Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович. Страница 40

— Окаймляйте атаку сто восемьдесят второго полка, по мере его продвижения переносите огонь вглубь, не допускайте контратак противника, — приказал я подполковнику Новикову.

Через минуту заговорили орудия дивизиона.

Я связался с Колимбетом.

— Все еще лежите, товарищ Колимбет? — ударил я по его самолюбию.

— Противник ведет сильный огонь, маневрируя, пытаюсь подавить…

— Выходит, грозилась синица море поджечь, так, что ли?

В трубке тяжелое молчание. Я просто слышу это молчание, вижу насупленное лицо Колимбета.

— А вот ваш левый сосед, основательно потрепанный в предыдущих боях, уже прорвался через первую траншею, развивает успех в глубину и сыплет фрицам под хвост тот самый перец, который собирались насыпать вы.

Я положил трубку. Теперь закрутится подполковник Колимбет и всех командиров заставит выложиться.

Бой длился весь день, не прекратился он и ночью. Наконец Грозов доложил, что оборона немцев прорвана. К тому времени 184-й и 186-й полки также потеснили противника, который начал оглядываться на фланги. Вечером поступило сообщение, что Бурты очищены от неприятеля и передовые батальоны дивизии продвинулись вперед на пять километров.

Я приказал командирам полков дать личному составу отдохнуть и привести себя в порядок, а я тем временем решил переместить КП дивизии поближе к передовой.

Когда прощался с Анной Максимовной, она, вытирая платком глаза, попросила:

— Я вот чого, товарыщу начальнику… Просьба у мини до вас. Узнали б там: чи жив мой сынку, чи нэма його вже на свити…

— Хорошо, Анна Максимовна, узнаю, — сказал я. — Может, и сообщить найду возможность.

Еще в пути ровно в полночь я связался по рации с Грозовым и Колимбетом и приказал через сорок минут доложить о готовности их полков к дальнейшему наступлению. Конечно, я понимал, что после такого тяжелого боя требуются по крайней мере сутки, чтобы привести войска в порядок и подготовить их к новому броску вперед. Но где взять эти сутки? Промедлить — значит дать возможность противнику закрепиться на новом рубеже и подтянуть силы для контратаки.

Ровно через сорок минут подполковник Грозов доложил: после артподготовки 182-й полк перешел в наступление, но гитлеровцы встретили нашу пехоту организованным огнем, в том числе и огнем танков, которые находятся в боевых порядках обороняющихся.

Это меня удивило. Неужели после такого длительного боя, закончившегося полным поражением, у немцев еще есть силы обороняться? Что-то тут не так. Скорее всего, сопротивление оказывает сильное прикрытие, а основные силы тем временем отходят на заранее подготовленный рубеж обороны. Следовательно, главная задача сейчас не дать врагу оторваться от передовых частей дивизии.

Поделился с Грозовым своими соображениями и приказал после двадцатиминутного огневого налета повторить атаку.

Только закончил разговор с Грозовым, как по рации меня вызвал Колимбет. В приподнятом тоне (не умел казачина скрыть торжества, если добивался успеха) доложил, что 186-й полк, сломив сопротивление противника, овладел населенным пунктом Млеев и быстро продвигается вперед.

— Продолжайте преследование, желаю успеха, — сказал я.

Ай да Колимбет! Этого казака, видно, только завести — луну с неба достанет.

Связался с Могилевцевым. Он сообщил, что 184-й полк успешно наступает.

— Не оголился ли у вас левый фланг?

— Нет, имеем локтевую связь с частями соседней дивизии.

Вызвал по рации Грозова.

— Как дела, Михаил Трофимович?

— Все то же. Противник встречает роты бешеным огнем, не дает поднять головы.

Я рассказал Грозову о продвижении фланговых полков и посоветовал ему, используя их успех, обойти гитлеровский заслон.

«Странно, подумал я. — Фланговые заслоны сбиты, центральный стоит. Почему?»

В землянку вошел начальник разведки дивизии майор Кустов. Доложил: находящиеся в тылу врага разведчики, возглавляемые старшим сержантом Москаленко, сообщили, что на участке 182-го полка немцы отводят свои танки в тыл.

