Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна. Страница 21

— Как мне его наказать…Лориэль?

Выдохнула резко, закрывая глаза и отдаваясь ощущению ее пальцев на своей коже и на волосах. Иллин…как же я соскучилась по нему. И тело затрепетало от этой близости, от голоса ее тихого, сменившего тембр и теперь ласкавшего кожу тихим звучанием. Сглотнула разочарованно, облизнув губы, которых она так и не коснулась своими. И глаза распахнула, чтобы охнуть, встретившись с горящей тьмой взгляда Дали. Тьмой глубокой, черной, и меня той самой веревкой в нее тянет, и я даже чувствую, как эта веревка натягивается, и больно…так больно в груди, если не сократить расстояние, если не прижаться рывком к ее телу так, что оцепенели обе.

— Позволь мне ее наказать, Дали…

И поцелуем в ее губы, застонав от наслаждения, тут же отстранившись, чтобы увидеть, как тьма заполыхала саананским пламенем, и от нее тени расползаются по всему дну взгляда.

Без слов вцепиться в ее затылок обеими руками и наброситься на ее рот, задыхаясь от бешеной жажды, от голода, который затмил все остальное. К Саанану сучьи пророчества. Все к такой-то матери. Сил нет больше. Жадно языком в глубину ее рта, подхватывая под руки, сжимая так сильно, что слышу, как хрустят ее кости, как выдыхает сладкими рваными стонами мне в губы, как за плечи мои хватается и лицо сжимает холодными ладошками. Девочка моя…как же меня так затянуло в тебя, в нас…так что сил никаких нет больше отталкивать.

— Я наказывала, — в перерывах между голодными поцелуями, — я ее наказывала каждый день, — сжимая волосы обеими руками, заставляя запрокинуть голову, обездвиживая, бешено покрывая лицо поцелуями, — каждый саананский день она подыхала от боли…так ей и надо.

Словно плотину прорвало. И волны друг за другом бьются, одна на другую обрушиваясь, разрушая отчуждение из черного, испещренного страхом камня, позволяя смотреть, как разлетаются в стороны щепки от этого холода, которым меня все эти дни морозила.

И ответной волной исступленной страсти вцепиться в ее плечи, подставляя шею, лицо, губы, содрогаясь от каждого прикосновения влажного языка, постанывая в такт ее сбивчивым словам. Дыхание обжигает, поджигая волны, бушующие под кожей, заставляя их гореть ярким пламенем. Дернула головой в сторону, освобождаясь от захвата, и сама ко рту ее…алчно пальцами исследуя смуглое лицо, вспоминая каждую черту вот так, прикосновениями. Обводя каждый маленький, еле заметный шрам, изгиб бровей, губ, носа.

— Тогда достаточно…достаточно ее мучить… — и снова поцелуем, бесстыжим, голодным, — достаточно ее боли.

Пальцами трясущимися потянуться к завязкам своего плаща, позволяя ему упасть к ногам.

— Достаточно меня мучить, Далииии.

Удерживать ее за шею, всматриваясь в глаза сумасшедшие, такие же сумасшедшие, как у меня сейчас, и от поцелуев ее кожа горит. Сильнее шею пальцами сжать, осматривая жадно растрепанные волосы, искусанные мною губы. Отпустила резко и с усмешкой смотрю, как расширяются ее глаза, как загораются ненавистью зрачки…Прыгнула в седло, продолжая смотреть на нее, чувствуя, как между ног жестоко пульсирует дикая похоть…Подняла коня на дыбы и резко опустила, протянула руку, предлагая опереться и вскочить ко мне в седло.

— Не здесь, маленькая шеана…я буду трахать тебя не здесь.

Разочарование вперемешку со злостью. С отчаянной, неуправляемой злостью, когда отстранилась и ухмыльнулась…словно кинжалом в живот ударила, и я согнулась неосознанно, думая о том, что, если оставит, если снова оттолкнет вот так, не прощу. Ей не прощу и себе. Унижения этого. И еле крик протеста сдержала, глядя, как она коня оседлала и на дыбы подняла, готовясь уехать. А внутри ярость зазмеилась ледяная…и тут же лед на тысячи осколков, когда руку протянула свою. Ни мгновения на сомнения, нагибаясь, чтобы поднять плащ, и, схватившись за протянутую ладонь, вскочить на коня, прижимаясь к ее спине грудью. Руками талию тонкую обхватила, ощущая, как вибрирует напряжение под кожей отголосками ее слов…грубых…чистый грех. Искушающий, испепеляющий, влечет погрузиться, утонуть в нем с головой.

