На огненном берегу (Сборник) - Коцаренко В. К.. Страница 19

Но работать с Плетухиным мне не пришлось, так как к этому времени вступил в действие Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года о введении полного единоначалия и упразднении института комиссаров, по которому политработники, проявившие способность руководить боем, командовать частями и подразделениями, переводились на командные должности. В категорию таких политработников попал и я.

В начале ноября ко мне в блиндаж вошел гвардии майор Синицын, работник политотдела 13-й гвардейской дивизии.

— Фу, наконец-то я добрался… Раз пять за дорогу попадал под минометный огонь. А в ложбине за Соляной пристанью с полчаса пришлось пережидать в воронке: вначале пулемет прижал, а потом снайпер пристал, как оса. Наверное, пришлось бы лежать до темноты, если бы по ним не сыграла «катюша», — смахивая пот с лица, говорил майор.

— А какая необходимость заставила вас тащиться сюда днем? Не могли дождаться ночи? — спросил я.

— Никакой необходимости не было. Раньше я проходил сюда благополучно, вот и дернуло меня, — как бы оправдываясь, сказал майор, вынимая из планшетки свернутый лист бумаги. — Нате вот, читайте.

Это был приказ. В нем говорилось, что Синицын назначался заместителем командира отдельного гвардейского пулеметного батальона по политической части. Меня же утвердили заместителем командира 34-го гвардейского стрелкового полка по строевой части.

Полк этот в дивизии считался неплохим, а его командир гвардии подполковник Дмитрий Иванович Панихин был энергичным, волевым офицером. Прочитав приказ, я остался вполне доволен своим новым назначением и после никогда не жалел об этом.

Весь день мы с Синицыным провели на передовой. Лазая по траншеям, я познакомил его с особенностями обороны батальона, с рядовыми гвардейцами и командирами.

В одном из расчетов 2-й роты встретили Севчука.

— Как ваши дела? — спросил я.

— Воюю, товарищ комиссар, — застенчиво ответил он.

— Хорошо воюет. Только за вчерашний день он, как первый номер, увеличил боевой счет своего расчета на двенадцать истребленных фашистов, — пояснил Мамедов, недавно принявший командование ротой.

— От лица службы выношу вам благодарность, товарищ Севчук.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил гвардеец.

А когда мы отошли от расчета, Поленица сказал:

— Мы с командиром роты подготовили материал на представление к наградам нескольких пулеметчиков. В их числе и Севчук. Что вы о нем скажете?

— Думаю, надо наградить.

Когда над Волгой повисли сумерки, я распростился со своими боевыми товарищами и в сопровождении связного, присланного Панихиным, отправился в полк. Он находился в трех километрах от нашего батальона.

Длинными оказались эти километры. Та ночь выдалась настолько темной, что трудно было что-нибудь различить на расстоянии вытянутой руки. Пользоваться же карманным фонарем нельзя: и без того на каждую искру, малейший шорох гитлеровцы отвечали шквальным минометным огнем. И нам пришлось не идти, а ползти на четвереньках, ныряя из воронки в воронку.

Чтобы было менее опасно продвигаться, мы шли вдоль реки, придерживаясь ближе к круче, то и дело пересекали траншеи, идущие от берега к блиндажам. На каждом шагу слышалось строгое: «Стой! Кто идет?»

В районе Соляной пристани, вернее ее развалин, мы поднялись на кручу. В этот момент кто-то из нас задел ногой металлическую пустую бочку. Громыхая, она покатилась к реке. По всему берегу в ту же минуту ярко вспыхнули ракеты, длинными очередями заговорили пулеметы, зачастили разрывы мин.

Мы снова поспешно скатились под кручу и там нашли надежное укрытие. А когда противник угомонился, я поднялся, хотел идти дальше. Но сопровождающий меня гвардии рядовой Иван Кривулин, паренек лет двадцати, видать, уже имевший боевой опыт, тронул меня за руку!

— Давайте, товарищ майор, еще малость посидим. А то впереди будет «ложбина смерти», придется метров сто ползти без передышки…

Я согласился. Мы спрятались под железобетонную глыбу.

С Мамаева кургана морозный ветер доносил приглушенный грохот боя и запах горевшей нефти. На Волге глухо потрескивал и шуршал движущийся лед.

