Безликий (СИ) - Соболева Ульяна. Страница 48

В темноте его глаза опять зафосфорились, как у настоящего зверя, как у гайлара в лесу, но мне не было страшно. Самое страшное уже случилось.

— Я не знаю, почему мое тело так меня предает. Я не знаю, что ТЫ делаешь с ним и какими саананскими силами ты заставляешь меня хотеть тебя, но внутри…там внутри я тебя не просто ненавижу. Я тебя презираю. И я не знаю, что это, но мне больно хотеть тебя…мне больно! — всхлипнула, глотая слезы.

— Похоть…вожделение. Вот что это. Банально просто, девочка-смерть. А боль и удовольствие всегда ходят по руку друг с другом.

— Нееет, меид — это грязь, скверна, болото. Вот что это.

Сжал мои волосы на затылке с такой силой, что я всхлипнула, притянул на себя, и его кожа под моей зашипела.

— А ты святая, да? Ты у нас непорочная?

— Нет…я — воин. Лассарский воин. А ты убил моих людей и держишь меня рабыней. Насилуешь мое тело. Ты — мой смертельный враг, и все, чего я хочу — это когда-нибудь лично оторвать тебе голову, валласар. И каждое твое прикосновение оскверняет не только мое тело, но и мою душу, мой народ. Неужели ты этого не понимаешь?

Взгляд Рейна стал не просто тяжелым, он стал весом в каменную глыбу, тянущую на самое дно бездны.

— Воин? Ты? Нет! Ты просто глупая женщина, которая жаждала потешить свое эго, прикрываясь смертями своих людей. Будь ты воином, ты бы сражалась головой, а не эмоциями. Ты бы стала моей женой и получила все, чего пожелаешь…потому что я готов был дать тебе все, а ты просто эмоциональная папенькина дочка, только и умеющая вопить — я велеария Лассара. Да никто ты теперь. Моя шлюха и подстилка. И ублажаешь меня, как я захочу и когда захочу. А теперь ляг и заткнись.

— Убирайся! — прошипела я, задыхаясь от ярости.

— Я буду спать здесь. С тобой, в этой постели. А утром ты ублажишь меня еще раз и, как бы тебе это ни было ненавистно, опять будешь кричать подо мной.

Рейн буквально швырнул меня на себя, прижимая с такой силой, что я задохнулась от боли в ребрах. Не знаю, каким образом он собирался спать. Я слышала, как горит его кожа на груди, чувствовала запах паленого мяса. А он лежал и не шевелился. Что он такое? Или не чувствует боли? Я же сжигаю его до костей, а он лежит на спине и держит меня за плечи.

Мы не спали оба. Он скрежетал зубами, а я смотрела в темноту и думала о том, что, когда убью его стану по-настоящему счастливой…еще один раз в своей жизни. Никому и никогда я не желала смерти настолько сильно, как ему.

Утром он встал с постели и голым прошелся по комнате, натягивая на ходу штаны. Я чуть приоткрыла глаза, глядя на струпья кожи и волдыри у него на груди. Больной, невменяемый ублюдок всю ночь терпел только для того, чтобы я лежала у него на груди?! Он сумасшедший!

Повернулся ко мне спиной, подхватывая рубашку с пола, а я увидела, что на его коже нет живого места. Вся спина покрыта уродливыми узловатыми шрамами от шипованных плетей инквизиции Лассара, и внутри что-то сжалось в тугой узел от понимания, что мы все просто жертвы обстоятельств и войны между нашими государствами. Это она сделала нас такими.

— Почему ты не убьешь меня, Рейн? Отомсти за кровь своих близких, отомсти за их смерть — убей меня. Отправь мою голову отцу. Сжалься надо мной и над собой. Это не может продолжаться вечно!

Он резко обернулся ко мне. Медленно подошел к постели, опускаясь на ее краешек и наклоняясь надо мной так низко, что я ощущала его горячее дыхание. Он всегда был горячим, как кипяток, даже в холод, даже на улице.

— Ты еще не поняла, маалан? Я не могу тебя убить!

— Почему? — всхлипнула я, — Прекрати эту пытку. Освободи нас обоих.

— Я люблю тебя. Ничего не изменится с твоей смертью, маалан. Пытка не закончится. Для меня никогда…а твоя… Я бы лучше перерезал себе глотку, чем прекратил твои мучения. Мы будем гореть в этом аду только вместе, Одейя Вийяр. Только вдвоем.

