Абхазские сказки и легенды - Хварцкия Игорь. Страница 16

Они шли еще семь дней, и наконец Кучук остановился в одной чаще и сказал, что теперь можно и передохнуть.

Они привязали коней и уселись под деревом, расстелив бурки. Кучук первый почувствовал приближение всадника, который виднелся в пыли от копыт своего коня, и определил, что это джигит.

— Друзья, опасный всадник направляется к нам. Если он подъедет справа и приветствует нас — берите его стремя и помогите спешиться, потому что он будет нам другом. А если он подъедет слева и приветствует нас, — убейте его, иначе он вас опередит, — распорядился Кучук.

Но при этом он сам, не дожидаясь, когда неведомый всадник приблизится к ним с левой или правой стороны, крикнул ему:

— Всадник, подними-ка шапку на конец сабли!

Всадник приподнял шапку над головой, Кучук, не вставая с места, выстрелил и прострелил шапку гостя.

— Ажгери Кучук, узнаю тебя по выстрелу. Если это ты, то подними теперь свою шапку, потому что я черкес Саруат, — сказал, приближаясь, всадник, и когда Кучук приподнял шапку, выстрел прожег ее прямо посередине.

Затем он подъехал справа от них, приветствуя путников.

— Добро пожаловать, гости! — сказал он, спешился, накинул на ветку узду коня, но из скромности присел поодаль от них под другим деревом.

— Гости, я хочу быть вашим хозяином, если вы снизойдете до меня, — сказал он.

Кучук и друзья подошли к черкесу и уселись на его бурке.

— Не гнушайтесь хозяйским обедом, — сказал тот и разложил перед ними еду из своих запасов.

Кучук с приятелями решили, что черкес еще молод и должен ухаживать за ними, и, не приглашая его к трапезе, стали есть.

— Теперь мы отведали твоего хозяйского обеда. Можешь и ты отойти и подкрепиться, — сказали они парню.

— Я сыт, благодарю вас, — ответил юноша. — Вы — мои гости и, хоть я и не равен вам, но эти места мне хорошо знакомы, позвольте мне быть вашим проводником.

— Мы идем брать русскую крепость, и если ты нам поможешь, это будет весьма кстати.

В сопровождении юного друга они пропутешествовали еще довольно долго, и наконец перед ними открылась желанная крепость. Но они нашли ее хорошо укрепленной и сильно охраняемой, каковым обстоятельством были весьма озадачены.

— Чтобы забраться в крепость, я прошу вас дать мне сроку сорок минут, — сказал Саруат.

Порыскав в окрестностях, заарканивая по два, по три человека, в одночасье он пленил сорок казаков и под их прикрытием с друзьями ворвался в крепость.

Обыскали семь покоев, но не обнаружили нигде генеральской дочери. Уже внизу Саруат случайно заметил, что девушка на мгновение выглянула из антресолей, где нашла убежище от хищников.

— Я прошу у вас позволения дать мне еще сорок минут, — попросил черкес Кучука и его друзей.

Кучук согласился. Они повели пленников, а Саруат снова вернулся в крепость. Прикрикнув на своего гнедого, он взобрался наверх по лестнице и спустился, держа генеральскую дочь на луке седла.

— Теперь в путь! — сказал он.

Когда же они вернулись к месту своей первой встречи, Саруат предложил устроить тут привал и передохнуть.

Сели и стали отдыхать. Кучук велел спутникам передать Саруату, что ему приглянулся гнедой черкеса.

— Пусть отдаст мне его и забирает моего скакуна, — сказал он.

— Мой гнедой вряд ли подойдет Кучуку. С ним одна возня, только за ночь съедает семь снопов сена, — сказал юноша.

Но Кучук стал упорствовать.

— В таком случае попросите его, чтобы он позволил мне последний раз прогарцевать на нем, потому что я еще вдоволь не наездился на гнедом, — попросил Саруат.

Получив позволение, Саруат несколько раз прогарцевал мимо спутников, схватил генеральскую дочь и был таков. Он поехал без остановки, по пути узнавая дорогу к селу Кучука. Когда он наконец добрался до села Кучука и нашел его дом, на его зов вышла к нему мать Кучука вся в слезах.

— Что с тобой, бабушка?

— Пока Кучук находился в походе, на село напали, ограбили и взяли в полон его сестру, — ответила старуха.