В детстве я любил слушать осенние ледоходы. В их мягком шуме угадывалось что-то могучее, победное. Однако с тех пор, как лед стал союзником нашего врага — нарушил нам нормальную доставку продуктов и боеприпасов с того берега, — он стал вызывать у меня раздражение.

— Вы не в курсе, когда останавливается здесь шуга? — спросил я Кривулина.

— Это зависит от того, какая будет осень. Если теплая, то может и весь ноябрь идти…

На реке послышался какой-то всплеск, разговор. Над нами вспыхнула ракета. Мы увидели метрах в пятнадцати от берега, на куске льдины, двух человек с длинными шестами в руках и огромными рюкзаками за плечами.

— Кто там? — окликнул я вполголоса.

— Свои! Свои! — отозвались поспешно люди.

Ракета погасла, стало еще темнее.

Тотчас же над глыбой, под которой мы сидели, оглушительно треснуло, и осколки мин посыпались в воду, зашипели.

— Живы там, на реке? — окликнул я.

— Живы. Где нам лучше выбраться?

— Идите прямо на нас.

Новый взрыв мины поднял куски льда высоко вверх.

«Погибли», — испугался я. Но, к счастью, ошибся. Через несколько минут люди оказались уже рядом с нами. И какова же была моя радость, когда в одном из этих мокрых с ног до головы людей я узнал старшину Гуглю, посланного нами с неделю назад на тот берег сопровождать катер.

— Как же это вы, братцы, попали сюда? — искренне удивился я.

— Очень просто, товарищ комиссар. Изо дня в день мы пытались пробиться катером, но не удалось преодолеть шугу, А я-то знаю, в каком положении находится батальон. И вот нашел еще одного товарища из новичков, изъявившего желание помочь мне доставить сюда хоть немного продуктов и боеприпасов. Как там у нас, все благополучно?..

Он сказал это все так просто, будто только что перешел улицу. А я, видавший виды, был потрясен.

Ведь только подумать — в сплошную темень прыгать по широченной реке со льдины на льдину, не зная, выдержит ли она тебя. А подо льдом — местами до тридцати метров глубины. К тому же пробираться почти под беспрерывным минометным обстрелом.

Поблагодарив героев и показав им, как добраться до батальона, мы с Кривулиным пошли своей дорогой.

— Вот оно и открытое место — «ложбина смерти», — пояснил мой проводник.

На карте это место ничем не отличалось от всей обороны дивизии, но в натуре здесь отсутствовала прибрежная круча. Не было построек. И немцы со всех огневых позиций, которые располагались не далее, чем в восьмидесяти — ста метрах от берега, обстреливали ложбину и днем, и ночью.

Приготовив на всякий случай гранаты, оружие, поползли, прижимаясь к земле. Несколько раз нас обстреливали из пулеметов и минометов. Но все обошлось благополучно. Вскоре мы снова оказались под защитой крутого берега. Сели передохнуть.

В городе протяжно проскрежетал немецкий крупнокалиберный миномет, прозванный гвардейцами «скрипуном». Его снаряд с тяжелым стоном пролетел куда-то на восточный берег. Другой такой разорвался у полуразрушенного дома, стоявшего над самой кручей. Во время взрыва одна стена развалилась в прах, а другая почти целиком полетела под откос и едва не накрыла нас.

Это зрелище напомнило мне картину «Последний день Помпеи» художника Брюллова. Отдышавшись от пыли, я спросил своего спутника, видел ли он когда-нибудь это знаменитое полотно. Оказалось, видел и полностью согласен с моим мнением.

Потом, усмехнувшись, солдат спросил:

— Как вы думаете, товарищ майор, если верить попам, что где-то есть ад, может быть в нем тяжелее, чем нам сейчас в Сталинграде?

Сразу я не нашелся, что ему ответить. А потом шутя заметил: собираетесь из одного ада переселить свою душу в другую?

— Да нет, товарищ майор, не думайте, что я верующий. Просто пришла на ум такая глупая мысль. Я комсомолец, собираюсь вступить в партию.

— Почему же глупая? Вполне обоснованная. Я думаю, что будь с нами рядом сейчас сам папа римский, и он, пожалуй, задал бы стрекача отсюда как можно подальше.