Сказка о спящем красавце или Леськино счастье (СИ) - Цыпленкова Юлия. Страница 5

— Ой и болтлив ты, князюшка, — смотрю на него, головой качаю. — Так языком молотишь, что в пору тебя вместо цепа брать.

— И ворчишь вроде, а у самой на устах улыбка светится, — Велеслав отвечает.

— Так и ты слезы не льешь, князюшка.

— А чего мне слезы лить, коль на душе привольно? Вот чайку твоего отведаю и вообще, как в сказке жить буду. Да и кому еще честь выпадала у самой Лесовики Берендеевны за столом сидеть?

— Ты первый будешь, — ответила я ворчливо.

— Вот о том и говорю. Веди, кудесница.

А после и сам начал в дом мой захаживать, будто для того дорожку показала. Дом мой в чащобе стоит, никому к нему хода не было, покуда Велеслав всего разочек ни прошел. Тут и повадился. Я в делах и заботах верчусь, а у дверей уж гость стоит, пряниками заманивает. Я вроде и осерчаю, что не зван явился, а на пряники погляжу, да рукой махаю. Чего с ним сделаешь, раз уж приперся?

А как за самоваром засядем, так и спрашиваю, в глаза бесстыжие глядя:

— Никак дел у тебя нет, князюшка?

— Дел по горло, — Велеслав отвечает, — к тебе вот душой отдохнуть заехал. На тебя погляжу, и сердцу радостно. Потом уж дальше за дела примусь.

— Чего же это сердце-то твое радуется?

— Ты рядом, Лесенька, — князь говорит, а на устах улыбка приветливая. — С тобой рядом мне всегда радостно.

И мороза вроде нет, а щеки опять огнем горят, и на душе спокойно делается, даже ругаться не хочется. Старею, видать, коль с чаями этими жить веселей стало. А как скажет — Лесенька, так и вовсе зажмуриться хочется, будто кошку за ухом чешет. Только не по мне это. Не кошка я ласковая — лесная кудесница. Зря что ли ведьмой кличут?

— Вроде и хмуришься, а всё одно зла в тебе нет, — улыбается Велеслав, а мне в ответ улыбнуться хочется.

Да только брови еще больше хмурю. Нечего, мол, мне зубы заговаривать. А как чай допьет, так я гостя своего выпроваживаю. У него дел много, и у меня не меньше. Велеслав и не спорит, вроде как и сам собирался.

— Проводишь гостя, Лесенька? — спрашивает.

А я так вроде с неохотой и отвечаю:

— Идем уж, чего с тобой сделаешь?

— Можно долг отдать, — говорит князь серьезно, а у самого в глазах огоньки веселые пляшут. И опять вроде обидеться не на что — шутит ведь.

Вот и идем да края леса, друг на друга поглядывая. Он мне небылицы рассказывает, а я губы плотней сжимаю, чтобы чин свой, значится, не уронить. Да только всё одно смеяться начинаю, уж больно смешные байки у Велеслава. А может и не смешные, да с ним весело. Не поняла еще. Как разберусь, так опять важничать стану. А покуда ну его, пусть смешит плут лукавый.

А как до края-то дойдем, тут и люди княжеские дожидаются. Коль воевода Велеслава сторожит, так непременно хмыкнет и ус подкрутит. Сам-то ко мне не суется больше, летать боится. А остальные поперек слова княжьего не пойдут. Да и не пущу я к себе толпу эту. Ишь чего! И зверье мое распугают, и травку свежую потопчут. Нечего!

Один раз всего с Велеславом поссорилась. И вроде хорошее сделать хотел, да не для той старался. Как цветы первые лепестки раскрыли, так он их рвать принялся, да мне и принес. Стоит, дурень, улыбается, аж треск от щек стоит. А у меня перед глазами пелена красная. Это что же охальник удумал! Красу первую погубил, для отхожей ямы подарочек приготовил! Цветам же и дня еще нет, а он ручищами своими и без того короткий век прервал.

Ох и осерчала я, ох и разгневалась. Князь на глаза мои смотрит, а те уж углями пылают. И не улыбается больше, назад только пятится. А я руки в бока уперла и за ним иду — как есть ведьма злющая.

— Ты что ж это, окаянный, наделал? — спрашиваю. — Почто красу загубил?

— Так ведь тебя хотел порадовать, — князь отвечает, а сам за дерево уж спрятался. Да от меня не убежишь. Мой лес-то, даром что князьями посажен.

— Я и без тебя цветам радовалась, а теперь на смертушку их любоваться должна? Сейчас я тебя в рог бараний сверну да под деревом закапаю.

