Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна. Страница 33

— Мне больше нечего терять, Рейн дас Даал. Я потеряла все. У меня ничего и никого не осталось, кроме тебя. И если ты выбираешь смерть, то только вместе со мной.

Сквозь туман видеть, как метнулся к решетке, впиваясь в нее пальцами.

— Брось стекло, маалан. Брось. Дура.

— Или скажешь, куда бежать и кого звать…или я перережу себе горло. Жизни нет без тебя и не было никогда.

Он дергает решетку и что-то орет, а я веду краем стекла по шее, и кровь течет мне за пазуху за разорванный корсаж и рубаху под ним.

— Далия дас Даал…слышишь? Далия дас Даал ожидает меня на развилке. Бросай стекло…бросай, твою мать, бросай.

И сползает на колени, дергая решетку и захлебываясь хриплым "бросаааай".

Подползла к нему на коленях и прижала к себе через клетку за голову, а его трясет всего.

— Где на развилке, где?

А он за волосы меня схватил и в глаза мне смотрит, дрожит, весь покрытый потом, и кровь по шее моей размазывает.

А потом к себе рывком.

— Ты что творишь, маалан…что же ты творишь со мной?

— Где? — шепчу и целую его шею с бешено бьющейся веной.

— У леса возле старой дороги, где на развилке, там указатель сломанный. Туда прийти она должна утром сегодня…ты все равно не успеешь, маалан. Поздно уже.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ

Самым сложным было выбраться из цитадели, окруженной воинами Маагара, готовыми в любой момент к вторжению валласаров. Самоуверенный велиар, единственный законный наследник Ода Первого, всегда был тупым болваном и, если считал, что ему удалось поставить меня на колени, он ошибался. Отец всегда говорил, что ум его дети поделили поровну, как и другие благодетели. Говорил, что ума больше всего досталось Анису. Меня он в учет не брал никогда. Но то, что Маагару достались лишь жалкие крохи, знали все, и именно поэтому рядом с братом всегда ошивался его хромоногий и горбатый советник — Харам. Никто не воспринимал всерьез уродца-шута, а на самом деле это отец приставил к брату одного из умнейших людей во всех объединенных королевствах. Вот кого стоило бояться по-настоящему. Только Харама ранили, и сейчас он отлеживался в лазарете при часовне. Без сознания. Поэтому для Маагара настало время собственных решений. И я рассчитывала, что он проведет его своим привычным образом — трахая очередную девку.

Ближе к утру Алс привел ко мне Моран якобы за тем, чтобы переодеть свою десу и передать принадлежности туалета. Мы все продумали до мелочей. Когда Моран спустилась ко мне, я надела ее одежду, а она мою. Алс вывел меня из подвала и так же сопроводил к самым воротам, где его братья по вере, слепо доверяя своему командиру, выпустили меня за ворота под видом поездки в ближайшую деревню за молоком для десы. Больше всего я боялась, что меня обыщут. Либо что Маагар не выдержит и придет позлорадствовать в темницу к Рейну или назначит время казни раньше. Просто потому что ему захотелось досадить мне или увидеть мои слезы. У меня было не просто мало времени — у меня было его ничтожно мало. У ворот, когда их распахнули передо мной, я вдруг услышала высокий голос горбуна:

— Досматривать каждого, кто покидает пределы цитадели.

О, боги. Он же еще вчера валялся без сознания…Я натянула капюшон пониже, быстро отвернувшись от урода, который, как мне показалось, смотрел именно на меня.

— Этих пропустить. Бабы нам не интересны.

