Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян. Страница 21
Навскидку женщине можно было дать не более тридцати пяти, конечно, своим неряшливым внешним видом, она лишь усугубляла общее впечатление, но Валерия Вадимовна знала, как может подкосить горе и как быстро забываешь о себе. Поэтому она сердобольно тронула незнакомку за плечо:
— Вам нехорошо, милая, могу я вам чем-нибудь помочь?
Та сначала усиленно замотала головой, потом подняла на Туманову мутноватые залитые слезами глаза, под которыми уже прочно обосновались мешки дряблой кожи. Взгляд Валерии Вадимовне показался безжизненным и тоскливым.
— Выговоритесь, иногда это помогает, — с небольшим нажимом произнесла Туманова. — Может, сейчас по мне не видно, но ещё два года тому назад я была раздавлена не меньше. — Незнакомка всхлипнула и растёрла глаза покрасневшими без перчаток руками.
Женщина протянула бедняжке свою муфту-сумочку, и та сразу же сунула в неё ледяные конечности. Валерия Вадимовна только вздохнула.
— Хороший храм, правда? Я тут часто бываю, у меня сын живёт недалеко. Вон в той новостройке. Ах, мой Герочка! Сколько ему пришлось пережить! — на Туманову накатило в едином порыве. И уже незнакомка смотрела на неё с сочувствующим вниманием.
Через полчаса были в красках изложены подробности об аварии, страшном диагнозе и реабилитации сына. Женщина рядом кусала губы и хмурилась, зажимала рот рукой, и по бледному лицу часто пробегала странная судорога, сродни нервному тику. Туманова остановила трагичный рассказ, когда соседка по лавочке довольно сильно сжала её ладонь.
— И у меня… Только я… Я потеряла любимого человека… Авария! Тоже авария! Чудовищная несправедливость! Кто-то уцелел, а мой… мой… — имя женщина с надрывом высморкала в предложенную Валерией салфетку, — скончался на месте… Такой прекрасный человек! Целеустремлённый, сильный!
Истерика собеседницы набирала обороты, Туманова в своих словостраданиях всегда держала образ в рамках самоконтроля, и так корчиться не собиралась. Но когда женщина рядом зарыдала и сложилась пополам, Валерия не выдержала. Оставить человека в таком критическом состоянии, она не могла и, решительно схватив бедняжку за руку, потянула за собой…
Герман вышел на тихие женские голоса сразу же.
— Мам, ты не одна? — он протянул руку скорее по привычке, чтобы принять шубку матери или одежду гостьи.
— Нет. Аня, познакомьтесь, это мой Герочка. А это Анна. Мы встретились у храма. У неё такое горе, сынок, что у меня сердце сейчас разорвётся. А твой ужасный помощник, это чудовище… здесь?
— Мам, не чудовище, и он уехал по делам, возможно, до завтра. Анна, здравствуйте. Я соболезную, трагедии случаются, но нужно постараться пережить… — он заметно вздрогнул, потому что коснувшиеся его цепкие ледяные пальцы показались ему нечеловеческими. К тому же недавно брошенные Ярославом слова про неприкосновенность настолько сильно въелись в мозг, что начали управлять им, и нестерпимо захотелось отдернуть руку, но воспитание не позволяло сделать этого резко.
— Вы — боец, Гера! Моему любимому не повезло, но вы должны быть очень благодарны… — хрипловатый, севший от рыданий голос женщины вдруг резко стих, потому что под ногами глухо зарычал Арчи, у которого шерсть на загривке поднялась дыбом.
— Странно, собака обычно добродушна… Тихо, мальчик! — Герман потрепал напряжённого пса по голове. — Анна — наша гостья и ничего плохого не сделает.
Ни Валерия Вадимовна, ни, естественно, слепой мужчина не видели полубезумный взгляд женщины, с которым она прожигала продолжавшего рычать Арчи. Притупившаяся боль в прокушенной руке под повязкой и рукавом свитера утроилась.
— Я… видела вашу собаку, — вдруг произнесла Анна достаточно спокойно, но тон голоса напоминал бездушную запись, — но с ней такой нелюдимый нагловатый парень гулял. У вас есть и другие дети, Валерия?
— Нет, Герочка единственный! А тот… ммм… парень временно работает у нас помощником и водителем. Чтобы сын жил полноценной жизнью и занимался любимым делом. Он, знаете ли, прекрасный педагог! Анна, да пойдёмте же, сейчас сварю кофейку, или вы предпочитаете чай? Конечно, чай! У меня есть изумительный сбор с мелиссой и имбирём! Он прекрасно согреет и успокоит.