Рукава-то засучила, да колдовать уж собралась, а негодник мне из-за дерева:

— Опомнись, Леся, князь я твой. Нельзя меня скручивать: ни в рог, ни в крендель. От меня так толку не будет.

— Нет от тебя проку, вред один, — отвечаю. А Велеслав опять спорит:

— Я земле защитник и люду простому отец родной, а ты со мной непотребство сотворить удумала. Не согласный я в рог крутиться, и в землю тоже не пойду. На кого я княжество оставлю?

И то верно. Воин он знатный, и хозяин справный. Так в сердцах и сплюнула. Это как же так, люди добрые? Хочешь за дело наказать, чтоб другим неповадно было, а он и тут извернулся. Вот ведь змей юркий!

— И что ты за девица такая, Лесенька? — не унимается князь, терпение мое испытывает. — Другие и цветам порадуются, и колечку драгоценному, и платку златотканому, а тебе ничем не угодишь. Хоть на голове ходи, а ты чуть что, сразу драться лезешь.

И ведь вроде немного успокоилась, а он опять разъярил. И чего про девок-то мне других сказывает? Ох и злость взяла! На силу в руках себя удержала.

— Вот и иди к своим девкам, да всех их в платки замотай, — говорю вроде, а шипенье ядовитой гадюки слышится. — Хоть серьгами обвешай, хоть кольцами. А в мой лес ни ногой! Чтоб глаза мои тебя больше не видели. И пряники не таскай, всё одно выкину!

— Ты чего опять осерчала, Лесовика Берендеевна? — еще и удивляется! — Коли б мне кто-то другой нужен был, разве стал бы я у твоего порога околачиваться?

— Вот и хватит шастать!

— Так мне хочется…

— А уж смотреть на тебя не могу. Ишь, повадился! Как репей привязался. Ступай, говорю, и чтоб в лес ни ногой!

Тут и Велеслав серчать начал. Из-за дерева вышел, руки на груди сложил и на меня исподлобья смотрит.

— Надоел, стало быть? — спрашивает. — Как репей, говоришь, прицепился?

— Я от своих слов не отказываюсь, — и тоже руки на груди сложила.

— Ну так вот что, — ох и грозен стал, будто и не мой князюшка вовсе. — В лес ты мне дорогу закрыть не можешь, так что приду, коль нужда будет. Не хочешь смотреть, отворачивайся. Больше я к подолу твоему цепляться не стану. Зиму всю дорожку топтал, весна уж к концу подходит, хватит. Прощай, Лесовика Берендеевна. Живи, как привыкла, и я так жить стану, как до тебя жил. Другую искать велишь? Будь по-твоему. Устал уж я в закрытые двери стучаться. Сиди пеньком. Пусть одна, зато важная.

Развернулся и ушел. А я аж вздохнуть не могу, так от злости и корежит. И чего он о себе думает? Тоже мне, князь выискался. Отец да защитник — подумаешь! А я кудесница! Да и пусть себе катится! Жили без князя, и дальше без него жить станем.

— Сиди пеньком…

Повторила я и хмыкнула. Да и проживу, никуда не денусь. Да и не одна я. Со мной звери мои да птицы. А поговорить захочу, так в деревеньку наведаюсь. И гостей мне ненадобно, только от дел отрывают.

— Ишь!

Так весь первый день и злилась. На второй ворчала просто. На третий нос задирала, из упрямства больше. А на четвертый грустить начала. Вот ведь окаянный. Приучил уж, что и дня без него не проходит. И не зайдет никто, и байку не расскажет, и про радость сердечную песнь не заведет. Скучно…

И вроде лес вокруг всё тот же, и звери мои рядом, и птицы песни поют — а ничего не радует. И на цветочки не заглядываюсь, и день ясный хмурым кажется. Пусто мне и тошно. Нет гостя незваного, а без него и чай не пьется, и пряники не такие сладкие.

— Э-эх…

Так вся седмица прошла, а за ней другая следом двинулась. На восьмой день осерчала заново. Взяла и дорожку к избушке зачаровала. Вот тебе, думаю, князюшка. Опомнишься, да поздно будет. Хоть искричись, хоть днем с огнем ходи, а дома моего всё одно не сыщешь. Так до вечера довольная собой и проходила. Даже вроде веселей стало.

А к вечеру опять пригорюнилась. Зверье мое всё парами, поглядеть любо, а я и вправду, как пенек трухлявый сижу — никому до меня дела нет. Ни единой душе не нужна. Был один друг, и того спровадила. И что ж за мухомор я вредный? И чего мне не ладилось? И ничего ведь вроде дурного не сказал, а я осерчала. Ох и тяжко мне, ох и горестно. Взяла и сняла заклятье с тропы — авось, вернется.