Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 17

— Чего встали, ну-ка вперед! — гаркнул Галеев, когда дошла их очередь.

Солдаты дружно полезли внутрь теплушек и принялись размещаться. Закинув ранец и сухарный мешок на одну из полок, Будищев тут же отправился вслед за ними. Его соседями оказались приятели вольноперы и конечно же, неразлучный с ним Шматов. Вчерашним студентам, их средство передвижения тоже не слишком понравилось, а вот Федя, как видно, счел его вполне благоустроенным и удобным.

— Чего только люди не придумают, — мечтательно сказал он, устраиваясь на нарах. — Раньше бы мы на своих двоих, эвон, сколько маршировали, а теперь, гляди-ка, паровоз нас повезет по чугунке!

— Да, — с некоторым сомнением в голосе, согласился с ним Лиховцев, — прогресс не стоит на месте. Железные дороги представляют куда больше удобства, нежели прежние экипажи.

— В смысле, те еще хуже? — поинтересовался Дмитрий.

— По крайней мере, медленнее, — хохотнул неунывающий Николаша.

— Эй, глядите-ка, православные, какая мамзеля нас провожать пришла! — раздался голос какого-то разбитного солдатика, сидящего у раздвинутых настежь дверей.

— Небось, студентов наших выглядает, — пробурчал, зрящий в корень, дядька Никифоров.

— Не, — засмеялся в ответ первый, — она не иначе к Графу!

— Это ты почему так решил?

— Больно фигуристая, как раз по его рукам, — не задумываясь, отвечал балагур, вызвав всеобщий смех.

Штерн с Лиховцевым, привлеченные этими словами, выглянули наружу и, узнав Софью, тут же, выпрыгнув из теплушки, подбежали к девушке и сопровождавшему ее отцу.

— Модест Давыдович, Софья Модестовна, — пролепетал Алеша, пожирая глазами предмет своего обожания, — какой чудесный сюрприз!

— Ну что вы, право, молодые люди, — благодушно пробурчал в ответ Батовский, — неужели вы думали, что мы не проводим вас в столь долгий путь.

— Но, любезный дядюшка, — воскликнул Николай, — как же вы нас сыскали в этом вавилонском столпотворении?

— Как говорят в народе — долго ли умеючи!

— А отчего я не вижу своего кузена?

— О, этот несносный мальчишка имел неосторожность простудиться и потому посажен Эрнестиной Аркадьевной под арест.

— В таком случае, кланяйтесь Маврику и пожелайте ему скорейшего выздоровления!

— Не премину.

Пока они так разговаривали, Дмитрий тоже выглянул из вагона и тут же наткнулся глазами на ту самую барышню, которая так заразительно смеялась над его нелепым видом при выписке из больницы. Как-то так случилось, что глаза их встретились и он не нашел ничего лучшего, как кивнуть и приложить два пальца к козырьку кепи, будто и впрямь был Графом. Девушка удивленно и, скорее всего, по привычке, ответила ему кивком. Это не укрылось от внимательного взора ее отца, и Модест Давыдович не без удивления спросил:

— С кем это ты поздоровалась, Софи?

— У этого солдата ужасно знакомое лицо, — смутилась девушка, — правда, я никак не могу припомнить, где мы встречались.

— А ведь верно, — согласился с ней доктор.

— Ну, что же вы, дорогой дядюшка, — засмеялся Николаша, — своего пациента не признали!

— Пациента?

— Ну как же, прошу любить и жаловать, Дмитрий Будищев собственной персоной. Вы его, кажется, от потери памяти пользовали. Неужто запамятовали?

— И впрямь он, — нахмурился Батовский, — однако с той поры, сей "господин из грядущего" весьма переменился.

— Это — да, но он вообще, нельзя не признать, человек довольно необычный. Судите сами, он ловок, силен, грамотен, но при этом не знает многих элементарных вещей. Кстати, странно, что Соня его вообще узнала, она ведь видела его не более минуты.

— Грамотен?

— Не слишком, — вступил в разговор Лиховцев, которому приятель уже оттоптал все ноги, намекая, что неприлично так засматриваться на незамужнюю барышню, — читает он бойко, но вот пишет просто ужасно.

— Вот как?

— К сожалению, да, Модест Давыдович. Судите сами, о существовании ятей и десятиричного "i" он до недавних пор не подозревал. В дробях путается, про меры веса и говорить нечего. То, что в фунте, девяносто шесть золотников было для него открытием. Увы, народ наш совершенно не просвещен и рядовой Будищев тут если и блещет, то лишь на фоне всеобщего невежества.