Мне казалось, он снова издевается надо мной. Насмехается и играет в какую-то грязную, только ему понятную игру.

— Ты не умеешь любить. Ты — чудовище. Ты отвратительное, жестокое чудовище.

— Тогда представь, какой чудовищной может быть моя любовь к тебе, маалан.

— Любовь не может быть чудовищной…любовь — это свет…это счастье. Ты не знаешь, что это такое. Такие, как ты, не умеют любить.

— Счастье придумали наивные маленькие девочки с красными волосами. Эфемерное счастье с безымянным любовником из своего прошлого. А любовь, она страшная и черная…она убивает. Любовь убивает, маалан…оставляет самые скверные черты…обнажает самые уродливые шрамы души. Выворачивает недостатки и страхи мясом наружу. У любви больные и сумасшедшие глаза. Любовь и счастье редко ходят вместе.

Когда он ушел, я еще долго смотрела в пустое пространство его спальни, а в голове звучали его зловещие слова о любви. Это у него она такая…Звериная. Я же знаю, что она может быть другой.

ГЛАВА 18. ОД ПЕРВЫЙ

— Долго еще до этой глухомани? — крикнул Маагар дас Вийяр, оборачиваясь к проводнику и перекрикивая свист ветра, попутно осматривая свое войско, выделенное отцом на поиски Лориэль дас Туарн, а, точнее, то, которое он выделил себе сам и на свое усмотрение. Дорога в Талладас казалась ему бесконечной. Снег, снег и снова снег. Искрится на тусклом солнце, кое-где даже сверкает мертвыми блестками. Маагару казалось, что они никогда не достигнут хотя бы первой деревни. Ни одной живой души на километры. Все или вымерло, или ушло глубоко под снег. Проклятая зима. Настолько долгая, что начинаешь забывать, как выглядит лето и зеленые листья. Если бы отец отдал старшему сыну один из островов, то Маагар был бы безумно счастлив. Но война с островами в самом разгаре и к концу не близится совершенно. Велеарию придется довольствоваться обнищавшим Талладасом, и то, если получит его в ближайшее время. Иначе от него ничего не останется.

— К вечеру прибудем, если не заметет дорогу, мой дас. Но я не вижу ни одного облака. Скорей всего, успеем до следующего урагана.

— Лошади и воины устали. Если до вечера не выведешь нас к городу, велю отрубить тебе голову, Касл.

Впрочем, он сам прекрасно знал, что это было бы истинным безрассудством. Никто, кроме Касла, не знает вторую дорогу на Лурд в обход главной, на которую обрушился снежный ураган еще вчера вечером. Теперь до весны она будет практически недоступна. Но Маагар всегда хотел, чтобы его боялись, как и отца. Чтобы дрожали от одного его взгляда и падали ниц от его гнева, но любили. Фанатично и преданно. Не выходило ни того, ни другого. Боялись, исключительно потому что Маагар мог отрубить голову даже из-за того, что на него не так посмотрели. Боялись, как истинного самодура и безумца, не умеющего контролировать свои эмоции. Они падали ниц, но прятали презрительные взгляды и не любили. Никогда. Они над ним насмехались. Но все это временно. Маагар больше не будет только сыном Ода Первого, он тоже не идиот. Если отец считает, что может его унижать перед своими плебеями и насмехаться, то он ошибается, и Маагар очень скоро всем докажет, чего он стоит на самом деле. Правда, он еще обдумывал, как все провернуть именно так, чтобы выйти сухим из воды, и чтоб отец не понял его истинных намерений. Велеарий боялся Ода Первого до дрожи в суставах, до холодного липкого пота и судорог в конечностях. В детстве он мочился от страха, если отец смотрел на него из-под насупленных бровей и кивал Шагану, чтобы тот выпорол мальчишку за…нет, не за шалость, не за проделки, а за трусость и за доносы на своих братьев.

«— Когда ты наконец поймешь, что трусливым шакалам не место на троне? Что братья — твоя опора, и без их поддержки твое государство разделится на части, и все, что я создал, полетит в саананскую бездну на радость каждому валласару и островитянину, которые только и ждут, чтобы Вийяры оступились?!

— Но он…

— Молчать! Я не хочу знать, что сделал твой средний брат, который младше тебя на три года! Ты старший! И если ты не справляешься и ревешь, как баба, бежишь ябедничать, то мне очень жаль… Себя! Что вырастил девку вместо наследного велеара Лассарского престола!