Теснее вжиматься в женское тело, сильнее стискивая плоский живот своими руками, пока несется на своей лошади вперед.

Не глядя на дорогу, но пьянея, с ума сойти, пьянея от запаха ее волос. Стянула резинку с ее головы под предупреждающее шипение, и с наслаждением уткнулась в затылок, втягивая в себя аромат ее кожи.

Так порочно…так нагло, но позволить себе проводить ладонями по упругому животу, напряженно подрагивающему. И поцелуями быстрыми по волосам, по шее, смакуя собственную свободу. Зная…и предвкушая, как она отнимет ее у меня, безжалостно выдерет из рук, чтобы погрузить в плен своей власти.

Сжимает меня, мнет ладошками, а меня трясти начинает, как в лихорадке и что-то обрывается внутри. Ведь не касался никто. Уже много лет. А она сильно живот сжимает, и у меня пульсация нарастает между ног с такой силой, что кажется, я взорвусь в этом седле. Чувствуя, как грудью к спине прижимается, как волосы целует. И это не только похоть…это нечто сумасшедшее, сжирающее нас обоих. В лагерь примчались: у костра уже угли тлеют, все по шатрам разбрелись. Только дозорные дремлют, прислонившись спинами к деревьям. С лошади спрыгнула и ее рывком стянула, тут же набрасываясь на ее рот, практически втаскивая в шатер, приподняв, спотыкаясь, наступая на свой плащ, выдергивая из ее рук накидку. На секунду оторваться от сладкого рта, чтобы, громко застонав от нетерпения, обеими руками разорвать к Саанану ее рубаху. Им иммадан при виде тонкой сорочки, облепившей упругую грудь и мелкие тугие комочки сосков, клитор дернуло сладкой болью.

Разодрала и сорочку, обнажая до дрожи желанное тело. Обхватила ее грудь обеими руками, жадно вбирая в рот соски, чувствуя, как хватает меня за волосы. В голодной лихорадке приподняла Лори и швырнула на шкуры, нависая сверху, снова впиваясь в ее рот, в нетерпении сдирая с нее штаны вместе с сапогами.

Сердце колотится прямо в горле, когда осматриваю ее голую, тяжело дышащую и распластанную передо мной на черных шкурах. Матово-золотистая кожа и это тело…само совершенство. У меня по вискам капли пота стекают, и вена бьется на лбу.

Скинула плащ в спешке, стянула с себя через голову рубаху и жадно Лори к себе прижала. Застонала почувствовав, как ее грудь по моей заскользила, как острый сосок за мой зацепился, заставляя заскрежетать зубами. Лицо ее пятерней обхватила.

— Моей сегодня станешь…полностью моей. Женщиной моей. Хочешь, Лори…хочешь стать моей?

Большими пальцами по соскам, и глаза закатываются от наслаждения прикасаться к ней. Такая податливая в моих руках, плавится как горячий воск, отзывается на каждую ласку протяжным стонами, выгибается, бесстыже подставляя грудь моим ладоням.

О, Иллин…как сдержать крики, чтобы не перебудить всех в лагере? От одного ее взгляда захотелось закричать. Сколько мужчин смотрели на меня. Кто-то с похотью, кто-то с восхищением, кто-то словно мысленно раздевая…но никто, никто и никогда не прикасался взглядом так, чтобы я чувствовала эти прикосновения на своей кожи. И соски сжимаются в комочки, изнывая в желании ощутить ее пальцы на них. Не думая о том, что стою практически обнаженная перед женщиной, ступая обеими ногами на путь, ведущий прямо в бездну к Саанану…не думая ни о чем вообще, кроме нее. Кроме ее жадного взгляда, голодного, всепоглощающего…а после и вовсе лишиться способности мыслить, когда все тело пронзило острой вспышкой наслаждения. Судорожно прижимать ее голову к своей груди, подставляясь наглым, умелым губам. И чувствуя тот же голод, с которым она посасывает мою грудь. А после в спешке поднимать бедра, помогая стянуть эти проклятые штаны, не отводя взгляда от ее напряженного лица с заострившимися, словно хищными чертами. Нависает надо мной, трется своей обнаженной грудью, а у меня кончики пальцев покалывает от потребности сжать ее, и тело выгибает от невероятного, такого неестественного удовольствия ощущать ее обнаженную кожу своей.