Черкес осведомился, в каком направлении удалились грабители, и узнал, что они ушли день и еще полдня назад.

— Утри слезы, бабушка, и посмотри вот за этой девушкой, — сказал Саруат и умчался.

Грабителей, удалявшихся день и еще полдня, он нагнал за полдня. В перестрелке он ранил предводителя грабителей, а также случайным выстрелом была ранена сестра Кучука. Расправившись с грабителями, черкес вернулся в село Кучука с освобожденными пленными.

— Сельчане твои возвращены, а теперь зови лекаря, дочь твоя ранена, — сказал он матери Кучука. — И пусть Кучук никого не подозревает, она ранена мною. Когда же ты расскажешь сыну, что все это сделал юноша, который привез девушку, прибавь, что если он захочет меня найти, то найдет в таком-то ауле, — сказал он и был таков.

Кучук вскоре вернулся, угнетенный тем, что потерял на полпути свою генеральскую дочь, и тут все узнал и убедился, что этот черкес превзошел его во всем.

Записано со слов Пашв Шевкета в г. Хендеке (Турция) в 1975 г.

Записал О. Чакар (Шамба).

Перевел с абхазского Д. Зантария.

Песнь про Енджи-ханум

Когда она родилась, к ней приставили в первый день
Двадцать девять кормилиц,
А на второй день еще двенадцать кормилиц
С самым вкусным грудным молоком.
В этом мире среди носящих платок
Не было женщины,
Чей стан был бы гибче.
Кормили ее овечьим бурдюком, обсыпанным русским сахаром,
Поили молоком черной коровы, не разбавленным,
Чтобы цвет лица у нее был румяный,
Обували сафьяном, смягченным ватой,
Чачбу Енджи-Ханум.
Спросите, кому она досталась — Химкорасе Маршану!
Он не просил ее руки, а требовал.
Старцы Дала, Цебельды, Гагр и Очамчиры
Улаживали спор жениха с братом красавицы,
Уже джигиты двинулись за невестой,
Когда явился Золотой Шабат.
Не найдя достойного коня,
Он пустился вдогонку джигитам на муле.
И выделялся среди всех, сиятельный.
Когда джигиты с невестой тронулись,
Громко распевая песни,
Решено было не показывать Золотого Шабата
Прелестной Енджи-Ханум от греха подальше.
Химкораса затеял великий пир,
Который длился десять дней и ночей,
А Шабата все прятали.
А когда его допустили на танец,
Народ, став на ноги, приглашал его взлететь.
Когда невеста заинтересовалась причиной оживления,
Подруга уклонилась от ответа,
Но не учла упрямый нрав женщин рода Чачба.
Енджи-Ханум выглянула за полог
И увидела сияющего Золотого Шабата,
Который плясал, ногами не касаясь земли.
Она снова спросила, кто он.
«Это брат твоего мужа — Золотой Шабат» — был ответ.
«Печаль суждена мне, — сказала она, —
Потому что он, а не Химкораса достоин меня,
И терпеть мне суждено эту беду!»
Вскоре после свадьбы
Золотой Шабат прислал ей тканей
И Енджи-Ханум, способная вышить полет птицы,
Решила пошить ему черкеску.
Но не в силах отогнать его образ,
Ножницами ранила пальчики.
Он явился и спросил, что с пальцами,
И только тогда она заметила рану.
Все ткани перекроила,
Но изменило ей искусство,
И Енджи-Ханум заперлась в покоях.
Дал и Цебельда повергла в печаль.
И пошли миряне судить-рядить.
И тут вызвался цебельдинский старик
Из худого роду
Пойти к Енджи-Ханум и сказать ей два слова.
Получив согласие народа,
Старик постучался к предававшейся печали.
«Дева, прославленная красотой,
Позволь старику тебе сказать два слова».
«Говори, если ты полагаешь,
Что это развеет мою тоску», —
Сказала она, и старец заговорил:
«Дева, тебе завидуют солнце и луна!
Дочь царя и сестра царя!
Хотелось бы, чтобы ты была первой из тех,
Кто понимает, что никогда не было в мире
И не может быть и впредь такого,
Чтобы жену старшего брата выдавали за младшего».
Это было его первое слово,
А второго он не успел сказать.
Енджи-Ханум запустила в него головешкой из камина,
И старик убрался восвояси.