Непотопляемый «Тиликум» - Гильде Вернер. Страница 28

Вульф приостановил все работы на корабле, потому как люди потребовались ему для спуска бота на воду.

— Фосс, пойдете со мной, поможете с оснасткой.

А дальше от удивления я чуть было не упал. Это надо же — наш кэптен, который даже в самый свирепый шторм никакой работой рук не пачкал, теперь самолично ставит мачту на боте и обтягивает снасти!

Испанец (звали его, как оказалось, дон Педро) помог мне с оснасткой, а затем перешел на свой бот. Вульф отослал меня обратно на «Дору», и вечерний бриз помчал оба бота к берегу.

— Фьете, что это за чудо-юдо такое? Кэптен — и вдруг сам работает?

— Это спорт, Ханнес. Не нашего с тобой ума дело. Это еще что. Поглядишь вот, как кэптен будет работать, когда они устроят парусные гонки. Когда делаешь что-то за деньги — это работа, а если то же самое ради развлечения — это уже спорт, что вполне приличествует джентльмену.

Путешествуя вокруг света на «Тиликуме», я заделался почетным членом многих яхт-клубов. Приходилось мне, понятно, читывать и их уставы. В них говорилось, что зарабатывающий на жизнь физическим трудом членом клуба стать не может. Рабочий человек по тогдашним английским меркам в джентльмены, стало быть, не годился. Вот и мне в те давние времена, на «Доре», до джентльменства было куда как далеко, почти так же, как и до профессии миллионера, прельщавшей меня с самого детства. Двадцать пять лет спустя, войдя на «Ксоре» в Гуаякиль, я сделал последнюю, увы, тщетную попытку овладеть этой почтенной профессией. Однако как член различных яхт-клубов и Британского Королевского географического общества в Лондоне, и прежде всего как капитан, тем, кого по-английски называют джентльменом, я все же стал. С другой стороны, я не знаю, приличествует ли джентльмену моя нынешняя деятельность в качестве владельца автобуса. Жизнь на суше такая сложная… Однако, стоп, Ханнес, мотай свою пряжу обратно, в Гуаякиль 1877 года.

На следующее утро мы начали разгрузку. Под палящим солнцем на руках вытаскивали из трюма огромные ящики. Рядом с «Дорой» стояли два маленьких лихтера. Каждый из них принимал несколько ящиков, потом четверо эквадорцев садились на весла и гребли к берегу.

— Раньше чем через час не вернутся, — Фьете бывал в Эквадоре и прежде. — Натягивайте тент, парни, а не то хватит нас всех солнечный удар.

Между фок-мачтой и вантами растянули старый брезент. Теперь лебедка оказалась в тени, и работать возле нее стало полегче. Для тех же, кто трудился в трюме, защиты никакой не было. Легкий бриз обдувал палубу, но в трюм не проникал.

Фьете предложил план разгрузки, по которому каждый должен был хотя бы по разу поработать в трюме. К счастью, лихтеры приходили лишь трижды в день. В остальное время мы собирались в кружок и глядели на берег.

На в горой или третий день Вульф вызвал меня:

— Фосс, на боте надо многое переделать. Возьмите свои инструменты, пойдете со мной.

Я быстро сложил в сумку самые необходимые вещи и вышел на палубу.

— Есть у вас соломенная шляпа?

У меня аж челюсть отвалилась. Что он, шутит? Откуда мне здесь взять соломенную шляпу?

— В боте лежит одна, можете ее надеть.

Надо же, какое человеколюбие, просто удивительно. Я стремглав понесся к релингу и подтянул бот к лоцманскому трапу, давая дорогу капитану. Однако Вульф покачал головой:

— Старший садится последним.

Тогда я спрыгнул в бот сам и уже оттуда подтянул его к трапу «Доры». Довольный Вульф спустился по трапу и сел за румпель.

— Грот ставить!

Я немного замешкался с грота-фалом и дирик-фалом, но потом все пошло как по маслу.

— Отдать носовой. Правый кливер-шкот выбрать!

— Стаксель ставить!

Мы уже порядочно отошли от «Доры» и взяли теперь курс к берегу. Вульф потравил шкоты. Я нахлобучил свою новую шляпу. Со свежим бризом мы резво побежали вверх по реке Гуаяс.

Через несколько миль с обеих сторон нас обступили густо поросшие мангровыми лесами болотистые берега. Шаткие деревянные мосточки вели через мангровые заросли к маленьким хижинам, покрытым банановыми листьями. Но вот стали встречаться и домики побольше. Вскоре мы поравнялись с маленькой пристанью. Капитан Вульф растравил шкоты. Долговязый, иссиня-черный негр принял передний швартов и ловко закрепил его на пал.