Картина стала ясна. Сравнительно легкий успех Могилевцева и Колимбета объяснялся тем, что заслоны начали отход, поскольку главные силы на флангах уже заняли новый оборонительный рубеж. В центре же противник не успел отвести свои главные силы. Вероятнее всего, танки остались без горючего. Недаром они использовались в боевых порядках как обыкновенные огневые точки. Когда же подвезли горючее, танки начали отход.

Теперь все зависит от расторопности Грозова, только от него.

— Подполковник! — кричал я в трубку, испытывая лихорадочное нетерпение. — Обход начат?!

— Так точно. Перед фронтом оставил батальон, двумя другими выхожу на фланги противника…

— Главные силы немцев на вашем участке, в том числе танки, отходят на новый оборонительный рубеж. Приказываю: нагнать их и атаковать, не дать занять оборону. Пехоту посадить на танки, на автомашины, на сани — на что угодно, только догнать. Перед вражеским заслоном оставьте роту, остальные — вперед! — приказал я Грозову.

Потом Михаил Трофимович рассказывал, что сам на ходу вскочил на подножку «виллиса», набитого солдатами, и на ухабе чуть не вылетел из машины — такова была скорость.

Рано утром все три полка дивизии совместно с нагнавшими нас частями 4-й гвардейской танковой армии с ходу преодолели вторую полосу обороны противника в центре и овладели узлом сопротивления Ольшана. Немцы поспешно откатывались к городу Шандаровка.

Штаб дивизии опять снялся с места и двинулся вслед за наступающими частями. Я заснул сразу, как только сел в машину. Меня мотало на рытвинах и ухабах, но я ничего не чувствовал, спал, как спят, наверное, только на войне, — без сновидений, хоть на голову ставь…

Проснулся от рева моторов над головой. Это были наши штурмовики. Они шли на запад обрабатывать боевые порядки гитлеровцев.

Штаб остановился в небольшой деревушке. Почти все дома в ней были сожжены. Начальник штаба доложил мне сведения о потерях. 182-й полк, три недели не вылезавший из боев, растаял наполовину. Мы с начштаба пришли к единому мнению: вывести полк во второй эшелон.

Я сообщил о нашем решении Грозову и попросил его явиться в штаб.

В комнате полуразрушенного дома, которая служила мне и КП и жилищем, мы посидели за чаем, поговорили о последних боях. За те три дня, что я не видел Грозова, он осунулся, щеки ввалились.

— А что, твой новобранец, Костя Воронец, воюет? — спросил я между прочим.

— Зачем же, он необученный. Все эти дни состоит во взводе охраны штаба. Проходит науку. Правда, план Буртов он мне начертил подробнейший, со всеми оврагами и подходами.

— Ты его долго при штабе не держи — ведь он к немцам свой особый счет имеет.

— На день лишний не задержу. А пока — куда ему… И так много людей гибнет, хороших людей…

— А что сержант Иванов? — Я улыбнулся, вспомнив рассуждения бывалого солдата.

Грозов вздохнул, задумался, тяжело опершись щекою на ладонь:

— Убит сержант Иванов Алексей Семенович.

Я подался вперед… Не укладывалось в голове: две войны прошел — цел остался, на третьей почти три года — и убит…

— Под Буртами, в первой атаке, — начал рассказывать подполковник, — ротный, лейтенант Крапивинский, молоденький такой, мальчишка в сущности (я кивнул — знаю, мол), первым ворвался в траншею. Дал очередь, свалил троих фашистов, и патроны в диске кончились. Тут бы ему и каюк, если бы не сержант Иванов. Успел загородить он Крапивинского собой. Всю очередь немецкого автомата в грудь себе принял…

Посидели молча, словно у гроба покойника.

«Вот это человек был, — подумал я. — Сперва мальчишку-ротного своим полушубком от холода прикрыл, потом собою — от смерти…»

— Михаил Трофимович, представьте сержанта Иванова к ордену Славы первой степени посмертно. Пусть в памяти детей и внуков останется он полным кавалером ордена Славы.

— Представлю, Иван Никонович, — согласился Грозов. — А вот ротного Крапивинского на губу посадил бы.

— Да за что же? Лейтенант первым в траншею ворвался…