— А вы хорошо осведомлены.

— Мы, некоторым образом, приятельствуем, — пояснил Штерн, — к тому же у нас была мысль сделать ему карьеру.

— Карьеру?

— Ну, да, перевести в писаря.

— Погодите-ка, — сообразил Батовский, — а пока достаточно грамотного солдата под рукой нет, наш общий друг, господин Гаупт, эксплуатирует двух вчерашних студентов, не так ли?

— Увы, — состроил умильную физиономию Николаша.

— Кузен, вы неисправимы, — усмехнулась Софья, — сколько я вас помню, вы всегда пытались отлынивать от своих обязанностей. Но у вас никогда ничего не получалось.

— Ну, что же, мне пора в больницу, — решительно заявил Модест Давыдович. — Сонечка, прощайся с кузеном и Алексеем Петровичем. Им, вероятно, тоже не следует здесь долго находиться, так что мы пойдем. Всего вам доброго, молодые люди, надеюсь, что мы скоро увидим вас вновь, причем непременно живыми и здоровыми.

Тем временем, солдат, первым заметивший Батовских, продолжал балагурить:

— Ошибочка вышла, Граф, не по твоим рукам мамзеля оказалась.

Будищев, к которому он обращался, лишь криво усмехнулся и философски заметил:

— Всех денег не заработать, всей водки не выпить, всех девок не перелюбить… но стремиться к чему-то нужно!

— Ишь ты, — покрутил головой весельчак, — только все одно тебе этой крали не видать.

— Кто знает, кто знает, вот что могу точно сказать, так это то, что студенты, как вернутся, тебе за такие слова об этой барышне в бубен настучат.

— Не, не подолеют! — беспечно отмахнулся солдат.

— Это если я им помогать не стану, — улыбка Дмитрия в один момент стала угрожающей.

— Эй, ты чего, Граф, я же шутейно!

— И я пошучу.

— Да ну тебя!

— Эй, Будищев, — подал голос Хитров, — ты чего это, никак драку затеваешь? Давай-давай, я тебя враз под арест определю.

— Что вы, господин ефрейтор, и в мыслях не было!

— Вот то-то.

Дорога запомнилась Дмитрию только собачьим холодом и частыми остановками. Дороги на юг были забиты другими воинскими эшелонами, потому эшелоны их полка добравшись до Бологого направились не на юг, а на запад, сделав таким образом изрядный крюк. Иногда патриотически настроенная общественность устраивала военным торжественные встречи. Служились молебны, произносились речи, затем господ офицеров приглашали на обед. Не забывали и про солдат: прямо на станциях в таких случаях стояли грубо сколоченные дощатые столы, уставленные жестяными кружками с чаем и булками. Но чаще, поезда просто стояли, ожидая паровозов или просто своей очереди, поскольку значительная часть железнодорожных путей была одноколейными. Если была возможность, солдаты в таких случаях собирали хворост и палили костры, пытаясь согреться и приготовить пищу. Если удавалось похлебать горячего, люди веселели, начинали балагурить и петь песни.

Случались, правда, и постные дни, и тогда офицеры, как могли, пытались подбодрить своих подчиненных. Особенно эти отличался начальник их эшелона подполковник Гарбуз. Высокий, худой, с болезненным выражением лица, он как мог, старался помочь солдатам, но у него было не так много возможностей.

Поскольку замерзать, стойко перенося тяготы и лишения воинской службы было совершенно не в характере Будищева, он всячески пытался исправить ситуацию: ходил за хворостом, поддерживал огонь, первым вызывался расчищать пути. А однажды они вместе с неразлучным Шматовым притащили невесть откуда целый стог сена, для утепления вагона. Возможно, в другое время это послужило бы поводом для разбирательства, но на их счастье состав скоро тронулся и начальство осталось в счастливом неведении по поводу этого происшествия.

Единственным светлым пятном в этом тяжелом путешествии была остановка в Гатчине. Их разместили в теплых казармах лейб-кирасирского полка, хорошо накормили, но самое главное — сводили в баню. Отмывшись и до исступления нахлеставшись березовым веником, Дмитрий вновь почувствовал себя человеком. Выйдя из парилки, он кое-как натянул исподнее и в изнеможении опустился на лавку и прикрыл глаза.