Бриллиантовая Венера (СИ) - Легасова Татьяна. Страница 43

Она без слов схватила Демида за шею. Вечность. Его запах. Ее дыхание. Его сила. Ее беззащитность. Казалось, что время остановилось, и девушка боялась даже пошевелиться, лишь бы не спугнуть это чудесное мгновение их первой настоящей близости. Однако в голову вдруг пришла мысль об алхимике.

— Ты должен помочь Герадию, поспешим, иначе они убьют его, — Ари снова была готова к борьбе.

Они бросились бежать в сторону пещеры. Когда они спустились вниз, Герадий лежал на полу весь в крови. Арайя упала перед ним на колени и взяла за руку.

— Прости, — шепнул он.

Арайя плакала. Кто-то метнулся в коридоре и Демид погнался за ним. Арайя гладила Герадия по лицу.

— Все будет хорошо, я тебя вылечу.

Его лицо стало светлым.

— Я прожил жизнь не зря, Арайя.

— Нет, ты еще долго будешь жить, — перебила его Арайя.

— Ты должна продолжить мое дело, Ари, ты сможешь. Возьми все книги отсюда. В моей лаборатории есть еще…

Он не договорил. Его тело обмякло.

Арайя заплакала и упала лицом на его грудь.

Она не знала, сколько она тут лежала, слишком много потрясений за последнее время ей пришлось пережить, она опомнилась лишь тогда, когда Демид поднял ее на руки.

— Его убийца мертв, — тихо сказал Демид.

— Глава тайного общества кондоров?

— Кондоров значит, — задумчиво сказал правитель, — да, он отправился проверять достоверность легенды.

— Какой легенды?

— Потом расскажу.

— Герадий был с ними? — его голос был напряженным.

Ари помолчала, затем сказала:

— Нет, он хотел спасти меня, но не смог.

Они оба знали правду, но никто не стал обсуждать это вслух. Ари было тяжело, но Демиду было тяжелее. Он поднял дрожащую девушку на руки и вынес на улицу. Мрак был кромешным, словно пытался скрыть ту трагедию, которая разыгралась сегодня среди многовековых гор. Демид нес Ари домой молча, она прижималась к нему всем своим существом, стараясь не думать о смерти. Впереди их ждала жизнь.

Часть 4. Восход. Глава 1. Заря

Занималась заря. Воздух был свежим, дарящим жизнь и пробуждение. Арайя открыла глаза и потянулась. Первые солнечные лучи уже проникли в комнату и рассеивали ночной мрак. Было ощущение чистоты, свободы и какого-то легкого освобождения. Все позади. Все печали, страхи, боли. Этот чудесный день был ее новым жизненным вдохновением, радость расправляла грудь, дышалось легко. Ари повернула голову. Рядом с кроватью на шкурах и подушках спал Демид. Белые легкие одежды ярко выделялись на загорелом теле. Он был так красив, столько мужества и силы прослеживалось во всех его чертах. Лавина нежности и благодарности накрыла ее с головой. Он остался рядом с ней, словно боялся, что ее снова похитят. Ее сердце плавилось под чарами его заботы. Стоило ей пошевелиться, как он тут же вскочил.

— Проснулась?

— Похоже на то, — улыбнулась она.

— Как ты себя чувствуешь?

— Мечтаю о ванной, — она искрилась.

— Я сейчас же распоряжусь, — сказал он, вставая.

— Мне так жаль, что я разбудила вас.

— Нет, нужно идти в пещеру, необходимо похоронить Герадия, — его голос выдавал боль. — Я пришлю людей, чтобы тебя охраняли круглые сутки, остальные члены общества все еще на свободе.

— В этом нет необходимости, — ей не хотелось сидеть дома взаперти и все время находиться в сопровождении.

— Необходимость здесь самая острая, я уже однажды потерял тебя, — его слова прозвучали как-то лично, словно она была его женой, а не пленницей или гостьей.

Ари слегка смутилась. Потом опомнилась, подошла к нему и взяла его за руку.

— Не переживайте из-за Герадия, он сделал то, что должен был, он умирал счастливым.

— Да, конечно, — он был излишне напряжен, и, стараясь скрыть это, направился к выходу.

— Демид, — она позвала его. Он повернулся, глаза были слегка красными.

— Я обнаружила в пещере уникальные книги, не могли бы вы привезти их во дворцовую библиотеку, я хотела бы их изучать.

— Да, разумеется, — это все, что он смог сказать. Он тихо вышел.

Арайя насладилась чудесной ароматной ванной и решила посвятить несколько часов своему излюбленнейшему занятию. Она села рисовать. Кабинет Демида нуждался в свежей нотке, ее душа пела освобождением и быстро навеяла необходимый образ для изображения. Несколько часов она писала, не отрываясь, полностью поглощенная творческим экстазом. Она не заметила, что ей приносили обед, она вернулась в мир только тогда, когда стало уже почти темно, и уже было плохо видно яркие краски холста.

— Ари, — она услышала голос Демида. Он все еще был бледен, его глаза красные. — Мы похоронили его.

Он стоял такой разбитый, плечи слегка опущены, великан с грустными глазами и разбитым сердцем.

Она встала и тихонько подошла к нему. Немножечко привстав на цыпочки, она обняла его за плечи. Он прижал ее к себе. Она гладила его по спине и не понимала, почему он не плачет при ней. Почему он не дает волю своим чувствам. Далее он чуть отстранился.

— Я пойду к себе, надо отдохнуть.

— Я хотела бы завтра навестить могилу, если вы не против.

— Нет, разумеется, нет. Утром, на рассвете я зайду за тобой.

— Хорошо, — тихо сказала она.

Она забыла про картину. Ей в голову пришла чудесная мысль. Она перекусила легкой пищей, накинула салатовое платье и юркнула в библиотеку. За ней бесшумно проследовало двое солдат. Она набрала кучу книг в стопки, что-то писала, выписывала, сопоставляла. Было уже поздно, когда она поднялась к себе с несколькими листами текстов. Умывшись, она спокойно заснула.

С рассветом Арайя в темно фиолетовом легком платье и Демид в черных брюках и темно-синей рубашке отправились в сторону Темного леса. Они взобрались на гору старого города, перешли мостик и прошли густые заросли. Недалеко от пещеры кондоров виднелась небольшая могила, вся усыпанная цветами. Ари подошла и положила сверху букет желтых роз.

— Желтые цветы дарят учителям, — тихо сказала она, обращаясь скорее к духу Герадия, нежели чем к Демиду.

— Ты был хорошим учителем для меня, мой добрый друг, я благодарю тебя за то, что ты многому научил меня. Сегодня я подготовила тебе один текст, он соткан из мыслей и высказываний всех тех философов и ученых, которых ты так любил.

Арайя достала листы и начала читать.

— Мой дорогой Герадий. Твой любимый Франс писал: «Большинству людей нечем заполнить даже быстротекущую человеческую жизнь, и им нечего было бы делать с вечностью». Твоя жизнь была насыщенной, она никогда не была пустой. Вечность встречает тебя парадом звезд, ибо ты нашел то, что искал. Страх перед смертью ничто, по сравнению с бессмысленностью бытия. Твои человеческие дни были наполнены служением людям. Сколько много хорошего ты успел сделать для народа своей страны, сколько открытий совершил. Твоя жизнь была полна страсти божественного таланта, ты прирожденный и вечный ученый!

Она вытерла слезы и продолжила:

— Кафка был уверен, что тот, кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей. Ты никому не изменял, ты шел своим путем и выполнил то предназначение, которое было для тебя уготовлено, и я благодарю тебя за это. Я благодарю тебя за тот искренний порыв, который был рожден твоим сердцем, моя благодарность в сердце у Бога для тебя.

Она помедлила, делая небольшую передышку.

— «Для мудрого достаточно одной человеческой жизни, а глупый не будет знать, что ему делать с вечностью», — считал Эпикур. Ты выполнил все свои задачи, и для тебя пришло время уходить. «Всякий раз, как умирает человек, погибает некий мир, который он носит в своей голове; чем интеллигентней голова, тем этот мир отчётливее, яснее, значительнее, обширнее, тем ужаснее его гибель», — писал Шопенгауэр и был прав, потому что миру очень больно, что тебя уже нет с нами. И мои слезы, это не только слезы радости за твое освобождение, это так же слезы боли от твоей потери. Но мудрый Лао-цзы учил: «Всё в мире растёт, цветёт и возвращается к своему корню». Весь я не умру, — был уверен Гораций. «Как зеленеющие листья на густом дереве — одни спадают, а другие вырастают, так и род от плоти и крови — один умирает, а другой рождается» — говориться в Великой Книге Жизни. Ты умер на этой земле, но родился где-то еще, я в это верю. И перед своей смертью ты смог сделать то, о чем мечтал Лев Толстой: «Умирая, желал бы сказать, правда ли, что я думал о смысле жизни, что он в увеличении любви. Хоть головой мотнуть утвердительно или отрицательно». И ты смог мотнуть головой — твой героический поступок символически показал миру ради чего нужно жить. Любовь — это единственная сила в мире, способная из врага сделать друга. И ты стал другом, а не врагом. «Только отрекаясь от того, что погибнет и должно погибнуть, от нашей животной личности, мы получаем нашу истинную жизнь, которая не погибает и не может погибнуть», — говорил Толстой. Так что ты не умер, мой дорогой Герадий, ты жив, в моем сердце, в сердцах дорогих тебе людей, ты в нашей памяти, рядом и навсегда.