Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 82

— Наш пострел, везде поспел, — усмехнулся шеф жандармов. — Что-нибудь еще?

— Быстро принимает решения, и не менее быстро приводит их в жизнь, — продолжил доклад Вебицкий. — Скрытен, нещепетилен….

— А подробнее?

— Я как то предложил ему за хорошую стрельбу трешку…

— Взял?

— Без малейших колебаний, хотя тут же обратил все в шутку. Кроме того, как-то идя в поиск, он переоделся в турецкую форму. Это не афишировалось, но я все-таки узнал. К тому же, когда пленный поначалу не захотел говорить, он сумел его запугать, не перейдя, однако, той грани, чтобы можно было обвинить его в недостойном отношении к военнопленным.

— Это нехорошо, — покачал головой Мезенцев. — Соответствующее повеление государя однозначно требует неукоснительного соблюдения обычаев войны. Но как отреагировало командование?

— Предпочло закрыть глаза и сделать вид, что ничего не знает. Впрочем, это вряд ли можно считать удивительным, так как руководивший экспедицией полковник Тиньков обязан Будищеву жизнью и славой пленения первого османского генерала.

— Погодите, Азиз-пашу тоже он? Однако! А каковы его отношения с вольноперами? Они ведь вчерашние студенты, не так ли?

— Так точно, ваше превосходительство. Он быстро с ними сошелся, причем, несмотря на разницу в положении, сумел поставить себя на равных, а иногда даже выказывал себя лидером их группы.

— А уж, не из социалистов ли он?

— Не похоже.

— Что это значит?

— Трудно сказать определенно, однако у меня сложилось впечатление, что при всей критичности склада его ума, он совершенно не приемлет ни либеральных, ни социалистических идей. Более того, я бы сказал, что его взгляды скорее охранительные.

— Даже так?

— По донесению одного из допрошенных мною нижних чинов, он как-то сказал, что баре, злоумышляющие противу существующего строя — идиоты, и сами копают себе могилу. Поскольку, случись революция, их первых на столбах и развесят.

— Что так и сказал?

— Дело в том, ваше превосходительство, что мой информатор человек не слишком образованный, и половины не понял, но память у него хорошая и слова его он произнес дословно.

— Послушайте, а мы с вами точно о нижнем чине сейчас говорим? Уж больно он, подлец, развит для своего положения!

— Ваше превосходительство, так он же из ярославской губернии. Они же где только не ходят и чего только не слышат в своих скитаниях. Там и не такие оригиналы случаются! [84]

— Возможно, однако же, присматривайте за эти уникумом, на всякий случай… мало ли!

— Ваше превосходительство, я взял на себя смелость, послать запрос в Рыбинск. Там уездным исправником служит очень толковый чиновник, некто Фогель. Если в происхождении этого Будищева найдется какая-нибудь неясность, он наверняка сыщет!

— Благодарю вас, штабс-капитан. Вы проделали значительную работу, и она не останется без награды. Надеюсь мне не надо напоминать вам о конфиденциальности этой информации?

Зима 1877 года выдалась в Болгарии морозной. Особенно страдающие от нее османы говорили даже, что русские привезли холода с собой, с тем, чтобы погубить правоверных. Что еще хуже, форма солдат и офицеров после полного лишений военного лета пришла если не в полную негодность, то довольно близко к этому. В мундирах и шинелях частенько зияли дыры, прорванные в сражениях или прожженные у костров, а обувь иной раз имела такой вид, что даже видавшие виды сапожники разводили руками. Разумеется, такая одежда никак не соответствовала зимнему времени и в войсках участились случаи простудных болезней и обморожений.

Нельзя сказать, чтобы военное начальство не отдавало себе отчет в сложившемся положении и не принимало никаких мер. В частности, с началом холодов были выданы фуфайки и до шестидесяти полушубков на роту, что, конечно, было не достаточно, но позволяло хотя бы в аванпосты и караулы отправлять людей одетыми тепло.

