Битва за Рим - Маккалоу Колин. Страница 51

– Никакого развода, жена.

– Тебе известно, что я сама могу с тобой развестись.

– Сомневаюсь, чтобы твой брат согласился на это. Впрочем, это не важно. Развода не будет – и точка. А интерес будет – у меня.

Он схватил свой кожаный ремень и сложил его вдвое. Ливия Друза непонимающе уставилась на него:

– Перестань паясничать! Я не ребенок.

– Ведешь ты себя именно как ребенок.

– Ты не посмеешь ко мне притронуться!

Вместо ответа он заломил ей руку за спину, одновременно задрав ее ночную рубашку. Ремень начал звонко хлестать по ягодицам и бедрам. Сперва Ливия Друза сопротивлялась, пытаясь освободиться, но потом ей стало ясно, что он способен сломать ей руку. С каждым ударом боль делалась все нестерпимее, прожигая ее насквозь, как огнем; сначала она всхлипывала, потом разрыдалась, потом ей стало страшно. Когда она рухнула на колени и попыталась спрятать лицо в ладонях, он схватил ремень обеими руками и стал хлестать ее согбенное тело, не помня себя от злобы.

Ее крики доставляли ему наслаждение; он совсем сорвал с нее сорочку и лупцевал до тех пор, пока его руки не обвисли в изнеможении. Отпихнув ногой упавший на пол ремень, Цепион накрутил на руку волосы жены, рывком поставил ее на ноги и подтолкнул к душной нише, где стояла кровать, смердевшая после бурной ночи.

– А вот теперь поглядим! – прохрипел он, придерживая рукой готовое к использованию орудие любви, ставшее орудием истязания. – Лучше смирись, жена, иначе получишь еще! – С этими словами он вскарабкался на нее, теша себя мыслью, что ее дрожь, колотящие его по спине кулаки и сдавленные крики свидетельствуют о небывалом наслаждении.

Звуки, доносившиеся из покоев Цепиона, были услышаны многими. Прокравшаяся вдоль колоннады Сервилия, желавшая узнать, проснулся ли ее любимый tata, поняла все; то же относилось и ко многим слугам. А вот Друз и Сервилия ничего не слышали и оставались в неведении; никто не знал, как им об этом сказать.

Служанка, помогавшая Ливии Друзе принимать ванну, расписывала, спустившись в подвал к рабам, причиненные хозяйке увечья; при этом лицо ее было искажено страхом.

– Огромные кровавые рубцы! – причитала она, обращаясь к управляющему Кратиппу. – Они до сих пор кровоточат! Вся постель забрызгана кровью! Бедняжка, бедняжка…

Кратипп рыдал в одиночестве, не зная, чем помочь; слезы проливал не он один, ибо среди слуг многие знали Ливию Друзу с раннего детства, всегда жалели ее и заботились о ней. Стоило старикам увидеть ее утром, как глаза их снова увлажнились: она передвигалась со скоростью улитки и выглядела так, словно была при смерти. Однако Цепион был хитер; даже в гневе он проявил осмотрительность: на руках, ногах, шее и лице у жены не оказалось ни единой отметины.

Положение оставалось неизменным на протяжении двух месяцев, разве что избиения, которым примерно раз в пять дней продолжал подвергать жену Цепион, отличались теперь некоторым разнообразием: он уделял внимание каждый раз новым участкам ее тела, позволяя другим заживать. Это очень его возбуждало. Приятно было и ощущать свою власть; наконец-то он понял всю мудрость древних обычаев, выгоды положения paterfamilias и подлинное предназначение женщины.

Ливия Друза ни с кем не откровенничала, даже со служанкой, присутствовавшей при ее омовениях, и сама лечила свои раны. Ранее не свойственная ей хмурая молчаливость не укрылась от внимания Друза и его жены, вызывая у них беспокойство. Однако им не оставалось ничего другого, кроме как объяснять происходящее возвращением Ливии в Рим, хотя Друз, не забывший, как сестра противилась браку с Цепионом, задавал себе вопрос, не присутствием ли Цепиона объясняется ее шаркающая походка, изможденный вид и полное ко всему равнодушие.

