Битва за Рим - Маккалоу Колин. Страница 61

Мудрости, накопленной за шестьдесят два года бурной жизни, оказалось Марию недостаточно, чтобы предвидеть, как подействует на Друза его учтивое приглашение: мрачное лицо Ливия, прорезанное горькими складками, исказилось, из глаз хлынули слезы. Накрыв тогой голову, чтобы не выставлять напоказ свою слабость, Друз разрыдался, да так безутешно, словно прощался с жизнью. Марий с Рутилием Руфом принялись неумело успокаивать его, хлопая по спине и бормоча слова утешения. Затем Мария посетила блестящая идея: достав носовой платок, он сунул его Друзу.

Прошло еще некоторое время, прежде чем Друз взял себя в руки, сдернул с головы полу тоги и явил сенаторам свое лицо.

– Вчера умерла моя жена, – проговорил он, всхлипывая.

– Нам это известно, Марк Ливий, – участливо ответил Марий.

– Мне казалось, я способен с этим справиться. Но сегодня чаша терпения переполнилась. Простите, что я предстал перед вами в столь плачевном виде.

– Что тебе нужно, так это добрая порция славного фалернского, – заявил Марий, увлекая его за собой вниз по ступенькам.

И действительно, фалернское сделало свое дело: Друз стал постепенно приходить в себя. Марий приставил к своему столу еще один стул, и вся троица расселась вокруг кувшинов с вином и водой.

– Что ж, попытка не пытка, – со вздохом промолвил Рутилий Руф.

– Можно было и не пытаться, – пробурчал Марий.

– Не согласен с тобой, Гай Марий, – вскинулся Друз. – Заседание записано слово в слово. Я видел, как Квинт Муций отдал распоряжение писцам, которые строчили с одинаковым усердием и во время ваших выступлений, и во время выступлений Скавра и Красса Оратора. Будущее рассудит, кто прав, кто виноват: люди прочтут ваши речи и не станут огульно зачислять всех римлян в непроходимые глупцы.

– Это, конечно, некоторое утешение, но было бы лучше, если бы они не приняли последние положения lex Licinia Mucia, – отозвался Рутилий Руф. – Вот ведь какое дело: живут среди италиков и вообще ничего о них не знают!

– Совершенно верно, – сухо сказал Друз и подставил свой опорожненный кубок Марию, чтобы тот наполнил его. – Грядет война.

– Только не война! – вскричал Рутилий Руф.

– Война, именно война! Разве что мне или кому-нибудь еще удастся лишить lex Licinia Mucia его разрушительной силы и добиться для всей Италии избирательного права. – Друз отхлебнул вина. – Клянусь памятью умершей жены, – повысил он голос, решительно смахивая наворачивающиеся слезы, – я не имею ни малейшего отношения к регистрации лжеграждан. Однако дело сделано, и я знаю, кто все это натворил: вожди всех италийских племен, а не просто мой друг Силон и его друг Мутил. Ни на минуту не обольщаюсь, будто они наивно полагали, что не будут разоблачены. Нет, это сделано для того, чтобы продемонстрировать Риму, до чего отчаянно нуждается в избирательном праве Италия. Говорю вам: либо удовлетворение их чаяний, либо война!

– Для войны они совершенно не организованы, – возразил Марий.

– Тебя ждет неприятный сюрприз: если обмолвкам Силона можно верить – а полагаю, что это именно так, – то они обсуждают предстоящую войну уже не один год. Во всяком случае, все время, истекшее после Аравсиона. Доказательств у меня нет, зато я знаю, что собой представляет Квинт Поппедий Силон. Это дает основания думать, что они ведут нешуточную подготовку к войне. Своих юношей они начинают учить ратному делу с семнадцатилетнего возраста. И что такого? Разве можно осуждать их за то, что они готовят для нас солдат? Кто усомнится, что оружие и снаряжение они собирают, чтобы поставить легионы по первому требованию Рима?

Марий налег локтями на стол.

– Что ж, Марк Ливий, остается надеяться, что ты ошибаешься. Ведь одно дело – крушить силой римских легионов варваров и чужестранцев, и совсем другое – биться с италиками, которые не менее воинственны, чем римляне, и обучены ничуть не хуже нас. Италики будут самым нашим грозным врагом – как это уже бывало в далеком прошлом. Вспомни, как часто бивали нас самниты! В конце концов мы одерживали победу; но ведь Самний – только часть Италии! Война против объединившейся Италии может означать нашу погибель…

– Вот и я о том же, – кивнул Друз.