Еще одной проблемой были постоянные перемещения полка, что не позволяло солдатам хоть как-то обжиться. Только им удавалось отрыть для себя землянки, как приходил приказ идти в другое место, где в лучшем случае были полуразрушенные дома, покинутые местными жителями. Их, разумеется, пытались чинить, поправляя окна и крыши, а иногда и восстанавливая стены, но не успевали они устроиться, как приходилось все бросать и идти на сей раз совсем в чистое поле, где и вовсе ничего не было.

Взвод подпоручика Самойловича вернулся к своей батарее, и команда свежеиспеченного поручика Линдфорса обратилась в обычную стрелковую роту, отличавшуюся от прочих разве что вооружением. Рекогносцировок больше не проводилось, да и вообще на линии соприкосновения наступило затишье. Турки все еще зализывали раны после неудачной попытки деблокирования Плевны [85], когда войска Сулеймана-паши понесли большие потери. Русская же армия, напротив, испытывала подъем и рвалась в бой, но похоже, что вожди ее не знали, куда направить этот порыв.

Еще одной новостью было известие о том, что, призываемый неотложными делами, государь решил покинуть армию, где он разделял со своими войсками все тяготы, лишения и опасности военного похода, и вернуться в Россию.

Вообще со времен Аустерлица в русской армии ходило поверье, что император в войсках — это к несчастью. Поэтому известие это было воспринято не то чтобы с облегчением, но, во всяком случае, без сожаления. С тем чтобы всячески обезопасить отъезд царя, вдоль пути его следования, были вставлены заставы и пикеты, местность тщательно осмотрена и очищена от нежелательного элемента. Для этого были посланы отряды и команды ото всех полков, которые и обеспечили безопасность монаршей особы.

От Болховского полка, такое назначение получила команда поручика Линдфорса.

— Твою мать, как же холодно! — выругался Будищев, постукивая одной ногой о другую.

Накануне он имел глупость сменить опанки, к которым он уже привык, на сапоги, так что ноги теперь ужасно мерзли. Не спасали даже теплые портянки, и, служившие предметом зависти всего взвода, вязаные носки. Накануне опять выпал снег, достигавший теперь в иных местах до двух аршин, так что приходилось расчищать дорогу для императорского обоза, протаптывать дорожки для часовых и все это в изрядных сугробах.

— Это точно, — поддакнул Егоров, произведенный недавно в ефрейторы и очень этим гордый. — А говорили, что в Болгарии зимы и вовсе не бывает!

— Угу, — буркнул в ответ Дмитрий, — интересно, наши обормоты костры уже развели или еще чухаются?

— Развели, конечно! — убежденно заявил артельщик. — Вы же им обещались, что ноги повыдергиваете, если не запалят!

— Больно они боятся, — усмехнулся унтер.

— Больно-не больно, а опасаются. Начальник-то вы строгий, хотя и справедливый!

— Степан, тебе что нужно?

— Да ничего, господин унтер!

— Не ври! Ты когда на вы переходишь и ластишься, это верный признак, что или выпросить чего-то хочешь, или проштрафился..

— Грех вам такое говорить! Я до вас завсегда с чистым сердцем и душой, а вы, господин унтер, так и норовите обидеть меня. Да что уж там, я человек маленький, меня всякий обидеть может.

— Ага, особенно, если жить надоело!

— Ну, вот опять, — понурился Егоров, — да я по сравнению с вами, просто агнец божий!

— Вот-вот, — ухмыльнулся Дмитрий, — иже херувим!

— Ну, может и не херувим, а только зря на меня говорят, что я в артельный общак руку запускаю! Не было такого николи…

— Значит, проштрафился, — вздохнул Будищев. — А кто говорит?

— Так Парамошка, паразит!

— Этот зря болтать не станет!

— Вот злой вы человек, господин унтер! Я же к вам со всей душой, а вы…

— Ладно, поговорю я с ним, объясню, так сказать, что память у меня на цифры хорошая и всю добычу до полушки считаю, так что даже если бы ты и хотел, хрен бы получилось!