На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина. Страница 66

Она достала из рукава тонкий батистовый платок и аккуратно промокнула глаза, предварительно извинившись перед своим собеседником, внимательно за ней наблюдавшим.

— Ах, коли вы полагаете меня бессердечной по отношению к собственной дочери, то смею вас заверить — будь моя воля, я бы никогда… никогда! — теперь мадам Вдовина казалась такой возмущенной, а сама при этом с трудом сдерживалась, чтобы не взглянуть в зеркальное отражение серебряного чайника, стоявшего перед ней на столе. Не переигрывает ли она? Граф был из разряда тех зрителей, для которых нужно играть на грани реальности, чтобы те поверили и прониклись происходящим.

— Вы еще достаточно молоды, мадам, будем откровенны, — неопределенным тоном произнес Дмитриевский. — Вы еще вольны сами составить свое счастие.

— Только из расположения к вашей тетушке и из чувства благодарности за ваше гостеприимство я сделаю вид, что не слышала этих слов, — и снова Софья Петровна играла возмущение, хотя внутри у нее все так и пело от восторга. Попался! Она знала, что Пульхерия Александровна не удержится и расскажет племяннику о планах мадам Вдовиной выдать дочь замуж за их основного кредитора, по летам годящегося Лизе в отцы, если не в деды. И интуиция подсказывала ей сейчас, что она не прогадала, поставив на заинтересованность графа в этом вопросе. Особенно, когда он медленно проговорил:

— Мне кажется, я мог бы помочь вам. Согласитесь, было бы прискорбно отдавать прелесть и юность в руки старика? — но как только Софья Петровна при этих словах мысленно взлетела на небеса, Дмитриевский одним махом спустил ее на грешную землю: — Я мог бы выкупить ваши обязательства и стать вашим créancier^[184]. Ручаюсь, я не стал бы выдвигать вам подобные условия погашения долгов. И вы при этом были бы уверены, что никто не волен потребовать от вас Лизавету Петровну. И тогда все, о чем вы говорили — тихая сельская жизнь в вашем имении в компании дочери — станет не предметом ваших мечтаний, а явью…

Софье Петровне оставалось тогда, с трудом сохраняя улыбку на лице, любезно проговорить, что «его сиятельство чрезвычайно добр к ним», и что она непременно обдумает его великодушное предложение.

А потом небеса и вовсе разверзлись над головой мадам Вдовиной, когда лакей принес для нее в столовую короткую записку, прочитав которую, она не сумела сдержать эмоций. Ее внезапная бледность не укрылась от Дмитриевского.

— Что-то случилось с Лизаветой Петровной?

Софья Петровна аккуратно сложила записку и вымученно улыбнулась собеседнику.

— Я не понимаю, что происходит, — честно ответила она. — Здравие Лизаветы Петровны в полном порядке. По крайней мере, телесное.

И, внимательно наблюдая за графом, продолжила:

— Моя дочь требует, чтобы мы как можно скорее покинули Заозерное, Александр Николаевич. И настроена она весьма решительно. И, признаюсь, я весьма обеспокоена причинами столь настойчивого требования…

О, если бы Софья Петровна могла широко улыбнуться, не скрывая своего триумфа, когда веки Дмитриевского на мгновение дрогнули, а на лице промелькнула целая гамма чувств — от недоумения до растерянности. Но ей пришлось сохранить равнодушное выражение лица и тем самым не выдать, что она уловила момент, когда с Александра на миг слетела привычная маска отстраненности.

— Об отъезде не может быть и речи! — раздраженно бросил он.

И Софья Петровна поспешила согласиться: его сиятельство совершенно прав, в ее состоянии решительно невозможно помыслить об отъезде в Петербург. И, без сомнений, им придется остаться в Заозерном ровно до того дня, когда она сможет продолжить путь.

В этом легко было убедить Дмитриевского и, как ей думалось, так же легко будет уговорить и Лизу. Но мадам Вдовина ошибалась. Лиза была настроена крайне решительно, хотя и выглядела, словно безумная, раскачиваясь на постели и твердя, что не намерена оставаться в этом доме ни на день, ни даже на час. Ее распущенные волосы свободно падали на плечи и спину, облачена она была в ночную сорочку, оттого и видом своим весьма походила на обитательницу Tollhaus^[185]. Девушка то молчала, уставившись в одну точку, то шептала что-то себе под нос, то плакала, прижимая к губам серебряный медальон на тонкой цепочке. Софья Петровна из последних сил сдерживала раздражение, настолько безучастной оставалась Лиза к ее словам и доводам.