— Фосс, следите, чтобы прилив не затянул бот под пирс.

Вульф скрылся в направлении домиков. Великан-негр спрыгнул ко мне на борт и помог убрать паруса.

— Мануэль, — ткнул он себе в живот указательным пальцем.

Тем же жестом ответил и я:

— Йоханнес.

— Ах, си, си, Хуаннес.

Так началось мое обучение испанскому. Мануэль был боцманом у дона Педро и заботился о его боте. Дон Педро и Вульф (здесь его называли дон Альфредо) в тот же вечер определили все, что надо было заменить на обоих ботах.

Превратить боты в близнецов — такова была главная цель моей работы. К счастью, работа эта оказалась не особенно трудной. Все работы мы выполняли вместе с Мануэлем. Мануэль при этом, не переставая, болтал со мной. Слова свои он дополнял отчаянной жестикуляцией и гримасами да еще рисовал вдобавок на досках разные штуки плотницким карандашом или чертилкой. Судостроение от этого в скорости отнюдь не выигрывало. Зато я быстро выучил множество испанских слов и выражений и вскоре уже владел всей корабельной терминологией и важнейшими ругательствами.

Несколько дней спустя дон Педро и дон Альфредо еще раз сравнили свои суда и, видимо, остались довольны, потому как в последующие дни каждое утро оба отправлялись куда-то на своих ботах, а после обеда вместе возвращались обратно. Пришвартовавшийся первым встречал другого отменно вежливой улыбкой, после чего следовала долгая дискуссия, почему один из них оказался быстрее, а другой — промедлил. Убирая паруса, мы с Мануэлем невольно вслушивались в эти разговоры. Что я не понял, Мануэль растолковывал потом по второму кругу.

Вечерами я выбирался иной раз в город, ходьбы до которого было примерно полчаса.

Впрочем, чаще всего я оставался на боте, ложился на палубе, укрывшись брезентом. С берега слышалось кваканье лягушек, стрекотание цикад, зудение комаров, бренчание гитар и прочие многочисленные шумы пестрого тропического мира. Я лежал, глядел на огромные яркие звезды, и сна у меня не было ни в одном глазу. Когда я засыпал, не знаю, но спал крепко, без сновидений и пробуждался только в шесть утра, когда на небе уже сияло солнце, а Мануэль кричал мне с берега:

— Амиго…

Я быстренько выливал на голову ведро воды и бежал к нему в дом. Его старшая дочь Мария ставила передо мной чашку горького горячего кофе и тарелку мучной каши-затирухи. Потом мы с Мануэлем готовили оба бота и ждали наших яхтсменов.

— Завтра мы с доном Педро хотим провести регату вдоль побережья. Продлится она весь день. Собирайте инструменты, пойдете со мной.

— Си, си, сеньор!

Вульф изумленно посмотрел на меня.

— Есть, капитан!

Мы с Мануэлем занялись ботами. На следующее утро мы вышли в море вместе со своими донами. Мария стояла на пирсе и махала платочком. Капитан Вульф старался не упустить ни единого дуновения ветра и замучил меня на шкотах. В бухте дул, как обычно, легкий бриз. Однако, судя по небу, Расмус [35] припас нам еще кое-какие сюрпризы. Над водой стояла сизая дымка, солнце подернулось тусклой вуалью.

— Старт между маяком и барком, — сказал Вульф, — с последним ударом соборного колокола. Сейчас без пяти десять.

Оба бота курсировали взад и вперед перед стартовой линией. Капитан то и дело поглядывал на часы и прикидывал на глазок, не очень ли до нее далеко. Мы с Мануэлем, каждый на своем боте, сидели, скрючившись, возле кофель-планок, готовые по первому сигналу травить, выбирать, а если потребуется, то и раздергивать стаксель и кливершкоты.

— Еще три минуты — выбрать кливер-шкот!

Вульф сам обтянул потуже гика-шкот. Бот накренился и круто к ветру понесся к линии старта. Метрах в девяноста от нас с подветра шел дон Педро. Мы выигрывали ветер, зато он на добрых два десятка метров обгонял нас.

вернуться

35

Нем. морское жаргонное слово, означающее злое, штормовое море; происходит от причисленного к лику католических святых Эразмуса, епископа Сирии в III веке, при императоре Диоклетиане; св.Эразмус считался покровителем моряков.