А еще…еще мне было страшно, что она не поверит, и у меня нет ничего, кроме цепочки Рейна с изображением волка и его слов на валласском именно для нее. Что-то их личное из детства. Но это не могло убедить Далию дес Даал ни в чем. Потому что ее брат мог быть откровенен со мной, когда я была его любовницей. Когда-то моя кормилица говорила, что страшнее всего — это ненависть свекрови. Нет, она ошибалась. Ненависть сестры намного страшнее. Я по себе знаю. Повстречай я убийцу Аниса, я бы не пощадила ни жены его, ни детей. Пришпорив лошадь и наслаждаясь удобством одежды Моран, я гнала во весь опор к развилке, глядя на проклятое небо и моля природу отсрочить восход на сколько это возможно. Отсрочить, чтоб мы успели. Когда мой конь, почти выбившись из сил, остановился у сломанного ураганом указателя, присыпанного снегом, там никого, не оказалось. Я спешилась, оглядываясь по сторонам, тяжело дыша и изнывая от отчаяния. Каждая минута ожидания приближает Рейна к смерти. И перед глазами его лицо с пронзительным взглядом, полным боли, взглядом, проникающим мне в самую душу. Там, в грязной темнице, разделенная с ним решетками, обессиленная слезами и обреченностью, я поняла, как безумно и отчаянно люблю его. Если бы я могла стать у столба вместо него и принять смерть, я бы так и сделала. И самое страшное — я понимала, что это не только его казнь, это наша казнь. Едва палач выбьет скамью из-под ног Рейна, я толкну табурет в своей келье ровно в это же секунду. Я обещала, что никогда его не оставлю…пусть с опозданием, но я исполню свою клятву. Я никогда их не нарушала. Мне незачем жить дальше. У меня никого не осталось. Я предана всеми, кому верила и кого любила всю свою сознательную жизнь. А тех, кто был и правда предан мне, предала я сама. Все они мертвы и ждут меня за чертой иного мира. И у меня больше нет ни одной причины не последовать туда. Я боялась, что выйду из подвала и не успею. Выйду и больше никогда его не увижу. Я испытывала первобытный ужас от мысли снова пройти через адские муки потери.

Он не шептал мне о любви, когда брал мое тело через прутья клетки. Каждое его признание было ударом плетки по незакрытым ранам. И я знала, они никогда не затянутся. Они будут кровоточить во мне вечно. Но его ненависть ко мне была намного красноречивей любых слов. Она клокотала в нем ураганом сумасшествия, и я бы точно перерезала себе горло, если бы не знала и не была уверена, что это убьет его так же, как и меня. Сам Рейн и был для меня олицетворением любви. Одержимой, бешеной и дикой, как меид в железной маске. И я бы уже никогда не смогла принять от него меньше. Я бы почувствовала малейшую фальшь в его вздохе, не то что в слове. Но он дышал для меня. Он орал мне каждым стоном о своем безумии мною, каждым прикосновением горячего рта к ранке от осколка на шее.

"Маалан…зачем? Зачем? Там так нежно…там пахнет любовью, девочка. Ты вся пахнешь моей любовью. И здесь, где бьется твоя жилка, у самой мочки уха ты пахнешь ею сильнее всего…соленый шелк. Больше не смей. Никогда не смей портить то, что принадлежит мне. Не смей, иначе я отрежу тебе пальцы, маалан…отрублю их, спрячу и стану сам твоими пальцами. Я не позволю тебя трогать даже тебе самой".

Лихорадочно, прямо в ухо, стискивая мою спину, сминая губами кожу. По коже пробегали мурашки суеверного страха — разве можно так любить? Наверное, за это мы с ним настолько прокляты и обречены на вечное расставание. Нельзя любить вот так. Неправильно это. Не по-человечески.

"Нет…нет…нет…успею. Я успею, или это будет и моя смерть, Рейн, и моя. Отпусти".

Качает головой и вжимает в себя с диким отчаянием.

"— Боюсь, маалан, боюсь, что больше не прикоснусь. Ликуй, девочка-смерть, монстр так повернут на тебе, что готов вцепиться и водраться в тебя клыками, лишь бы сдохнуть с твоим вкусом на губах, но он не может позволить умереть тебе.

А я смотрела на него, алчно целовала шрамы на его скулах. Целовала жуткую вечную улыбку.

— Я люблю тебя. Ничего не изменится с твоей смертью, маалан. Пытка не закончится. Для меня — никогда…а твоя… Я бы лучше перерезал себе глотку, чем прекратил твои мучения. Мы будем гореть в этом аду только вместе, Одейя Вийяр. Только вдвоем. — увидела удивление в серо-зеленых волчьих глазах, — Я помню все, что ты мне говорил. Моар, Рейн…моааааар.

Рывком привлек к себе на грудь.

— Хитрая, какая же ты хитрая. Маалан. Бить противника его же оружием…больно бить. В самое сердце.

— Я найду твою сестру, Рейн, и мы вытащим тебя отсюда".

В эту секунду на меня набросились сзади, и горло обожгла ледяная сталь кинжала.