Верь в меня - Рой Олег. Страница 11

А через два года с небольшим после Ванечки родилась Катюшка. Не планировали, так получилось. Кощунственный вопрос о том, «оставлять или нет», даже не поднимался. Бабушки все чаще повторяли фразу «Бог дал детей, Бог даст и на детей» – и ничего, как-то выкручивались. Бог давал ровно столько, чтобы совсем не упасть за черту бедности. Не падали. Спотыкались и шли потихонечку дальше. Делали больше, чем от них ожидали, даже больше, чем они сами от себя ожидали. Мирославе пришлось уйти из школы, она на дому давала частные уроки, занималась с людьми любого возраста логопедией, писала за «особо одаренных» курсовики и дипломы – и все это, как говорится, не спуская на пол собственных чад. И всегда с улыбкой, легко и ненапряжно. Ее вела любовь, к тому же она, офицерская дочь, в раннем детстве знавшая и кочевую жизнь, и нищету, умела принимать боль и разочарования как часть жизни.

Но всему бывает предел. Денис Вишняков не являлся ни слепцом, ни идиотом и прекрасно понимал, что, кажется, заигрался. Большая Литература с огромными тиражами и отчислениями с оных упорно не пускала его в свои святая святых, и ее ворота отнюдь не спешили гостеприимно открываться перед начинающим писателем. Разумеется, он понимал, что именно благодаря родителям Мирославы они сейчас не подыхают с голоду и не ходят в обносках – уж дети-то были одеты по последней моде и с самого рождения не имели никаких проблем ни с чем, начиная от памперсов и заканчивая игрушками-безделушками, а о витаминах и прочем здоровом питании нечего и говорить. Все равно, по мнению Дениса, и дети, и особенно Мира, заслуживали большего, лучшего, самого лучшего! И пусть Мира часто повторяла ему еще одну житейскую мудрость: «Если хочешь стать богатым, не помышляй увеличить свое имущество, а только уменьши свою жадность», Вишнякова это не успокаивало, а только вгоняло в еще более депрессивное состояние. Кроме того, «молодым» и «начинающим» писателем Дениса можно было уже назвать с большим трудом. Все-таки тридцать восемь лет… Утешало (если можно так выразиться) только одно – что с курса Мирославы тоже никто писателем не стал, хотя многие стремились. Преподаватели, репетиторы, блогеры… Филология, считал Денис, помогает препарировать тексты, а не создавать их. «Музы́ку я разъял, как труп», – порой подтрунивал он над филологами, которые писали; намекал на Сальери, который был, по Пушкину, не композитором, а ремесленником.

Ослепленный, с одной стороны, безрадостностью мглисто-серых будней, с другой – Великой Идеей своего романа, Денис не замечал банальных вещей – он стремился стать писателем, но не создал ни одного стоящего произведения, все силы и все время вкладывая в свою «одну, но пламенную страсть». Стремился не к совершенству, как следовало бы, а к недостижимому идеалу. Он подрабатывал рерайтером, кропал статейки и заметки, но гордо отказался от предложения стать литературным негром. Предложение ему притащил его единственный настоящий друг. Энергичный и пробивной Мишка, что называется, поднялся – был востребован, и даже уже узнаваем, хотя и цену за это заплатил немалую. Кстати, тесть Дениса, шапочно знакомый с Мишкой, друга Дениса уважал. «Настоящий мужик, поучился бы», – говорил он, и после этого Денису какое-то время не хотелось Мишку ни видеть, ни слышать.

– Ну и какого черта ты артачишься? – говорил тот, угощая Дениса пивом на веранде летнего кафе. – Корона с тебя спадет, что ли? Подумай сам – Дюма-сын тоже работал литературным негром – и так руку набил, что сразу выдал «на-гора» «Даму с камелиями». Вот и согласился бы, набрался опыта.

– Да пойми ты, не могу я так, – упрямился Денис. – Халтуру гнать не умею, а что-то стоящее отдавать чужому дяде совесть не позволяет.

– Да при чем тут совесть? – отмахивался Мишка. – Гонор, гордыня – это да. Слушай, ну ты бы хоть своих-то пожалел, ведь и деньги хорошие.

– Не могу, – упрямо отвечал Денис.