Герман гладил Арчи и не понимал, почему по телу сильного и выдержанного животного волнами прокатывалась дрожь, и он то и дело перегораживал Герману дорогу, не давая ему пройти…
Ярослав
— Вот что ты за человек такой, Соколов? — вступает чуть поддатым голосом Антон Сергеевич, поймав нужный градус и начиная расслабляться под его действием.
— Какой? — вторю его интонации и сам пьяно покачиваюсь на стуле. Бутылка обычной водки заметно пустеет, но дело не в количестве выпитого, а в состоянии, в котором приходится принимать алкоголь, чтобы хоть немного расслабить нервы. А они ни к чёрту. От слова «совсем».
— Проблемный, — отвечает после долгого молчания и пристального изучения меня. — Одновременно просто с тобой и так же невыносимо. Не представляю, на ком ты сможешь жениться, с тобой, чтобы жить, надо тебя или любить до слепоты, или ненавидеть до смерти.
— Не надо меня любить, — отмахиваюсь, проглатывая горький ком, вставший в горле, — достаточно просто здороваться по утрам.
— Так и сдохнешь один.
— Я привык. Одному спокойнее.
— Тебе нельзя одному, — наливает еще по одной, так же, как я, игнорируя закуску: хлеб и консерва, вроде, рыбная. — Озлобишься и привыкнешь.
— Одиночество, друг мой, это не приговор, это взвешенное решение, приняв которое, вряд ли вернёшься к тому мозгоёбству, что идёт в придачу к отношениям. Я устал.
— Ты ещё пацан!
— Внешне. Внутри — давно нет. Но ты мне зубы не заговаривай, что с делом? — От собственного вопроса пробежала дрожь по телу и дрогнул в руке стакан, ударяясь с глухим стуком о стол донышком.
— А нет его, — смеётся невесело и выпивает залпом, не чокаясь, следом плещет вторую и тоже пьёт. Отбираю бутылку, отставляя в сторону, чтобы не достал.
— Антон? — уже строже. Этого мужика, сейчас облысевшего и раздавшегося в области живота, знаю с малолетки. Как бошки скинхедам разбивал бутылками, как алкашей местных гонял, дурной был, но правильный. Это потом его система под себя ломать начала, да так, что и бухал, и депрессии, да много чего было, но сам выбирался. И он меня знает. Что без родителей рос, с какими компаниями водился, и в какой жопе был — всё знает. Потому и терпит. Не из жалости — понимает просто.
— Закрыл я твоё дело. Нет больше конфликта. Нет разбирательств. И меня в органах тоже нет. Да и хуй с ним, да? — Я киваю, как болванчик, а у самого горло перехватывает и хереет на глазах. — Давай, сына, за это выпьем! — наигранно радостно, до блевоты просто. Улыбку не могу выдавить, хоть и пытаюсь.
И мы опять пьём. Допиваем первую, а потом, покачиваясь и держась друг за друга, идём за добавкой. Мужики в отделе смотрят спокойно, здесь у всех свои истории и свои срывы, Сергеича вообще уважают, с кем он не враждует, поэтому молча закрывают глаза на его прощание. Я не благодарю, хотя надо бы. Внутри — да, за Арчи, за Германа, за себя, что хоть и бестолковую, но жизнь спас, чуть-чуть вернув гармонию справедливости. Чуть-чуть… а дышать в разы легче.
Прощаемся молча. Я его сдаю с рук на руки жене, она кроет меня шёпотом матом (мы всегда так здороваемся), и иду… иду… почему я пришёл к Герману?.. Арчи прогулял, Германа привёл, обоих покормил… какого чёрта я здесь?..
— Арчи… — хриплым шепотом вопрошаю в глубину темного коридора, не включая свет, дабы не потревожить спящих. Пёс с неохотой, но шлёпает на мой голос, тычется мордой в морду и недовольно фыркает. — Гитлер в юбке здесь? — Опускает ухо и садится на задницу, весь во внимании. — Надо идти войной на все войска или только на фюрера?..
— А ты идти-то можешь? — слышу над головой до дрожи суровое. Для какого-то хрена стараюсь сделать трезвое лицо (ваапще не получается, только на «поржать» пробивает), может, надо с карачек встать… пробую, придерживаясь за пса, вроде получается, но всё равно лыба не сходит.