– Итак, в наших интересах всячески содействовать мирному объединению италиков под эгидой Рима, – решительно высказался Рутилий Руф. – Раз они этого хотят, то пускай и получают. Я никогда не был ярым приверженцем предоставления гражданских прав жителям всей Италии, но благоразумия еще не утратил: как римлянин – я еще могу возражать, но как патриот вынужден смириться. Гражданская война нас погубит.

– Ты совершенно уверен в том, что говоришь? – грозно спросил Марий Друза.

– Совершенно, Гай Марий.

– В таком случае полагаю, тебе следует не мешкая искать встречи с Квинтом Силоном и Гаем Мутилом, – сказал Марий. – Попробуй убедить их – и в их лице остальных предводителей италиков, – что, невзирая на lex Licinia Mucia, путь к гражданству для их соотечественников не закрыт навечно. Если они активно готовятся к войне, тебе не уговорить их бросить это дело. Но попробуй внушить им, что столь ужасное средство следует приберечь для самой отчаянной ситуации; пока же лучше переждать. И ждать, ждать… Тем временем мы в сенате создадим фракцию сторонников предоставления гражданских прав италикам. Надо будет найти народного трибуна, который согласится, жертвуя всем, отстаивать закон о превращении всей Италии в римскую территорию.

– Этим народным трибуном буду я, – твердо заявил Друз.

– Превосходно! Тебя-то никто не сможет обвинить в демагогии и в заискивании перед третьим и четвертым классом. Ты уже вышел из возраста, в котором рвутся к этой должности, ты – человек зрелый и ответственный. Ты – сын консервативнейшего цензора, и единственный либеральный грешок, который за тобой водится, – это твоя хорошо всем известная симпатия к италикам, – с довольным видом проговорил Марий.

– Но пока повременим! – одернул его Рутилий Руф. – Сперва мы должны набрать сторонников, обеспечить себе поддержку во всех слоях римского общества. На это уйдут годы! Не знаю, обратил ли ты внимание, но сегодняшняя толпа перед Гостилиевой курией лишний раз подтвердила мое предположение: против италиков настроена не только верхушка. Это – один из вопросов, по странной прихоти судеб объединяющих Рим сверху донизу, включая неимущих, причем, если я не ошибаюсь, латиняне и те на стороне Рима.

– Все дело в чувстве исключительности, – согласился Марий. – Каждому нравится ставить себя выше италиков. Думаю даже, что это чванство больше распространено среди простонародья, чем среди знати. Нам стоит завербовать Луция Декумия!

– Кто это такой? – нахмурился Друз.

– Некто из низов, мой хороший знакомый, – усмехнулся Марий. – Однако среди себе подобных он пользуется авторитетом. Притом беззаветно предан моей свояченице Аврелии. Надо будет привлечь Аврелию, а уж она-то обеспечит его поддержку.

Друз нахмурился еще пуще.

– Сомневаюсь, чтобы тебе повезло с Аврелией, – буркнул он. – Ты заметил наверху, среди преторов, ее старшего брата, Луция Аврелия Котту? Он хлопал вместе с остальными. Как и его дядя – Марк Аврелий Котта.

– Не тревожься, Марк Ливий, она не так узколоба, как ее родственники-мужчины, – сказал Рутилий Руф с блаженной улыбкой. – У этой женщины своя голова на плечах, к тому же через мужа она связана с самой свободомыслящей ветвью Юлиев Цезарей. Не бойся, Аврелия будет с нами. А значит, и Луций Декумий.

Раздался негромкий стук в дверь. Перед мужчинами предстала Юлия, одетая в тончайшую ткань, приобретенную на Косе. Она, подобно Марию, выглядела загоревшей и стройной.

– Марк Ливий, дорогой! – Подойдя к Друзу сзади, она обняла его за шею и поцеловала в щеку. – Не стану усугублять твою скорбь своими слезами, но верь мне: я очень опечалена! Не забывай, что здесь тебе всегда рады.

Ее появление и искренняя симпатия, которую она испытывала к Друзу, принесли ему облегчение; ее соболезнования не бередили рану, а утешали. Он поймал ее руку и припал к ней губами: