлично, я хочу поучаствовать! Когда начинаем?

Она и в самом деле была какой-то странной. И, как ребенок, с противоестественной восторженной непосредственностью радовалась самым неприятным вещам. Дебольский посмотрел, как Зарайская легко — одним движением — сбросила свои папки на стол. И снова они рассыпались идеально ровным веером, будто их долго и трепетно раскладывали.

— Как прошел вчерашний вечер? — неожиданно для себя спросил он.

Попов удивленно поднял голову. И сразу же опустил, заалев ушами.

Зарайская, оборачиваясь, крутанулась на каблуках. Любопытно склонила голову набок, и на лице ее застыло чуть насмешливое удивленное выражение.

Неторопливо заступая ногой за ногу подошла к столу Дебольского. И села на край так, что их разделял стоящий посередине ноутбук.

— Ты хочешь спросить, спала ли я с Аликом? — вкрадчиво проговорила она. И рассмеялась: — Нет, не спала. Мы просто разговаривали.

— О чем? — Дебольский попытался, конечно, сделать вид, что ему неинтересно, и вопрос он задал для поддержания разговора. Но получалось глупо. Нелепо.

О чем можно разговаривать с двухметровым парнем с ниспадающими до плеч черными кудрями и крупным греческим ртом.

Зарайская посмотрела ему в лицо. И на губах ее заиграла сочувствующая улыбка — обращенная не к нему.

— О жизни. У него проблемы. — Чуть передернула острыми плечами: — Он пьет и уволился с работы.