В душе Ливии Друзы не осталось ничего, кроме физических страданий, которые причиняли ей избиения и последующие любовные утехи мужа. Она была готова считать это карой; кроме того, телесная боль делала не столь нестерпимой разлуку с ее возлюбленным Катоном. К тому же, размышляла она, боги сжалились над ней, и она выкинула трехмесячный плод, который Цепион уж никак не мог бы счесть своим. Нежданное возвращение Цепиона стало для нее таким потрясением, что она забыла об этой проблеме и вспомнила о ней только тогда, когда проблема исчезла. Да, так и есть; боги к ней милостивы. Рано или поздно ее постигнет смерть – ведь когда-нибудь муж забудется и не прекратит пытку вовремя. Смерть же была во сто крат предпочтительнее жизни с Квинтом Сервилием Цепионом.

Атмосфера в доме была теперь совсем иной, и это не могло не беспокоить Друза; хотя он должен был бы уделять больше внимания беременности жены – неожиданному, счастливому подарку, на который они перестали было надеяться. Охватившее дом уныние тревожило и Сервилию. В чем же причина? Неужто одна-единственная несчастная жена может распространять вокруг себя столь кромешный мрак? Даже слуги самого Друза впали в безмолвие. Обычно их шумная суета вызывала у хозяина некоторое раздражение. Он с детства привык просыпаться в неурочный час от взрывов смеха, доносившихся из помещений под атрием. Теперь же все это кануло в прошлое. Слуги пробирались по дому с вытянувшимися физиономиями, ограничивались односложными ответами на любые вопросы и с удвоенным усердием боролись с пылью и мусором, словно дружно решили заморить себя работой или страдали бессонницей. Кратипп, всегда казавшийся непоколебимой скалой, и тот был теперь не таким, как прежде.

Как-то раз под конец года рано утром Друз схватил Кратиппа за руку, прежде чем тот успел дать привратнику распоряжение впускать собравшихся на улице клиентов.

– Подожди-ка, – сказал Друз, подталкивая управляющего к своему кабинету. – Мне надо с тобой поговорить.

Однако, даже тщательно заперев все двери, дабы обезопасить себя от незваных гостей, Друз не в силах был начать разговор. Он принялся расхаживать по комнате; Кратипп стоял как каменный, уставившись в пол. Наконец Друз взял себя в руки и посмотрел на слугу:

– Что происходит, Кратипп? – Он потрепал его по плечу. – Уж не обидел ли я тебя? Почему мои слуги сделались так несчастны? Не упустил ли я чего-то важного? Если так, то очень прошу открыть мне глаза. Я не хочу, чтобы последний раб был несчастен по моей вине или по вине кого-либо из членов моей семьи. Но меньше всего мне хотелось бы видеть несчастным тебя! Без тебя этот дом вообще рухнет!

К ужасу хозяина, Кратипп залился слезами; некоторое время Друз пребывал в растерянности, но, поддавшись внезапному порыву, сел вместе с управляющим на ложе и обнял за вздрагивающие плечи, утирая платком его лицо. Однако чем больше доброты проявлял Друз, тем горше делались рыдания Кратиппа. Теперь уже сам Друз чуть не рыдал; он принес вина, заставил Кратиппа выпить немного и еще долго возился с ним, как любящая нянька, прежде чем тот успокоился.

– О, Марк Ливий, какое бремя ты снимаешь с моей души!

– Что ты имеешь в виду, Кратипп?

– Побои!

– Побои?!

– Она сдерживает рыдания, чтобы никто не слышал! – Кратипп снова расплакался.

– Ты говоришь о моей сестре? – повысил голос Друз.

– Да.

Сердце Друза заколотилось как бешеное, лицо налилось кровью, кулаки сжались.

– Рассказывай! Заклинаю тебя именем богов, открой мне всю правду!

– Квинт Сервилий… Он ее прибьет.

Друз весь затрясся; он стал задыхаться.

– Муж моей сестры бьет ее?

– Да, господин! – Управляющий из последних сил старался совладать с собой. – Я знаю, что не мое дело вмешиваться, и, клянусь, я не стал бы этого делать! Но ты был так добр, так внимателен ко мне, что я… я…

– Успокойся, Кратипп, я не сержусь на тебя, – ровным голосом проговорил Друз. – Наоборот, я бесконечно благодарен тебе за это признание. – Он встал и помог подняться Кратиппу. – Ступай к привратнику и вели ему извиниться перед моими клиентами. Сегодня я их не приму, потому что у меня будут другие дела. Теперь слушай: передай жене, чтобы она отправилась в детскую и оставалась там с детьми, поскольку мне придется отослать всех слуг в подвал, где они должны будут выполнить одно мое поручение. Ты уж проследи, чтобы все ушли к себе, а потом и сам уходи. Но прежде скажи Квинту Сервилию и моей сестре, что я жду их у себя в кабинете.