– И что с тобой делать?! – воздевал руки к небу Мишка. – По нашей линии тебе ловить нечего. Вот какого, спрашивается, лешего ты пошел в тележурналисты, а не в Горьковку? Ты же в нашей профессии сам как труп! Ты балласт, дружище!

– Да не думал я становиться писателем, – отбояривался Денис. – Оно само накрыло, что ты будешь делать!

– Я что буду делать? – пожал плечами Мишка. – Я знаю, что мне делать. Работать, заниматься своим делом, и характер с амбициями крепко в узде держать! И тебе советую то же. Работай. Хоть на дядю, хоть на самого дьявола, но работай!

Тем не менее он даже иногда брал у Дениса интервью, совал его, как мог, во всякие сюжеты на местном, редко федеральном телевидении – чтобы тот совсем не захирел от безвестности. Одному Богу известно, под каким соусом Мишке это удавалось, но благодаря своему другу Денис, не написавший ни одной книги, кроме дюжины рассказов, мелькал в телевизоре с пометкой «писатель».

– Как мне хочется добавить в бегущую строку «автор бестселлера такого-то», – сокрушался Мишка, возможно, ожидая услышать: «Скоро добавишь, дружище».

– А уж мне как хочется, – беспомощно вздыхал Денис.

Однажды утром Мира с детишками уехала погостить к маме на их полковничью дачу, а Денис… Денис решил напиться. На душе было гадостно, и уже давно. Депрессия незаметно вползла внутрь, пустила корни, как сорняк, и жаждала полива. Последнее время травить себе душу было его любимым занятием. Если не получается ничего другого, что же еще остается?

Вишняков даже в дни студенчества не отличался тягой к алкоголю, и если что-то себе и позволял, то только скромную бутылочку пива или рюмочка коньяку на работе у Мишки в день сдачи материала, точнее, под конец дня, когда этот материал был сдан в срок и одобрен начальством. Ну и, разумеется, обстоятельные посиделки с тем же Мишкой по предварительному договору с женами.

Но нынче в Денисе что-то надломилось, и он буквально физически почувствовал: сегодня все. Что «все», этого даже себе самому пояснить не мог. Но воздух вокруг него трепетал и надувался парусом корабля, который вот-вот унесет в неизвестность. И Вишняков сдался на волю волн.

Он решил, что это будет просто водка. В полном одиночестве. То есть нет, конечно, не в одиночестве, он же не алкоголик какой. Надо выйти на люди – какой-никакой сдерживающий фактор. Он поел как следует дома, чтобы не тратиться на кафешные изыски. Прикончил картошку, которую нажарила Мирослава, и закусил яичницей. Вот сейчас мрачно сядет куда-нибудь в тихий угол… и предастся самокопанию. Самое милое дело. Особенно когда ничего другого судьба просто не предлагает. Самокопаться, самобичеваться и посыпать главу пеплом несожженного шедевра. Даже недописанного…

Кафе называлось «Баста». Отличное название. Баста, сегодня все переменится. И антураж для мрачных раздумий подходящий вполне – полуподвал, сводчатые потолки, стены отделаны натуральным камнем. Грубые деревянные столы, тяжелые стулья, больше похожие на табуреты со спинками. Стильный средневековый трактир. Некоторые столы были поменьше, их накрывали чистейшие белые скатерти. Интересно, подумал Денис, а в Средние века стелили в трактирах белые крахмальные скатерти? Он решил, что вряд ли. Но антураж был, как в кино, а иного и не требовалось. Очень стильно, добротно и основательно.

И Денис тоже собирался подойти к делу основательно. Несмотря на то что он дома заправился, заказал тарелку борща, благо цены оказались вполне демократичные – что на выпивку, что на закуску. Так подольше не развезет, решил он. А то, что он просидит до упора и, возможно, закажет не одну бутылку, было ясно ему еще с утра, когда он провожал до машины тестя ничего не подозревающую Мирославу с детьми…

Первая стограммовая рюмка (не до краев) не охмелила, только согрела. После второй он огляделся вокруг более внимательно. Народу в зале оказалось немного, и это был вполне респектабельный народ. Чувствовалось, что люди зашли сюда не мимоходом, абы куда, а пришли целенаправленно, как в любимое заведение. Двигались неторопливо, ели не наспех, пили… нет, пожалуй, сейчас пил он один. Только у двоих мужчин через два стола стоял небольшой графин.