И только, когда мадам Вдовина, устав от своего бессмысленного монолога, позвонила, чтобы ее перенесли в соседнюю комнату, Лиза вдруг произнесла четко и ясно:

— Я не желаю, чтобы мои руки были в крови. Посему мы должны все прекратить.

— Das Unsinn!^[186] — раздраженно отмахнулась от нее Софья Петровна. Она вспомнила похожую истерику, что случилась с Лизой около четырех месяцев назад. Тогда она так напугала ее. Но проплакав день, Лиза успокоилась, снова стала послушна и даже повеселела.

«Man muß es beschlafen^[187]», — Софья Петровна хорошо помнила совет своей матери, данный ей когда-то перед первым замужеством, и потому решила отложить разговор на следующий день. Она была уверена, что Лиза переменит свое решение за ночь, как это бывало прежде. Но, увы, в этот раз чуда не случилось, и утром девушка встретила мать все тем же требованием — немедленно покинуть имение.

А когда еще через сутки Лиза сама смело шагнула в спальню мадам Вдовиной, та поняла, что происходящее нынче вовсе не похоже на прежние часы сомнений. Серьезная и бледная, Лиза еще раз решительно потребовала, чтобы они оставили Заозерное сей же час, а не после Пасхи, как собирались прежде.

Софья Петровна повелительным жестом отослала Ирину вон, а после указала Лизе на стул подле кровати. Но та даже не шевельнулась. Все начиналось сначала… störrige Mädchen!

— Мы уже обсуждали данный вопрос, — с трудом сохраняя самообладание, напомнила мадам Вдовина. — И пришли к мнению, что иного пути нет ни для вас, ни для меня. Обстоятельства…

— Вы когда-нибудь задумывались, мадам, какая судьба уготована его сиятельству после венчания? — перебила ее Лиза.

Софья Петровна недовольно наморщила лоб.

— Я предпочитаю не думать об этом, — после минутного молчания сдалась она и добавила честно и открыто: — И вам не советую.

— На моих руках была кровь! Кровь, мадам!

Мадам Вдовина уловила в голосе Лизы истеричные нотки и поспешила ее успокоить:

— Это была вишневая настойка, — как можно мягче произнесла она. — Вы перепачкали руки в вишневой настойке. И заодно — лицо его сиятельства. Заметьте, я не стала спрашивать ни Дмитриевского, ни вас, каким образом ваши ладони оказались на его лице, удовлетворившись его сказкой. Подумать только, вы помогали ему смахнуть грязь со лба! И он действительно полагал, что кто-то поверит в это?!

— Вы когда-нибудь задумывались, мадам, какая судьба уготована его сиятельству после венчания? — будто не слыша ее, снова повторила Лиза.

Софья Петровна раздраженно прищурила глаза и уже открыла рот для резкого ответа, как в дверь постучали. В спальню ступил лакей и с поклоном передал записку для мадам Вдовиной.

— Это от нашего Аида, — произнесла она довольно, быстро пробежав глазами по ровным, размашистым строкам. — Он выражает надежду, что увидит вас нынче за завтраком.

— Будь моя воля, я бы никогда более не виделась с ним! — чересчур горячо воскликнула Лиза.

Мадам Вдовина внимательно посмотрела на нее поверх письма и требовательно проговорила:

— Но на то вашей воли нет! Мы с вами находимся здесь, чтобы не потерять то, что дорого для нас. И я сделаю все, чтобы то, ради чего я принимаю участие в этой авантюре, свершилось. Все! У нас неравны ставки, meine Mädchen, и потому вам легко нынче бросаться высоким слогом. Что такое ваше имя против моего сердца? Без честного имени можно жить, поверьте мне. А жить без сердца невозможно! Посему я требую, чтобы вы привели себя в надлежащий вид и спустились к завтраку. У нас осталось слишком мало времени!

— Он отказался от своего намерения!